Уже ближе к утру Акима разбудила подкатившая к горлу тошнота, и он пошёл в туалет. Несовершенная система старых сообщающихся труб деревянных бараков имела свои минусы. При смыве нечистот в унитаз, смытую воду из бачка, бегущую по канализационным трубам, иногда частично засасывало в канализационную систему соседней квартиры, поэтому Аким очень удивился, когда увидел, что вода в его туалете немного потемнела, окрасившись в бурый цвет. Времени на размышления не было. Аким опустошил свой желудок, смыл унитаз и пошёл на кухню выпить рассола. В окне ярко светили пластиковые плафоны, а на порожках противоположного здания одиноко курил дежуривший на участке суточник в синей фуражке. Всё ещё затуманенный разум Акима какое-то время выдавливал из себя клубок разрозненных мыслей, связанных с ночным шумом в соседней квартире, стуком в дверь неизвестных гостей и красноватой жидкостью в его унитазе. Впрочем, эти мысли позабылись им скоро.
Только ближе к вечеру, когда Аким уже полностью отошёл от мучавшего его похмелья, он вышел покурить и встретился с Ефремом, который рассказал ему, что привёз из деревни забитую свинью. В этот момент для него всё сразу встало на свои места.
«Точно. Ефрем стучался ночью, чтобы ливер мне предложить. А я не открыл И почему я сейчас у него не спросил?»
Заварив чай на кухне, Аким встал у окна и подумал о жене Ефрема. Всё-таки, для Акима было в Женьке что-то свободное и независимое. Быть может, даже блядское, что вызывало в нём неподдельный интерес. Конечно же, интерес чисто околонаучный, психологический.
Аким вспоминал, как шесть лет назад, при его активнейшем участии, счастливые молодожёны заселились в это пусть и скромное, но зато своё, купленное в ипотеку, жильё. Аким тогда уговорил Ефрема, чтобы тот специально выбирал жилплощадь подешевле и постареечерез пару лет их дом планировали включить в программу расселения ветхого жилья, а они сами должны были обустроиться в новой панельной пятиэтажке в центре города, куда переселили бы жильцов с полуразваленных окраин.
На следующий год после покупки Ефремом квартиры, мэра города посадили за махинации и попил бюджета на строительстве. На память о посаженном градоначальнике и его жилищной программе в центре города остались только серые бетонные стены недостроенного дома, а новый глава города ограничился лишь тем, что перекрыл крыши нескольких старых бараков и поменял двери в подъездах.
Тогда Акиму тоже показалось, что отношения между ним и Ефремом несколько охладели, и ему стоило немалых усилий вернуть свою утраченную репутацию в глазах старого приятеля.
Пока Аким пытался восстановить эти самые подорванные отношения, романтика и большие надежды недавно заселившихся молодожён развеялись. Ушла короткая пора благополучной жизни. За соседскими стенами всё чаще вспыхивали ссоры и скандалы. Вскоре и жена Акима поняла, что личная жизнь соседей увлекает его куда больше, чем своя собственная. Какое-то недолгое время Аким погоревал об уходе жены, но потом спокойно вздохнул и даже порадовался тому, что его больше никто не пилит по всякой ерунде, и он может быть диким волком, одиноким странником среди этих сложных переплетений людских жизней. В некотором роде, подобный альтруизм наполнил жизнь Акима каким-то новым смыслом, и он даже было подумал, что наконец нашёл в нём себя.
Нет. Определённо, к Женьке его тянула не какая-то внутренняя животная натура, а исключительное желание посочувствовать её тяжкой доле, подставить под её голову своё крепкое мужское плечо, потому что Ефрем, хоть несомненно и был хорошим мужиком, но на роль примерного семьянина никак не годился.
А Аким, будь он подлым мерзавцем, наверняка бы мог составить реальную конкуренцию её мужу. Уж точно Женька позавидовала бы тонкой душевной организации Акима, когда б увидала на его комоде бережно хранимую свадебную фотографию, подаренную ему фотографом по случаю женитьбы Женьки и Ефрема. Аким признавал, что с этой очаровательной улыбкой, в этом белом, тонкомпо фигуреплатье Женька была особенно хороша. Дабы ухмыляющаяся физиономия жениха не смущала его, Аким во время мастурбации заклеивал лицо Ефрема двумя кусочками синей изоленты.
