А между тем, двое вольноотпущенников Августа внесли в зал небольшой сундучок и поставили на стол председателя, торопливо взломали печати и вынули из глубины его две тетради. Вольноотпущенник Полибий открыл первую страницу и громко прочитал:
«Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь»
Полибий умолк, ожидая аплодисментов новому Цезарю, но в зале было тихо. Страх поразил сердца мужей. Полибий, выждав несколько секунд, вновь обратился к завещанию. Римскому народу Август отказал сорок миллионов сестерциевпо тысяче каждому, легионерампо триста. Остальные подарки, назначенные разным лицам, должны были быть выплачены через год. В извинении Август ссылался на то, что состояние его не велико. Правда, за последние годы он получил от друзей по завещаниям около тысячи четыреста миллионов сестерциев. Но почти все эти деньги с двумя отцовскими имениями он израсходовал на благо государства и народа
Сенаторы плакали.
Когда Полибий умолк, Тиберий выждал несколько минут, а потом, подозвав к себе консулов текущего года Помпея и Аппулея, начал быстро раздавать им приказы, которые касались провинций и набора новых легионов. Зычным голосом он отдал распоряжение начальнику городской стражи поймать раба Климента, успокоить народ.
Скажи этому презренному рабу, что Постум жив и просит его прийти сюда и дать ответ перед Правительством за подстрекательство народа к бунту.
Однако, едва консулы, а так же друзья подступили к Тиберию с просьбой разрешить им присягнуть ему на верность и возложить ему на голову венец Цезаря, как тот испуганно отшатнулся от них и, закрываясь руками, с дрожью в голосе закричал:
Нетнет, я не могу решиться! Передайте народу, что я отказываюсь от звания Цезаря и никогда не приму его!
И напряжённо следил за тем, как люди воспринимали его отказ. И чувствовал страх, что ктонибудь мог заговорить о кандидатуре Германика и тем погубить его, Тиберия. От великого напряжения он обливался потом и неподдельно трясся телом, боялся переиграть.
Оторопевшие сенаторы опустились на колени и вновь стали умолять Тиберия. Он, облегчённо переводя дух, не слушая их, бросился бежать в глубину храма и, заскочив в одну из комнат, забился было в угол. Сенаторы взяли его под руки, повели назад, а он протестующее тряс головой. Тиберий вырывался, возмущённый их поведением и, обведя взглядом мужей, сказал им с упрёком в голосе:
Да вы и знать не знаете, что за чудовищевласть. А если б знали, то пощадили бы меня и выбрали бы другого.
Гортензий с презрением глядя на Тиберия, крикнул во всё горло так, что многие сенаторы вздрогнули:
Ну, раз Тиберий отказывается от власти, то не лучше ли нам подумать о другом кандидате?!
Все посмотрели на Германика. У Тиберия подкосились ноги.
Иуде казалось, что сейчас раздастся громкий смех, и Тиберия, как плохого актёра, все погонят из храма, улюлюкая и свистя ему в след.
Это был особый театр, где зрители были тоже актёры, и они знали, что за плохую игру им придётся однажды отвечать перед Цезарем.
Тиберий осторожно опустился в кресло нервно напряжённый от той молчаливой паузы, что наступила в храме. Полководца колотил страх, но и сенаторов тоже бил страх. Взволнованные люди вновь наперебой стали упрашивать Тиберия, которого ненавидели, принять верховную власть. Тот молчал, закрыв лицо руками и глядя меж пальцев на мужей. И они знали, что он следил за ними. И это ещё больше пугало сенаторов, и они ещё сильней кричали. Сквозь этот непрерывный, нервный шум пробились два голоса. Раздражённый голос Гортензия: «Пускай он правит или уходит вон!» И голос Мецената: «Тиберий иные медлят делать то, что обещали, а ты медлишь обещать то, что уже делаешь!» И тогда Тиберий заговорил странно и загадочно:
Вы, отцы-сенаторы, хотите, чтобы я принял власть?
Да.
Но зачем вы это хотите?
Растерянные люди замерли, а Тиберий продолжал:
Будете ли вы хулить меня за то, что я окажусь негодным правителем?
Тиберий говорил глупости, но глупость, сказанная тем, кого люди боялись, всегда признавалась людьми за перл ума. Эта комедия, столь необычная для прямодушных, бесхитростных римлян продолжалась до самого вечера, пока раб Климент не был схвачен и не заключён в Мамертинскую тюрьму, а горожане, узнав, что Тиберий отказывался принять власть Цезаря, не притихли.
