Надя дышала как паровоз и держалась подальше от Васьки, чтобы он не заметил. Когда переходили речку, снег под лыжами угрожающе прогибался, лёд, наверное, слабый. Интересно, здесь глубоко? По склону поднимались молча и быстро. Если бы не эта вынужденная остановка с Голубевой, Надя не смогла бы идти дальше, упала бы и умерла, от такого подъёма. А остальные ничего, дыхание не сбилось даже.
На сломанную голубевскую лыжу надели наконечник, ногу примотали к лыже связанными носовыми платками. Как назло, ни у кого не нашлось верёвки. Или хоть запасных шнурков. Лера молчала, но Гордеев знал, как трудно ехать с «костылём» тяжёлым железным наконечником, а уж с привязанной ногой совсем От Голубевой не знаешь чего ждать, на Виталю наорала, а тут молчит, не жалуется, а ведь имеет полное право.
По другую сторону овражка простиралось замёрзшее болото с былками сухого камыша и чёрными берёзами. Мёртвыми. Летом здесь не пройти, механически отметил Гордеев.
Через болото тянулся свежий санный след, глубокий, словно везли что-то очень тяжёлое. Надя, которой от чёрных берёз стало как-то жутковато, сразу подумала про труп. Надиной неуёмной фантазии позавидовали бы Сименон и Честертон, взятые вместе.
Группа повеселела и разогналась: лыжню прокладывать не надо, снег неглубокий, катись не хочу. Голубева и тут отличилась, всем ничего, а её угораздило наехать на какой-то бугорок. Не могла объехать, голубиная душа.
Лера ахнула и резко остановилась.
Ну и что тут у нас? обречённо спросил Дима-Лось, и Лера поняла его слова буквально.
Тут бугор какой-то, твёрдыйЛера раскопала палкой снег и объявила оторопевшей группе: Череп. Человеческий. Я на череп наехала. Я прям почувствовала, как кость под ногой хрустнула. Ой, смотрите, у него глаза
Засмеяться никто не успел: Голубева побелела и стала заваливаться набок. Лось едва успел её подхватить. Ткнул палкой в «череп» и заорал Голубевой прямо в ухо:
Дура! Это канистра! Какие глаза? Это просто дырки! В ней дырки проколоты, потому её и бросили. Не могла объехать, курица!
Валерия Голубева, бывшая солистка «Кремлёвского классического» (и далее по наклонной плоскости: «Русские забавы», «Латинский квартал», шоу-балет «MaximumShow»), а ныне модель, которую со времён училищных педагогов никто не называл курицей, и уж тем более дурой, испуганно заморгала, уставившись на белую пластиковую канистру, проколотую в двух местах. Сквозь проколы проступал чёрный лёд. Вода болотная, торфяная, оттого и чёрная.
Над ней смеялась вся группа: канистра и в самом деле напоминала черепбезносый, с чёрными провалами глазниц. Отсмеявшись, поехали дальше. Голубева отсталасломанное крепление не держало, лыжа то и дело снималась с ноги. Возвращаться? Да мы уже половину маршрута прошли, так что всё одночто вперёд, что назад, километров столько же. Голубевой их не пройти. Вот же чёрт! Всю дорогу еле тащились, сейчас только разогналисьи на́ тебе!
Гипсовые дети
За болотом обнаружилась берёзовая роща, призрачно красивая: белые берёзы, белый снег И белое небо. Дима-Лось догнал Гордеева, сказал с тревогой: «Кажется, сейчас начнётся»
Гордеев и сам видел, чтоначнётся. А небо белое от снега, который сыпал всё гуще и скоро перешёл в метель. Только метели им и не хватало.
Роща была на взгорке, подъём Голубева одолела с трудом, платки развязались, лыжа сваливалась с ноги, Лера останавливалась, надевала, привязывала И молчала. Вот же характер! То истерику закатит на пустом месте, суп на снег выплеснет, то из-за канистры «с глазами» в обморок падает. А тут полное право имеет поныть, а молчит. Выдержка железная. Не хочет никого подводить, знает, что из-за неё все встанут и будут ждать. И мёрзнуть, одеты-то легко, куртки в рюкзаках.
В группе своих не бросали. А Лера своя. В сердце Георгия Гордеева толкнулась гордость за группу, и он впервые подумал о Ларисе без горечи. Жена выбрала свой путь, а он выбрал свой, и не пожалеет, куда бы он ни привёл.
Путь привёл к бетонному забору. Справа, метрах в пяти, виднеется пролом, оттуда тянуло печным дымом, к которому отчётливо примешивался запах тушёнки.
