Постойте, сказал тут Питовранов, слушавший во все уши. Коли ваши родители успели до восстания десять лет прожить в Америке, выходит, они были уже немолоды. У вас, верно, есть старшие братья или сестры?
Никого. Я первый и единственный. Мать родила меня после семнадцати лет замужества, уже в Сибири. Она никогда не желала детей, у нее были более интересные занятия. Но отец стал хандрить, тосковать, и ей придумалось, что нужно дать ему смысл в жизни. Этом смыслом должен был стать я. Решила и родила.
Как это возможно? То семнадцать лет ничего, а то вдруг решила и родила? спросил Мишель.
Она была превосходный врач и хорошо знала, как управлять своим организмом.
Тут Лизетта, до сего момента помалкивавшая, перестала грызть крылышко каплуна и заинтересованно спросила:
Чем ваша мамаша оберегалась? Или она, забрюхатевши, вытравливала?
Питовранов легонько стукнул нахалку по затылку, но Ларцев невозмутимо ответил:
Полагаю, она пользовалась какими-нибудь травами. У нее была аптека с лекарствами собственного изготовления на все случаи.
После этого короткого отступления он продолжил свой рассказ.
На двенадцатом году сибирского житья средства от продажи поместья стали подходить к концу. Тогда госпожа Ларцева на время оставила супруга и маленького сына. Она совершила большое путешествие в Америку, где продала другое свое имение, хлопковую плантацию, и после годового отсутствия вернулась обратно в Нерчинск. Новых денег хватило аккурат до 1845 года, когда по истечении двадцатилетнего срока все выжившие «перворазрядники» были уже официально переведены с каторги на поселение.
Дмитрий Ларцев практическими материями не заботился. Он пристрастился к ботанике, собирал гербарии и увлеченно составлял атлас флоры Забайкальского края. Александра Ростиславовна мужа от его ученых занятий не отвлекала. Она лечила местных жителей, воспитывала сына, а когда американский капитал иссяк, изобрела другой источник дохода.
Погодите-погодите, вновь встрял с вопросом Мишель, которого все больше интересовал сам рассказчик. А как она вас воспитывала?
Обыкновенно, пожал плечами Ларцев. Закаливала холодом. Объясняла, как всё в природе устроено. Приучала не трусить и попусту не рисковать. Ценить пищу не за вкус, а за полезность. Преподавала нужные знания и навыки. Особенно медицинские. Вынуть пулю, вправить сломанную кость, зашить рану.
О господи, пробормотал Питовранов, вспомнивши свою тихую маменьку-попадью.
Впрочем в тринадцать лет меня передали в обучение одному охотнику, как ни в чем не бывало продолжил Адриан Дмитриевич, и несколько лет я жил попеременно то на заимке, то дома. Но в тайге мне нравилось больше, потому что дома с утра до вечера меня учили математике, географии, физике, химии, механике, немецкому с французским. Английский-то я с рождения знаю. Родители на нем промеж собой разговаривали, мы ведь американские граждане.
Михаил Гаврилович только головой покрутил, вообразив себе компот, в котором варился сын ботаника-декабриста и эксцентричной барыньки.
Стало быть, вы государственный крестьянин, американский гражданин, лекарь-самоучка, таежный охотник, беглый ссыльный и кто еще?
Мое главное занятие в другом, сказал Ларцев, не заметив иронии.
И стал рассказывать такое интересное, что Питовранов больше уже не перебивал. Только один раз, уже после десерта, пододвинул Адриану Дмитриевичу коробку с сигарами.
Не курю, качнул тот головой. От коньяка тоже отказался.
Насытившаяся и от коньяка отнюдь не уклонившаяся Лизетта давно уже неотрывно смотрела на Ларцева своими круглыми кошачьими глазами. В ее головке шла какая-то своя работа.
А с девушками вы водитесь? спросила она.
Если друг дружке понравимся, серьезно ответил он.
Лизетта вздохнула.
Это правильно. Я тоже, когда денег накоплю, буду любиться только с теми, кого обожаю.
Мишель ссадил ее с колена и выставил из кухни, чтоб не мешала.
Беседа длилась до самых сумерек. Время пролетело незаметно.
Уже почти шесть! спохватился Михаил Гаврилович. Скоро будут Атос с Арамисом. Поедем ужинать.
