Олег Николаевич прервал совещание и перешел из кабинета в комнату отдыха. Утопив грузное тело в велюровом кресле, долго сидел с закрытыми глазами. Неплохо бы сейчас принять на грудь граммов сто чего-нибудь покрепче. Но он сдержался. И так последнее время стал слишком много пить.
В дверь постучали. На пороге появилась секретарь Марина Евгеньевна, сухопарая дама лет сорока, которую Михеев ценил за точность и исполнительность.
Извините, Олег Николаевич
Что у вас?
Позвонили с вахты. Там какой-то скульптор хочет вас видеть.
Скульптор? удивился Михеев. Какой еще скульптор?
Его зовут Фрол. Говорит, вы его знаете.
А, камнерез! Чего ему?
Не сказал. Уверяет, что по делу.
Знаю его дела Михеев извлек из бумажника тысячерублевую купюру. Передайте ему. И пусть гуляет.
Минут через десять, которые понадобились ей, чтобы спуститься со второго этажа на первый и подняться обратно, Марина Евгеньевна вернулась в комнату отдыха и положила банкноту на стол.
Не взял. Говорит, у него к вам важное дело.
Фрол не взял деньги? не поверил Олег Николаевич. Не может такого быть. Значит, дело действительно важное. Проводите его ко мне.
Сюда? почему-то испугалась Марина Евгеньевна.
Не на вахту же мне идти. Что вас смущает?
Он, как бы это сказать.
Не во фраке? Ничего, выдержу.
Когда камнерез был впущен в комнату отдыха, Михеев сразу понял, чем была вызвана реакция секретарши. Он был в той же рыжеватой кожаной куртке, что и на кладбище, с тем же кожаным ремешком на лбу, придерживающим длинные седые волосы, только вместе камуфляжных штанов в кирзовые сапоги с подвернутыми голенищами были заправлены линялые джинсы, а на шее болталась голубенькая косынка, призванная заменить галстук. Кирзачи на дорогом ковре ввергли бы в панику любую хозяйку. Хорошо еще, что они были вымыты и даже слегка начищены.
Да ты, брат, прибарахлился, как на светский прием, заметил Михеев.
Знал, куда иду, ответил Фрол. Здорово, Олег Николаевич. Правильно, что велел пустить, не пожалеешь.
Выпить хочешь?
Всегда. Но сначала дело. Современный человек никогда не мешает дело с удовольствием. И всегда различает, что дело, а что удовольствие.
Да ты философ! засмеялся Михеев.
Такая профессия, располагает к размышлениям, согласился Фрол. Так вот, о деле. Как ты насчет того, чтобы заказать свой надгробный памятник?
Как?! изумился Михеев. Тебе?
А кому? Ты мою руку знаешь.
Надгробный памятник?!
Ну!
Но я же еще как бы это поточнее сказать? Немножко живой.
Это сейчас ты живой. А кто знает, что будет завтра? Или даже через час? Лопнет какая-нибудь хренотень в головеи привет. У тебя машина с мигалкой?
С мигалкой.
Вот! обрадовался Фрол. Выскочишь на встречку, как все вы привыкли ездить, а на тебя прет Камаз. И как? Ты только представь: взорвут тебя, подстрелят или еще что. Это я никому на хрен не нужен, а на серьезного бизнесмена всегда найдутся охотники. Уверен, что твои наследники закажут хороший памятник? А ну как решат сэкономить? И будешь лежать под цементом с мраморной крошкой с надписью «Спи спокойно, дорогой товарищ». Хорошо тебе будет? А так ты знаешь, что надгробие у тебя будет какое сам захочешь.
Ты уже сколько пьешь? поинтересовался Михеев.
Не считаю. Вредная привычка. Сколько пью, столько и пью.
А сколько не пьешь?
Ох, долго. Часа три. Пока до твоего офиса добрался, пока ждал. Твоя вохра сначала и разговаривать не хотела.
И когда эта светлая мысль пришла тебе в головукогда пил или когда не пил?
Да я уже давно об этом думаю. А к тебе пришел, потому что у тебя много знакомых бизнесменов. И все вы по краю ходите.
Понимаю, понимаю, покивал Михеев. Ты сделаешь моё надгробие, я похвастаюсь перед друзьями, они захотят такое же. И ты пустишь это дело на поток. Наймешь бригаду, а сам будешь сидеть в офисе и стричь бабки. Так?
Нет, с бригадой не выйдет, вздохнул Фрол. Придется вкалывать самому. Это всё же не ширпотреб, штучная работа.
Что ты несешь, что ты несешь? не сдержавшись, заорал Михеев. Где это видано, чтобы живым людям заказывали надгробья?!
