Протянув руку между сиденьями, мама схватила меня за запястье. Ее рука была очень холодной.
Это не важно, Джейми. Просто скажи, он сейчас может быть дома?
Да, наверное. Если он там умер.
Мама отпустила мою руку и попросила Лиз ехать быстрее, но Лиз покачала головой.
Лучше не надо. Я не хочу объясняться с коллегами из полиции. Если нас засекут, то наверняка спросят, куда мы так мчимся. И что я им скажу? Что нам надо успеть побеседовать с мертвым дядькой, пока он окончательно не исчез? По ее голосу было ясно, что она в это не верит и просто подшучивает над мамой. Просто дурачится. Меня это устраивало. А маме, кажется, было вообще все равно, что думает Лиз, главное, чтобы она довезла нас до Кротона-на-Гудзоне.
Тогда как можно быстрее.
Вас понял, Ти-Ти.
Мне не нравилось, когда она так называла маму. Этим словечком некоторые мои одноклассники обозначали поход в туалет. Но мама не возражала. В тот день она бы не возразила, если бы Лиз назвала ее Бонни Большиесиськи. Может быть, даже и не заметила бы.
Кто-то умеет хранить секреты, а кто-то нет, пробурчал я. Не смог удержаться. Так что, наверное, я все-таки разозлился.
Перестань, Джейми, сказала мама. Вот только сердитого тебя мне сейчас и не хватало.
Я не сердитый, сердито ответил я.
Я знал, что они с Лиз близки, но мы-то с мамой должны были быть еще ближе. Она могла бы сначала спросить у меня, хочу ли я с кем-то делиться своим самым главным секретом. Но нет, она просто выболтала все Лиз ночью в постели, после того как они, по выражению Риджиса Томаса, «поднялись к вершинам блаженства по лестнице страсти».
Я вижу, что ты расстроен, и потом можешь злиться на меня сколько угодно, но сейчас ты мне нужен, малыш. Мама как будто забыла, что Лиз сидит рядом, но в зеркале заднего вида мне были видны глаза Лиз. Она очень внимательно слушала, слушала каждое слово.
Хорошо. Я видел, в каком состоянии мама, и меня это немного пугало. Только ты успокойся, мам.
Она провела рукой по волосам и со всей силы дернула себя за челку.
Все это жутко несправедливо. Все, что с нами произошло и продолжает происходить это какой-то лютый пиздец. Мама взъерошила мне волосы. Ты ничего не слышал.
Нет, слышал, ответил я. Потому что все еще злился. Но вообще-то мама была права. Помните, я говорил, что жил как бы в романе Диккенса, только содержащем нецензурную брань? Знаете, почему люди читают такие романы? Потому что их радует, что лютый пиздец происходит не с ними.
Я два года вертелась, чтобы платить по счетам без просрочек. Изворачивалась, как могла, чтобы совсем уж не влезть в долги. И у нас дома горел свет, и еда всегда была на столе. Да, Джейми?
Да-да-да, сказал я, надеясь, что мама улыбнется. Она не улыбнулась.
Но сейчас Она снова дернула себя за челку, уже изрядно взъерошенную. Сейчас столько всего навалилось, и во главе списканалоговое управление, чтоб ему провалиться. Я тону в море красных чернил. Вся надежда была на Риджиса. Я думала, он меня вытащит. А он, сукин сын, взял и помер! В пятьдесят девять лет! Кто вообще умирает в пятьдесят девять, если не страдает патологическим ожирением и не сидит на наркотиках?
Больные раком? подсказал я.
Мама шмыгнула носом и опять дернула себя за многострадальную челку.
Спокойнее, Ти, пробормотала Лиз и прикоснулась к маминой шее. Мне показалось, что мама этого не заметила.
Книга могла нас спасти. Только книга, и ничего, кроме книги. Она издала диковатый смешок, напугавший меня еще больше. Я знаю, что он написал всего две-три главы, но больше никто об этом не знает, потому что он никому ничего не рассказывал. Никому, кроме меня. А до менятолько брату, пока Гарри не заболел. Риджис не делал никаких предварительных записей и набросков сюжета, Джейми. Чтобы не сдерживать творческий процесс, как он сам говорил. И еще он говорил, что ему не нужны никакие наброски. Он все держал в голове.
Она снова схватила меня за запястье и сжала так крепко, что остались синяки. Я заметил их позже, уже ближе к вечеру.
И может быть, все еще держит.
10
В Тарритауне мы заехали в автокафе при «Бургер Кинге», и Лиз купила мне обещанный воппер. И шоколадный молочный коктейль. Мама не хотела нигде останавливаться, но Лиз настояла на своем.
