Я решительно развернулся и направился к своей казарме. Дошел без приключений. Погода благоприятствовала прогулкам. Туман редел. Просто на глазах он распадался на небольшие фрагменты с рваными краями, те расползались по берегу, величаво уплывали в море. Они не светились, как было вчера, но и не служили преградой для слабого отблеска далекого солнца. Это радовало, все-таки понятный блеклый сумрак это лучше, чем невразумительное свечение странного тумана.
Воспользовавшись тем, что дверь оставалась открытой, легкий ветерок, который большую часть ночи забавлялся снежинками, соорудил в тамбуре небольшую горку. Аккуратно сложил снег в дальнем углу, сгладил склоны. Нельзя не согласитьсясимпатично получилось.
Пожалуй, правильным было бы подыскать что-то похожее на лопату, да выбросить творение ветра туда, где ему место, но у меня появилась другая идея. Сугроб натолкнул на очень даже правильную мысль. Я так подумал: «Это лучшее время чтобы заняться собой вплотную. Сейчас разожгу огонь, перекушу, а в дополнение к уюту и сытости устрою настоящий банный день. Приму ванну, ополоснусь настолько, насколько это возможно в моих весьма стесненных обстоятельствах. Ясно же, что на полный желудок да еще и с вымытым телом гораздо лучше думается».
Очень кстати оказалась старая мятая миска. Цветная эмаль с ее внутренней поверхности давно отлетела, но она была целой, а для любой без исключения емкости это самое важное свойство. Мгновение и все случилось. Миска наполнилась принесенным снегом и заняла почетное место возле печки. Весело вспыхнул огонь, грея воду, согревая промерзлое помещение, и поднимая настроение мне, растерянному и замерзшему.
Того снега, который нанес ветер, не хватило, да это и неважно, он сделал то, что мне было более всего нужноон подал идею. Дальше же оставалось просто пройтись по окрестностям с куском фанеры, довольно удобным для сбора и переноски пушистых кристалликов замерзшей воды
Страшно захотелось почувствовать себя чистым. Я быстро освободился от одежды, искренне удивился тому, насколько легко удалось снять гидрокостюм. Попытался целиком забраться в не очень-то и большую емкость. Устраивался и так и этак, с горем пополам влез. Полил себя теплой водой, стараясь не слишком плескаться. Просто-таки блаженство! Далее пришла очередь большого куска хозяйственного мыла из запасов неизвестного хозяина моего временного жилища. А оно оказывается, не так противно пахнет, как я думал раньше!
Понемногу накатывало давно забытое ощущениеощущение чистоты, настоящей, можно сказать, концентрированной. Оно чуточку сгладило то мрачное впечатление, которое производило обнаженное мое тело. Унылое скажу я зрелище! Худой, костлявый, просто скелет обтянутый кожей. Она же мало того, что грязная, так еще и покрыта огромными синяками, ссадинами кровоподтеками. И да, ничего кардинально не изменилось. Мрачная картинка, так и осталась мрачной, но теперь я был хоть относительно чистым.
Левая рука старалась изо всех сил, черпала воду, смывала мыло. Она работала методично, с размеренностью экскаватора, набирала, поднимала, выливала, часть воды непременно оказывалась на полу, но это точно не проблема, высохнет. На лужу я не обращал внимания, глаза упорно следили за рукой, предплечьем, той его частью, что ближе к ладони
Вообще, запястья давно меня занимали, их вид наводил на невеселые размышления. Дело в том, что на белой с синеватым отливом коже отчетливо отпечатался след. Полосы. Параллельные. Густые и жирные, фиолетово-черные. Трудно понять, что это: я носил браслеты, которые врезались в тело, или меня почему-то держали в наручниках? Не хотелось в это верить, но второй вариант выглядел гораздо более правдоподобным. К тому же память упорно подсовывала яркую картинку, выдавая ее за фрагмент воспоминания: я отчетливо представлял наручники, застегнутые на одной руке, правой. В ушах стоял противный звон, то кольца, спрятанные в рукаве гидрокостюма, соприкасались друг с другом.
Было, не было, трудно судить
Неужели меня все-таки «пристегивали»? пробормотал я. Приходится признатьвозможно, более чем возможно, но почему, за что? Я ведь музыкант, я не уголовник! Точно как и раньше, стоило мне вспомнить о своей профессии, руки заняли позицию для игры на гитаре. Правая отбивала ритм, левая зажимала воображаемые струны. Того и гляди услышишь зажигательную мелодию!