Удачно вышли, прокомментировал Виталик.
Куда уж удачнее Метель густела на глазах, заметала следы, превратилась в белую пургу. Гордеев принюхался и скомандовал:
Сворачиваем! Кажется, дачи. У них и верёвкой разживёмся, и дорогу спросим. Хотяоткуда здесь дачи, дачи ближе к станции, а мы посередине где-то. Приехали, что называется.
Покатались, подытожил Лось. И взглянув на Леру, добавил: Ничего. У нас вся зима впереди, мы своё возьмём. А ты не кисни, у меня тыща рублей с собой, за тыщу тебя до дома довезут. До подъезда. С ветерком.
Нет, с ветерком не надо, поёжилась Лера. Ветерка мне хватило
«Надо же, шутит ещё!» восхитился Гордеев.
Пролом был узкий, с торчащей ржавой арматурой. Лыжи пришлось снять, потом снова надевать, все проделали это автоматически, за день привыкли уже. Девять человек бодро двигались по обсаженной берёзами аллее. Гипсовые статуи возникали из снежной круговерти белыми призраками. Один держал в гипсовых руках обломок гипсового горна! Лагерь! Старый, советских времён, и пионеры с горнами.
Ну что, в пионеры будем вступать, или пешком пойдём? отличился Виталик. Он иногда такое скажет, что не знаешь как ответить. Голубева удивилась:
Что это у него? Мороженое, что ли?
Обломанный горн с торчащей железякой и впрямь походил на эскимо на палочке, которое доедал гипсовый пионер.
Эскимо в белой глазури. Ща купишь себе такое, за углом мини-маркет, сообщил Дима, ухмыляясь.
Народ радостно заржал. Лера смотрела непонимающе.
Сколько ей? Лет двадцать. Дитя девяностых, пионеров она не застала, ей простительно. А Гордееву за пятьдесят, и пионерское гордое детство он помнит до сих пор.
Тебе сколько годков-то?
Тридцать два.
Опаньки. Кто же вот так, сразу, про возраст Устала, наверное, вот и Как тридцать два? Ни фига себе. Ни себе фига.
А тебе?
Пятьдесят.
Старый.
Гордеев обозлился. На себя, за то что соврал про возраст. На метель. На лагерь этот дурацкий, детей здесь, ясно дело, нет, но есть же дорога от лагеря до станции, значит, доедем, и наплевать нам на метель. Нет, всё-таки он молодец, вывел группу!
Часть 9
Хорошие люди
Дом они увидели не сразу, потому что он был за поворотомнастоящий, с тремя окошками и трубой. Труба густо дымила, и пахло почему-то колбасой. Коптильня у них, что ли?
Все поднажали и помчались. Лера отстала: она шла пешком, поминутно оскальзываясь и теряя то палки, то лыжи, которые не удосужилась связать. И конечно, упала, засмотревшись на беседку, в которой кто-то был. Какое-то движение. Лера уцепилась за перила беседки и хотела встать, сверху протянулась чья-то голая рука и ухватила её за ворот штормовки. Ноги оторвались от земли, и Голубева вознеслась наверх.
Ммма-ааа-ааа!
Не ори, оглушила, услышала Лера. Голая рука (впрочем, какая она голая, просто рукав закатан) принадлежала парнювысокому, со звероватым лицом, в мешковатой одежде, но удивительно харизматичному.
Что, нравлюсь? В спасителей всегда влюбляются, это классика жанра. А знаешь, ты мне тоже нравишься, нахально заявил парень. Лера с усилием отвела от «спасителя» глаза и покраснела. Слава богу, никто не видел, все разглядывали дом.
Сказать точнее, маленький домишко с трубой и собачьей конурой. Труба весело дымила, собака весело тявкала. У сарая самодельные сани с широкими полозьями, длинные, как нарта. Прислоненная к стене бензопила оптимистично-оранжевого цвета показалась Наде зловещей. Вот в такой глуши, посреди болота, и должен жить маньяк. А они к нему в гости припёрлись. Надя прикусила губу и осторожно попятилась от сарая и от пилы.
Маньяк приглашающе махнул рукой, и Гордеев облегчённо выдохнул. Как он здесь живёт, здесь же ни воды, ни электричества. Лагерь, похоже, брошенный. Зато понятно, откуда взялась канистра, из-за которой перепугалась Голубева. Вот же чёртова девка, вечно с ней что-то случается. Ничего, сейчас попросим у хозяев верёвку, или хоть проволоку, стянем крепление, до станции дойдёт, размышлял Георгий.