Задавалась ли я вопросом: зачем? Для чего? Несомненно! Придумывала ответы и гипотезы, благодаря которым можно написать не один трактат и защитить десяток докторских диссертаций. Но ни одна гипотеза не поддается проверке на практике. Они слишком умозрительны. Их невозможно потрогать руками, ощутить их материальную сущность, проникнуть в суть. Это и есть вещь в себе. Ее не дано разгадать ни великим умам человечества, ни, тем более, мне.
Я не люблю
Как часто я произносила эту фразу с упоением и трепетом. Противоречиво, в непохожих ситуациях, но эта фраза всегда становилась приговором и казнью. Она не миловала. Фраза стала сакраментальной.
Я не люблю тебя! Как лезвием клинка ударить точно в сердце, как острием бритвы по взбухшей вене, как намыленной шеей угодить в петлю.
Я не люблю тебясмертельно-ядовитый приговор.
По характеру Ярослав Бернских был человеком сложным. На первое место он ставил логику, а эмоции прятал. В нем имелись плюсы и достоинства, иначе я даже не стала бы с ним разговаривать. Меня нужно удивить, а потом уже норовить покорить. Он поджидал подлянку. Развитая интуиция подсказывала ему, что со мной связываться опасно, есть риск поплатиться и горько пожалеть о шальном поступке. Логика и расчет подвели его. Ухаживал он пресно и однообразно. Если цветы, то обязательно розы, если ресторан, то обязательно с европейской кухней. Его консервативность проявлялась на каждом шагу. Особенно меня смущали нелепые установки нашей интимной близости. Он заявил, что до женитьбы не отдастся мне. Я чуть не упала со смеху, не ожидая услышать такую глупость. И я сама не стремилась к нему в постель. Он вызывал лишь жалость, когда я находилась в хорошем расположении, и отвращение, когда находила тоска. Ярик порадовал. Подобных заявлений не услышать от сорокалетнего холостяка с нажитыми морщинами и крестообразными шрамами на щеках от наследия дикого капитализма. Я бы не удивилась, если бы он до сих пор оставался целомудренным переростком. Между нами отсутствовала духовное общение и доверие, а громоздилась пропасть, постоянно расширяясь, чем больше я узнавала фактов из его биографии. После его признания я стала замечать в нем запах нафталина, грязных горшков и правой руки. Я даже стеснялась брать его ладони, представляя, как он копошится в широких штанинах, забивая испражнениями уборные и клозеты. От одной мысли мне становилось дурно и хотелось сбежать.
Он регулярно просыпал, опаздывая в офис, и ранил себя безопасными бритвами, оставляя ссадины и кровоподтеки. Он резал свои шрамы, слоившиеся по лицу шершавостью. Я рекомендовала ему пластику, но он категорически отказывался, называя свои увечья нажитыми наградами, а я отказывалась целовать его в щеки. По-настоящему мы не соприкасались губами. Он пугливо гладил мою пышную и загорелую ручку. Любил брать ее в свои мозолистые и крепкие, почти как тиски, лапы, и сжимал ее, проводя указательным и безымянным пальцами вдоль основания, заставляя покрываться мурашками. Моя кожа вскипала отвращением, но я терпела, мучилась, вытирала руки о шелк и тщательно очищала жидким мылом и лосьоном.
Получался не человек, а монстр. Мохнатое чудовище, борющееся за сердце неприступной красавицы. Но я свыкалась с ним и смирилась, значит, и в нем водились приемлемые качества. Я зацеплялась за них как за ветки столетнего дуба. Возможно, я преувеличиваю и где-то лукавлю, напрасно сгущая краски, но Ярослав был самым пресным и пугающим цветом из моей акварели мужчин. В нем присутствовал ум. Он реально и трезво смотрел на многие вещи. Например, он не питал иллюзий, что между нами вспыхнет душераздирающая страсть, что я кинусь к нему на шею и упаду в объятия. Где-то под сердцем, глубоко-глубоко внутри, в основании позвоночника, он понимал отсутствие любви между нами, а наши отношениявыгодный фарс, сулящий высокие проценты в долгосрочной перспективе. В итоге Ярик не получил ни шиша, очутившись в долгах как в шелках.