Молодому растущему организму пора подкрепиться. Ты не ешь, если не хочешь, а мальчику нужно поесть.
Мне понравилось, что она так сказала. Мне вообще многое нравилось в Лиз, но многое и не нравилось. Очень не нравилось. Я об этом еще расскажу, иначе никак, но пока просто скажем, что я испытывал сложные чувства к Элизабет Даттон, детективу второго ранга из Департамента полиции Нью-Йорка.
Она сказала кое-что еще по дороге в Кротон-на-Гудзоне, и я должен об этом упомянуть. Она говорила просто для поддержания беседы, но позже (да, опять это слово) стало понятно, что это важно. Лиз сказала, что Подрывник все-таки убил человека.
В последние годы сообщения о маньяке, называвшем себя Подрывником, периодически появлялись в новостях на местных телеканалах, в частности, на «Первом нью-йоркском», который мама смотрела почти каждый вечер, пока готовила ужин (а иногда и за ужином, если в новостях было что-то действительно интересное). Его «царство террора» это придумал не я, а репортеры «Первого нью-йоркского» началось еще до моего рождения, и Подрывник был уже чем-то вроде городской легенды. Типа Тонкого человека или Крюка, только со взрывчаткой.
Кого? спросил я. Кого он убил?
Долго нам еще ехать? спросила мама. Ее совершенно не интересовал Подрывник; у нее хватало своих забот.
Какого-то парня, который совершил большую ошибку, попытавшись воспользоваться одним из немногих оставшихся в Манхэттене таксофонов, сказала Лиз, пропустив мимо ушей мамин вопрос. Ребята из инженерно-саперного отряда считают, что бомба рванула сразу же, как он снял трубку. Две шашки динамита
Нам сейчас обязательно об этом говорить? перебила мама. И почему на всех чертовых светофорах всегда горит красный?
Две динамитные шашки были прикручены к маленькой полочке под телефоном, куда люди обычно кладут монеты, невозмутимо продолжила Лиз. Подрывник, надо отдать ему должное, изобретательный сукин сын. Сейчас набирают еще одну оперативную группууже третью с тысяча девятьсот девяноста шестого, и я буду проситься туда. Думаю, меня должны взять. Я работала в предыдущей опергруппе, так что опыт есть. А сверхурочные мне сейчас не помешают.
Зеленый, сказала мама. Поехали, Лиз.
И мы поехали.
11
Я еще не доел картофель фри (уже остывший, но это нестрашно), когда мы свернули на узкую улочку под названием Брусчатый тупик. Может, там и вправду когда-то была брусчатка, но теперь она сменилась гладким асфальтом. В конце тупика стоял Брусчатый коттедж, большой каменный дом с резными деревянными ставнями и покрытой мхом крышей. Вы обратили внимание? Мхом! Очуметь, да? Ворота были распахнуты настежь. На воротных столбах, сложенных из такого же серого камня, что и сам дом, висели таблички. На одной было написано: «НЕ ВХОДИТЬ! НАМ УЖЕ НЕГДЕ ПРЯТАТЬ ТЕЛА». На другой: «ОСТОРОЖНО! ЗЛАЯ СОБАКА!» под изображением оскалившейся овчарки.
Лиз остановилась и посмотрела на маму, приподняв брови.
Единственным телом, которое Риджис тут похоронил, был его умерший попугайчик Фрэнсис, сказала мама. Названный в честь морехода Фрэнсиса Дрейка. А собаки у Риджиса никогда не было.
Аллергия, пояснил я с заднего сиденья.
Лиз подъехала к дому, остановила машину и выключила мигалку на приборной доске.
Гараж закрыт, и я не вижу машин во дворе. Здесь кто-то есть?
Никого, сказала мама. Его нашла домработница. Миссис Куэйл. Давина. У него больше никто не работал. Только миссис Куэйл и приходящий садовник. Милая женщина. Позвонила мне сразу, как только вызвала «скорую». Я подумала, что раз она вызвала «скорую», значит, не уверена, умер ли он. Но она сказала, что очень даже уверена, потому что раньше работала медсестрой в доме для престарелых и уж мертвого от живого всегда отличит, а «скорую» вызвала потому, что тело надо сначала везти в больницу. Я ей сказала, чтобы она шла домой, когда заберут тело. Она была жутко напугана. Спросила о Фрэнке Уилкоксе. Он управляет делами Риджиса. Я ей сказала, что сама с ним свяжусь. И я с ним свяжусь, но позже. Когда мы общались с Риджисом в последний раз, он говорил, что Фрэнк с женой сейчас в Греции.