Через минуту куртка Акима прогорела насквозь и стала горячо щипать огнём его оголённую кожу. Аким начал хрипеть и орать, нелепо пытаясь смахнуть горящими руками огонь со своего тела. Помахав немного руками, он упал в снег, перевернулся на спину, и так и остался лежать, тяжело дыша, периодически что-то невнятно завывая и хрипя.
Ефрем почувствовал чьё-то присутствие рядом. Он обернулся и увидел в бледной зарнице огня фигуру вернувшегося охотника, который стоял на широких охотничьих лыжах. Это был уже седой старик с пепельной бородой. На нём была короткая рыжая дублёнка с бараньим мехом на груди и серая шапка-ушанка, подвязанная под подбородок. За пояс его дублёнки была заткнула грязно-белая тушка окровавленного зайца, а за спиной на ремешке висела длинная двустволка.
Ефрем бросил окурок и аккуратно привстал, как бы стараясь не вспугнуть случайно забредшую на чужую территорию дичь.
Спокойно, дед. Я всё щас расскажу
Дед, однако, спокойно стоять не стал. Одной из палок он оттолкнулся от земли, лихо развернулся на своих толстых лыжах и кинулся бежать.
Ефрем добежал до сторожки, прищёлкнул к своим ботинкам лыжи, подхватил колун у поленьев и кинулся следом. Сильный встречный ветер задувал в лицо комья снега. В снежной мгле ничего не было видно, и только через сотню метров, где-то вдалеке, Ефрему удалось заметить смутный силуэт охотника, который летел всё дальше во тьму, активно махая и отталкиваясь от земли палками. Будто шестым чувством ощущая нагоняющего его Ефрема, охотник сделал крутой вираж и завернул под прямым углом, затерявшись среди толстых крон деревьев. Ефрем такой резвостью не обладал. Он затормозил, медленно развернулся и стал искать потерянную лыжню. Сильные порывы ветра не давали ему как следует рассмотреть и запомнить, где именно дед свернул со своего пути. Через минуту Ефрему удалось различить в потёмках широкую колею, и он побежал по ней, помогая себе палками. В уши ему задувал боковой сильный ветер, и Ефрем даже не успел сначала сообразить, что за грохот разлетелся по ночной тайге. На стволе впереди расщепилась еловая кора, принявшая на себя удар мелкой свинцовой картечи. Ефрем резко затормозил и упал в сугроб.
Не ходи за мной, сынок! донесся откуда-то из темноты запыхавшийся тихий голос. Не ходи, а то следующий заряд аккурат промеж глаз запущу, не дай грех на душу взять! Иди своей дорогой. Ты меня не знаешь, и я тебя не знаю.
Да он на меня напал, понимаешь, дед?! Он! крикнул Ефрем в темноту, пытаясь нащупать глазами тёмный силуэт между лиственниц.
А это уже ваше дело, проговорил голос. Я с вами никаких ссор не веду. Разворачивайся и ступай своей дорогой, да за мной не плетись, не то худо будет.
Ефрем поднялся и от досады злобно оскалил зубы.
Всё, дед, ухожу я! Ухожу!
Охотник больше не ответил ни слова. Только краем глаза Ефрем увиделкак меж стволов промелькнул чей-то тёмный силуэт и исчез в темноте, за пеленой метели.
Ефрем развернулся и по накатанной дедовой лыжне стал возвращаться к сторожке, туда, где уже вовсю сияло яркое зарево пожара.
7
Когда Ефрем добежал до сторожки, её крышу и стены уже поглотил огонь. Сильный ветер раздувал оранжевое пламя. Под вой метели трещало и шипело старое дерево. Не раздумывая Ефрем кинулся в задымлённую дверь и стал выбрасывать на снег банки с мясом. Ещё не вполне осознавая, зачем они ему нужны, он понимал, что скоро здесь будут люди в фуражках, и теперь единственным оставшимся путём отхода была для него тайга. Он готов был прятаться и скрываться, выживать и, может быть, даже замёрзнуть, лишь бы не даться в руки милиции. И если уж он выбрал такой путь, то надо как-то выживать, и банки могли ему в этом помочь.
Вслед за банками на улицу вылетел рюкзак, брезентовый дождевик и ещё какое-то дымящееся тряпьё, которое могло бы сгодиться на первое время. После этого он подошёл с обугленному трупу Акима, отволок его к сторожке и запихнул в дверной проём зимовья, косяк которого уже начали облизывать языки пламени. От сторожки веяло нестерпимо сильным жаром. Ефрем запихал в рюкзак четыре банки, дождевик с тряпками, положил железную кружку и запихнул за лямки тяжелый колун. Ноша давила к земле и казалась неподъёмной. Силы оставляли его, но он решил идти дальше, вглубь тайги, не строя пока никаких планов. Единственный план, который сейчас был у него в головеубежать от этого места как можно дальше.