Мы же только что поели?
То обед, а то ужин, удивился Питовранов. Едемте с нами, я вас познакомлю с приятелями. Вы друг другу понравитесь.
Я не могу столько есть.
Ну и не ешьте. Мы собираемся в «Красный Кабачок». Там музыка, весело. Посмотрите на петербургскую публику. Что вам взаперти сидеть?
Они зашли в нумер, где Мишель поменял дневной сюртук на вечерний. Переоделся в обычную одежду и Ларцев, отчего сразу перестал являть собой оригинальную фигуру. Стал просто длинный, тощий юнец в широком, мешковатом сюртуке, с не по-столичному обветренной физиономией и странной точкой посреди лба.
Воронцов с Ворониным, уже ждавшие на улице в коляске, на мальчишку едва взглянули. Он их ничем не заинтересовал, а только раздосадовал. Благовоспитанный Эжен хоть вежливо поклонился, а Вика буркнул:
Черт бы тебя драл, Мишель, как это некстати!
Что это вы оба чудные какие-то? спросил Питовранов. Случилось что-нибудь?
Случилось
Рокировка
Таинственный разговор между Атосом и Арамисом на выходе из бильярдной о некоей Корнелии и ее странной записке требует разъяснения.
Устраивая перед смертью благополучие единственного сына, сенатор Воронцов позаботился не только о его служебной будущности, но не забыл и о семейном счастье присмотрел хорошую невесту да взял с безотказного Евгения Николаевича слово исполнить последнюю волю умирающего.
Дочь лицейского приятеля старого графа, Льва Карловича Дорфа, к тому времени уже покойного, была девушка небогатая, но замечательно умная и твердая. Именно такая супруга, по убеждению сенатора, и требовалась витающему в облаках Эжену, который, будучи предоставлен сам себе, скорее всего избрал бы спутницу, вряд ли ему полезную.
Корнелия Львовна обладала исключительными достоинствами. Поначалу Атос стал бывать у нее единственно по долгу сыновнего послушания, но скоро полюбил барышню всей душой, а еще больше влюбился в дом.
Дело в том, что девиц Дорф было две еще Лидия Львовна, сестра будущей невесты Эжена, существо тоже притягательное, хоть в совсем другом роде.
По внешности они были совершенно одно лицо, поскольку родились на свет одна через десять минут после другой: стройные и белокожие брюнетки с крупноватым носом и широковатым ртом, то есть отнюдь не красавицы, но очень, очень привлекательные. При этом спутать Лидию с Корнелией было невозможно, слишком уж они были разные, прямо с колыбели. Когда первая лежала смирно и только плакала или улыбалась, вторая все время пыталась приподняться, ухватиться за перильца и даже вовсе вылезти. С годами это различие темпераментов только усугубилось.
Старшая, Корнелия, была пугающе умна, остра на язык, любительница во всем предводительствовать. Младшая покоряла милотой и девичьей беззащитностью. Корнелию она во всем слушалась, почти боготворила, та же в ответ оберегала ее от всех волнений и неприятностей.
Неудивительно, что отец Эжена остановил выбор на Корнелии Львовне, угадав, что она будет покровительствовать и над мужем. Молодому идеалисту подобная защитница придется кстати.
Как уже было сказано, Евгению Николаевичу очень нравились обе сестры. У них дома он чувствовал себя, как в элизиуме. Корнелия занимала его увлекательной беседой, Лидия волшебно играла на фортепиано у нее было удивительно нежное, мягкое касание, а иногда сестры пели на два голоса, сопрано и меццо. От этого дуэта сердце приходило в трепет.
Однажды, когда Эжен делился с Ворониным своими восторгами, тот возьми и скажи:
А не жирно тебе будет одному двух сирен? Не жадничай, поделись с товарищем. Судя по твоим рассказам, Лидия Львовна совершенно в моем вкусе.
И они стали бывать у сестер Дорф вместе. Арамис не скрывал от товарища, что охотно женился бы на младшей для него это была бы блестящая партия, да и девушка ему очень нравилась. Она не могла не нравиться. Между собой друзья называли барышень Дорф «лас-эрманитас» из-за черных волос и из-за мастерства, с которым те исполняли андалусийские песни.