При попытке взять очередной «аккорд», пальцы замерли, левая ладонь повернулась ко мне, дрогнула и застыла, взгляд ухватился за деталь, которой (вне всяких сомнений!) раньше не было. Опять-таки на запястье, чуть выше темного следа, будто подчеркнутое ним, темно-синим по бледно-вымытому читалось одно слово «Надежда».
Сразу же вспомнилось, а может, представилосья лежу на диване, моя ладонь в руке какого-то бородатого здоровяка, тот держит жужжащий инструмент, водит ним по моей коже. Мне немного больно и до ужаса щекотно, хочется кричать и смеяться одновременно, но я только улыбаюсь, ведь рядом со мной Надя. Она заразительно хохочет и вливает мне в рот горькую зеленоватую жидкость из высокого стакана
Еще немного и я бы выскочил на улицу. Голым. Мокрым. Лишь в последний момент, уже коснувшись дверной ручки, я одумался и бросился к огню, высыхать
Под ногами весело хрустел снежок. Отчетливо виднелись следы. Мои, сегодняшние. Вот и дверь, я замахнулся, собрал пальцы в кулак, но почти сразу раздумалстучи, не стучи, а толку не будет, надо просто позвонить. Палец с силой вдавил пластмассовую кнопку. Один раз, другой. Не было никакой реакции, более того, я не слышал даже колокольчиков, приветствовавших меня прошлым вечером.
От обилия странностей разом нахлынувших на меня разум помутился. Глаза заволокло туманом, точно таким, клочья которого все еще витали в планомерно проясняющемся воздухе. Я оставил кнопку в покое и начал колотить в дверь руками. Стучал, кричал, вот только результата по-прежнему не было.
Медленно, будто нехотя возвращалось нормальное восприятие действительности. Просыпалась все еще дремлющая способность думать. Нахлынули мысли. Как ни странно, многие из них выглядели вполне здравыми. Я так решилвчерашняя вечеринка она наверняка затянулась до самого утра (так всегда бывает!). Я ушел раньше, что и неудивительноотвык за последние дни от подобного времяпрепровождения, а они? Кто их знает! Наверняка гуляли до рассвета, вот и спят. Касаемо звонка, так его просто отключили, ну чтоб никто не беспокоил.
Или все не так. Возможно, вышли они. Собрались и пошли смотреть свое сияние. Увлеклись и до сих пор все еще не вернулись
Стоило произнести вслух вполне себе безобидную, фразу, как мысли потекли в совершенно другом направлении. Закружили меня сомнениями, стараясь додавить остатки более или менее приличного настроения. Тут еще и глаза, которые методично сканировали местность, отличились, разглядели они маленькое темное пятно, продолговатый овал густого черного цвета средь грязно-снежной равнины. Загадочное и одинокое оно отлично дополняло теорию об ушедших на ночную прогулку соседях-туристах
Я бросился туда. Остановился в шаге от овала, действительно похожего на смазанный оттиск ноги. Обошел вокруг, присел, внимательно вгляделся. Сомнений не возникалоэто след. Судя по всему, след человека, уходящего в сторону ракетных установок, в сторону озера, порождаемого приливами, а возможно и того дальше, куда-то в необозримую даль, в неизвестность.
То, что казалось истиной лишь несколько мгновений тому назад, тут-таки подверглось сомнениям. Переменчивое, легко поддающееся внешним воздействиям мое воображение ухватилось за след, как за ниточку, ведущую к новым фантазиям. Принялось оно создавать свою реальность вокруг меня, взяв за основу столь незначительную деталь
Поначалу немного смущал тот факт, что след один, да и следом он мог считаться лишь условно, скорее, то просто размытое пятнышко, блеклое творение растаявшего снега. Но так было лишь поначалу. Мое воображение всегда отличалось трудолюбием и настойчивостью, оно отчетливо, дотошно до мелочей, пририсовало к склону одной из сопок несколько силуэтов. Люди, туристы с огромными рюкзаками, они уходили. Последний из них тянул сани с широкими лыжами, те виляли, засыпали следы, выравнивая все полозьями. Далее за дело брался туман, остатки которого все еще путешествовали по окрестностям, подъедал он снег, скрывая от меня всяческие проявления человеческой жизнедеятельности.