Когда мы случайно пересеклись в «Vogue Cafe» Ярослав хладнокровно заявил, что предполагал подобный финал и свел риски к минимуму. В нем отсутствовали эмоции и любой намек на обиду. Он окончательно превратился в робота, отлично вычисляющего математические задачи. Я не удивилась его словам и невозмутимо отзеркалила его мертвый взгляд. Прежде невозмутимый Ярик неожиданно перешел на личности и позволил себе дерзко высказаться на мой счет, упомянув мать и проклиная отца. Я не сдержалась и пожелала ему сдохнуть онанистом и евнухом. Он развернулся и ушел, а я запомнила его сутулые плечи, как бы разрубленные наполовину. Как злобный горбун из Роттердама, он поплелся за ближайший угол, с той минуты потеряв меня окончательно. Сначала я испытала облегчение и поучила порцию холодного адреналина. Потом накатили равнодушие и немая грусть, а последним аккордом прозвенела пустота. Ярослав занимает почетное место в галерее намалеванных мною красок. Он самый серый цветоттенок уныния и безразличия.
Акварель наполнялась с приливами и отливами. Каждый цвет запоминался отчетливо и по-своему уникально, искрил, возбуждал, оставляя жирные, несмываемые следы. Когда цвета перемешивались, наступала полная катавасия. Смешивать краскижуткое занятие, потому я никогда этим не занималась. В акварели все цвета равны, нет фаворитов и победителей. Каждый занял свое место в памяти, залившись в специально подготовленную лунку. Пока есть и вакантные места.
Естественно, речь шла о Серже. Он уже на подходе и следующим превратится в экспонат моей разношерстной коллекции. Какой цвет ему подобрать, я пока не определилась. Сержцелая композиция, намалеванная из сотни оттенков. К нему я питаю симпатию лишь как к объекту своих психологических игр. Серж не мужчина моей мечты, и никогда им не станет. Он весьма далек от претензии на привлекательность. Его дурные привычки и испорченность бьют ключом, обнажая острые недостатки, коих у него на порядок больше, чем достоинств. Если честно, мне сейчас не до новых игр. Не будь я знакома с Сержем тысячу лет, то держалась бы от него за тысячу километров, а любые попытки к сближению запорола, не давая сосунку ни малейшего шанса. Серж отгоняет других самцов, как голодный котяра, метит свою территорию, благодаря чему никто не подкатывает, будто Серж платит каждому постояльцу по тысяче евро в день, чтоб они держали себя в узде. Впрочем, иногда бывают осечки.
Прошлые события не дают покоя. По их вине я прячусь в каннском пристанище и открываюсь сомнительному мальчику о своих похождениях. Любопытство Сержа растет в геометрической прогрессии. Он задает дерзкие вопросы, погружаясь в самое дно, а я отвечаю, сохраняя тайну, не убиваю интригу, ведь мы с Сержем лишь в начале пути, а впереди целая история с множеством ходов и сюжетных линий.
Нетерпеливость слушателя заставляет меня волноваться и выходить из себя. Я даю волю чувствам и ругаюсь, обзывая Сержа подонком. Серж гогочет, взмахивая взъерошенными волосами как конской гривой так задорно и мило, что самой хочется смеяться. Он совсем ребенок, и я повторяю ругательства в ироничной манере и поднимаю вверх его волосы. Он становится сюреалистичным персонажем, напоминая панка в смокинге, а я смотрю на него и надрываю живот. Серж не прилизывает локоны, а входит в роль служителя рокн-ролла, показывает мне средний палец в кулаке и быкует, округляя ноздри. Следующим движением он изображает пацифистский знак под девизом «неформалы всех стран объединяйтесь!», угорая в приступе колики.
Его приступы неуемные. Надрываясь в позе эмбриона, он становится совершенно неуправляемым, а мне страшно за его здоровье, и я бегло ищу коробку с лекарствами. Рядом таблеток нет. Тогда я плюю на него, перешагиваю надрывающееся на полу тело и ухожу прочь. Он снова все испортил, не дав рассказать главного. Повторяться сложно, особенно когда теряется нить повествования. Вдвойне сложнее вспомнить суть, когда нить обрывается, или ее режут ножницами на мелкие фрагменты.
5
Я сломала ноготь перед тем, как Кристи привела меня на очную ставку к братьям. Ноготь зудел и щекотал нервы.
По сложившейся традиции мы заскочили в «Фреско» любимое заведение Кристи. Я сразу узнала их. Они не были сильно похожи, но однотипные черты присутствовали в каждом. Два ярких типажа. Один явно превышал метр восемьдесят, а второй не доставал до макушки первого сантиметров пять. Я ловила себя на мысли, что раньше мне где-то доводилось видеть самого высоченного парня.