Наконец, словно уступая просьбам охрипших сенаторов, перемежая свои слова жалобами на рабскую долю Цезаря, Тиберий согласился принять власть. И, как будто пугая, добавил:
Я немедленно сложу с себя звание Цезаря, если вы сочтёте меня недостойным этого венца.
Измученные сенаторы, в страхе за своё будущее разошлись по домам, хватая себя за головы и тяжело вздыхая: кого они избрали себе на шею? Но вслух остерегались выражать свои мысли.
Меценат, Германик в окружении клиентов шли по пустынной улице притихшего города. У Германика на душе было тревожно. Он не мог забыть свирепый взгляд своего отца, который глянул на него в тот момент, когда беседовал с Фрасиллом. Германика оскорбляло и обижало то, что отец подозревал его в отсутствии к нему уважения и сыновних чувств. Меценат, вспоминая, как все его товарищи, и он в том числе, двулично вели себя в храме, саркастически рассмеялся.
Ну, теперь надо ждать мести Цезаря. Я не удивлюсь, если завтра он возведёт в сенаторское достоинство рабов, пролетариев и гладиаторов, чтобы оскорбить Правительство, как это делали Антоний и Август.
Германик с досадой поморщился. Ему всегда было неприятно слышать, когда его отца упрекали в жестокости.
Нет, Меценат, ты не знаешь Тиберия Цезаря. Он достоин сочувствия и жалости. А сейчас, придя к власти, мой отеци я уверен в этомещё более изменится.
Да, станет хуже, чем был.
Меценат, в твоих словах звучит ненависть к Цезарю.
Увы, мой дорогой Германик, история, к сожалению, не знает примера, когда бы человектиран характеромстановился честным правителем. Если человек лжив, то честным он никогда не станет. Ему проще спускаться вниз, а вверхворочать душевные камни! вряд ли заставишь. Он тебя вперёд переделает на свой лад.
У Германика на глазах заблестели слёзы. Он понимал правоту Мецената и не хотел соглашаться с ним.
Значит, ты думаешь, что Тиберий будет плохим Цезарем?
Я уверен в этом. И из любви к длинной болтовне скажу, что в дурных людях, чтобы они не говорили о себе, всегда пробьёт дорогу звериное начало. Будут ли эти люди властвовать над жёнами, рабами или государством. Всё одно.
Мне от твоих слов, Меценат, становится страшно. Я начинаю видеть мир сгустком злобы.
Он всегда был таким и останется таким, пока существуют люди.
И ты, поэт, говоришь это так спокойно?
Я в первую очередь гражданин, с чувством удовольствия ответил Меценат. И говорю всегда то, что думаю в отличие от рабов, которые одно говорят, а другое держат в голове
Глава девятая
«Всякий, кто делает дело в день субботний, да будет предан смерти».
В тот час, когда Понтия Пилата стражники повели в Мамертинскую тюрьму, а Тиберий хитрыми речами держал в напряжении Правительство, в Палестине, на окраине большого города Назарет, в глубине двора за кучами брёвен сидел некрасивый девятилетний мальчик с глазами полными слёз и, прижимая к губам «Святое Писание», смотрел на горы и со стоном восклицал:
Боже, помоги мне, пошли Ангела, чтобы он забрал меня отсюда. Мне тяжело. Я уже не хочу жить
А вокругна улицах, в огородах и в домах звучали весёлый смех детей и женщин, шумные беседы мужчин и песни.
Воздух был полон прекрасными запахами цветов, земли и трав. Всю неделю шли дожди. А под утро они затихли. И днём природа под нежным солнцем Галилеи расцвела чудесными красками. При виде которых хотелось улыбаться. И люди улыбались и желали друг другу добра, предлагали соседям и прохожим что-нибудь вкусненькое, приглашали в гости. Добрый народ жил в Галилее, которая в это с лавное утро была похожа на райскую землю. Все, кто спешил в синагогу или неторопливо возвращался из неё домой, улыбался встречным людям и в изумлении оглядывал знакомые кипарисовые и финиковые рощи, горы и чисто яркое небо. Если всё так хорошо у них в Галилее, то не есть ли это Царствие Божие?..