Не скажи, возразил камнерез. Некрологи же пишут. Живым. В газетах на всех заготовлены некрологи. Я читал. Сегодня он отбросит коньки, а завтра утром уже некролог.
Так то некролог! Сравнил!
А какая разница? Только в материале. Там бумага, тут камень. И еще неизвестно, что прочнее. Бумага, бывает, все камни переживает. И ты же поставил памятник живому, добавил Фрол, как бы удивляясь тому, что Олег Николаевич не хочет признать таких очевидных вещей.
Какому живому? не понял Михеев.
Гольцову.
С чего ты взял, что он живой?
Я живого от мертвого отличаю на раз. Это просто. Жмуры по большей части молчат. А живые разговаривают. Бывают, что и они молчат, но это потому что говорить не хотят. Или не о чем.
А с Гольцовым, значит, ты разговаривал?
Как с тобой, подтвердил Фрол.
Где?
На Ваганькове, на его могиле.
Когда?
Да сразу, как вы открыли памятник и свалили.
О чем?
Ни о чем, вообще. Об искусстве. В искусстве он ни хрена не понимает. О жизни. В жизни понимает. Про неё он хорошо сказал. К третьей половине жизни, сказал, много чего накапливается. Это я запомнил.
Вот что, мастер, решительно предложил Михеев. Давай всё-таки выпьем. Мне будет легче тебя понимать.
Как скажешь, ты хозяин.
Олег Николаевич открыл бар с разномастными бутылками:
Выбирай. Виски? Коньяк?
Да мне и водчонки хватило бы, застеснялся Фрол.
Водки не держим. Михеев налил в хрустальные граненые стаканы «Хеннесси», чокнулся с камнерезом. Будь здоров!
И тебе не болеть.
А теперь соберись и не пропускай подробностей, попросил Михеев. Почему ты уверен, что человек, с которым ты разговаривал на могиле Гольцова, и был Гольцов?
Обижаешь, Олег Николаевич. Назвал меня мастером, а моему глазу не доверяешь. Он у меня полгода жил вот тут, постучал Фрол по лбу. Я узнал бы его в любой толпе. Врубился, правда, не сразу. Только когда он ушел.
Какой он?
Высокий, худой. Лицо как на памятнике, только уже не молодое. Если бы сейчас делать его, мрамор бы не подошел. Мраморон всегда молодит.
Как одет?
Да как? Обычно. Серая кепка, плащиктакой, сотни три на любой барахолке. Считаешь, гоню? слегка оскорбился Фрол, заметив на лице Михеева ироническую усмешку.
Ну почему? Верю, что говоришь то, что думаешь. Только человек, о котором мы говорим, если мы говорим об одном и том же человеке, в плащах с барахолки никогда не ходил. Не было у него такой привычки. Предпочитал Хуго Босса.
Если разобраться, что такое привычка? рассудительно заметил Фрол. Следствие обстоятельств. Я тоже не всегда в кирзачах ходил. И ничего, хожу.
Ну-ну, дальше? поторопил Михеев.
Да, считай, всё. Сказал, что не москвич, проездом откуда-то с северов. Но я так думаю, соврал. Не знаю зачем. Выговор у него московский, ни с чем не спутаешь. Что еще? Курил как-то странно, из горсти, обычно зэки так курят.
Папиросы?
Нет, сигареты. «Голуаз».
«Голуаз»? переспросил Михеев. Уверен?
Ну да. Угостил меня. Я так понимаю, Олег Николаевич, мое предложение тебя не зацепило? Насчет надгробия?
Зацепило, заверил Михеев. Могу даже сказатьпотрясло. Нужно подумать. Такие вещи с кондачка не решают. Давай-ка, мастер, еще по граммульке, да мне пора заняться делами.
Наливай, уныло кивнул Фрол. Зря я, выходит, тащился через всю Москву. А я бы тебе хороший памятник сделал. Есть в тебе что-то наполеоновское, если ты понимаешь, о чем я говорю. С такими фейсами интересно работать.
Олег Николаевич только головой покачал. Похоже, этот псих верил, что Михеев двумя руками ухватится за его идиотскую идею, и теперь искренне огорчен. Он присоединил к бесхозной тысячерублевке еще несколько купюр, сунул их в карман рыжеватой куртки Фрола и похлопал его по плечу.
Не расстраивайся. Общество всегда плохо воспринимает новые идеи. Не созрело. Ничего, созреет. До некрологов про запас созрело? Созреет и до надгробьев. Я вот о чем тебя попрошу. Про то, что ты разговаривал с Гольцовым, не нужно никому рассказывать. Могут неправильно понять.