Ефрем бежал в полной темноте, под вой метели и ветра, не разбирая дороги. Через пару часов силы окончательно оставили его. Пальцы рук отмёрзли, лицо обветрилось и горело от жара и холода снаружи. Упав на колени перед двумя растущими в облипку высокими лиственницами, он скинул с себя рюкзак, разметал лёгкий слой свежевыпавшего снега и стал рыть нору в твёрдом пласте подмёрзшего наста. Через метр он докопался до коричневого ягеля, губчатого и жёсткого и стал копать уже параллельно земле, пока не упёрся в основание толстых древесных стволов. Внутрь он затащил рюкзак, выстелил на ягеле грязное тряпьё, накрылся брезентовым дождевиком, вытащил из рюкзака банки, а самим рюкзаком заткнул дыру наверх.
Ещё пару часов сон не шёл к нему. В снежной берлоге было недостаточно холодно, чтобы замёрзнуть и обморозиться, и недостаточно тепло, чтобы заснуть. Нос выпускал тонкую струйку пара, ноги сквозило из плохо прикрытой дыры. Усталость навалилась такая, что на нервах и эмоциональном напряжении трудно было заснуть в одночасье. Желудок скрутило от голода, но Ефрем решил, что без крайней необходимости не будет прикасаться к человеческому мясу, и постарается сначала найти ещё одну пустующую сторожку, хотя это и было сродни поиску иглы в стоге сена и случайному редкому везению. Он знал, что в этом восточном направлении из города вела тупиковая дорога в один полузаброшенный маленький посёлок с населением в сотню человек.
По пути к этому посёлку встречаются давно пустующие деревни, в одной из которых и можно будет наладить жизнь и постараться как-то жить дальше. Но сначала одну из таких деревень необходимо найти, и уже потом, немного отдохнув и согревшись, решать, как быть дальше. Успокоив себя этими мыслями, Ефрем, наконец, смог закрыть глаза и погрузиться в короткий, обрывистый сон.
С утра следующего дня и до самой ночи Ефрем весь день был на ногах. Сначала он пытался бежать, чтобы уйти от фантомной погони, которая, казалось, его настигает. После паника прошла, как и запас сил истощенного организма, и Ефрем побрел неспеша, короткими шагами толкая лыжи вперёд, с трудом переставляя палки уставшими руками.
Погода в тайге была тихая и спокойная, но пасмурная, гнетущая своим безмолвием. Любой звук и шум заставлял Ефрема настораживаться, останавливаться и долго стоять на месте, вслушиваясь в пустоту, и только потом идти вновь куда-то, не разбирая дороги, среди этих однообразных стволов голых лиственниц и частых палок тонкой ольхи. Ефрем решил держаться северо-восточнее того места, где, предположительно, должна пролегать дорога. К дороге он вышел только к полудню следующего дня и шёл параллельно, стараясь держать шум редко проезжающей машины на расстоянии.
К брошенной деревне он вышел только под вечер. Это был давно оставленный поселок артели старателей с деревянными покосившимися домиками у края разрытого вдоль реки карьера. Ефрем выбрал самый дальний от дороги домик, в котором он нашёл голую сетчатую кровать, забитые целлофаном окна, ржавую, давно нетопленную печь, подвесные полки, кое-что из посуды и банных вещей. Ефрем полазил по посёлку в надежде найти хоть что-нибудь съестное, но ничего кроме закаменевшей пачки соли, соды, банки с чаем и черного перца ему найти не удалось.
Притащив из соседних домиков матрас, он расстелил его на кровати, растопил печь и слёг с сильным жаром не в силах больше ничего предпринять. С каждой минутой воздух в комнатке прогревался всё сильнее, наполняя его прелым запахом старого мышиного помёта и древесной гнили. Дышать было тяжело. Всё тело Ефрема трясло и потело. Слабость нарастала, и Ефрем со страхом подумал, что если он продолжит и дальше лежать без еды, то уже скоро не сможет встать никогда. Не осталось никаких умственных ресурсов, чтобы думать о морали и этике. Он вскрыл одну из банок с холодцом, сдул пыль с железной миски, что стояла на полке, и найденной ложкой наложил несколько кусков мяса с жиром и желе. Миску он поставил на горячую печь. Рядом с ней встала железная кружка, полная наломанных сосулек с крыши.