Конечно же, онанизмом Аким занимался лишь исключительно для того, чтобы поскорее сбросить постыдную похотливую листву, которая неизменно должна возникать у любого здорового мужчины к любой красивой девушке. Только после подобных процедур его разум освобождался от дурных мыслей, и он мог и дальше непредвзято изучать психологические и поведенческие особенности своей подопытной.
5
После очередного похода в магазин, Ефрем всё же решил купить собственную коллекцию ножовок и приступил к более серьёзным действиям. Весь оставшийся в его тазике ливер почти растворила едкая жидкость, и получившееся желе он порция за порцией смывал унитаз. Унитаз принимал Женькины потроха неохотно, часто давился и забивался, поэтому Ефрем решил, что растворённый ливер будет последней Женькиной частью, которую он спустит в унитаз.
Пилить останки уже не было тяжело, но на всё это уходила уйма времени и сил. Нужно было соскоблить с костей как можно больше мяса и сухожилий, аккуратно разрезать ножом все суставные связки и разобрать тело на отдельные составляющие. Пилить кости было делом очень долгим и неудобным, поэтому Ефрем решил пока оставить эту затею и разбирать тело по суставам при помощи острого ножа. Все освобождённые от мяса кости он скидывал обратно в ванну, которую залил кислотой и добавил отбеливателя, чтобы кость выглядела более эстетично.
Страшнее и непонятнее всего обстояли дела с головой. Мёртвое лицо жены с приоткрытыми губами и левым глазом выглядели пугающе. Он видел в них укор и начинал чувствовать свою вину за содеянное. Отделенный от головы ножовкой череп Ефрем побрил наголо и залил волосы кислотой. Снимать с черепа мясо он начал от шеи. Ножом он выскоблил ошмётки из нижней челюсти и вырвал длинный язык, пока не добрался до большого затылочного отверстия, через которое спинной мозг соединялся с головным. Однажды по телевизору Ефрем видел передачу о культуре древнего Египта. В ней жрицы после смерти знатного вельможи бальзамировали его теловынимали сердце и печень, аккуратно закладывали в отдельные сосуды, а головной мозг вынимали специальными крючками через ноздри. Такие методы казались Ефрему слишком садистскими и очень муторными. Из кухни он принёс длинную чайную ложку. Крепко зажав лысый череп между ног, Ефрем просунул ложку в спинномозговое отверстие и начал размешивать содержимое черепной коробки. Через пару минут он развернул череп шеей вниз, и, ударяя по затылку, стал вытряхивать перемешанное серое вещество снова в унитаз. Подобные манипуляции с ложкой и вытряхиванием он повторил ещё несколько раз. Приложив голову к своему уху, как большую морскую раковину, он её потряс и прислушался. Теперь вроде бы пусто.
К самому лицу на черепе он прикоснуться не смогсковал необоснованный страх и отвращение. Бритый череп жены был правильной формы и выглядел очень привлекательно. На какое-то мгновение Ефрем задумался даже, что его можно было бы заспиртовать в банке и поставить на полку как интересный экспонат, но делать этого не стал, а просто кинул голову в ванну к пузырящимся и пенящимся в едкой жидкости костям в надежде, что его разъест и так.
Даже после смерти жена не давала Ефрему покоя. Эта ненависть к возне с Женькиным трупом только подкрепила в нём желание продолжать, как бы морально тяжело и неправильно это ни было. С удивлением Ефрем заметил, что разделка человеческой туши не вызывала у него каких-то глубоких моральных терзаний и противоречий. Возможно, сказался накопленный стресс от жизни с нелюбимым человеком и эмоциональное выгорание. Странно, но даже возможность быть кем-то замеченным или навести на себя подозрение не так сильно пугала его, как он себе это представлял. Единственное, что сейчас его подталкивало к решительным действиям, это желание поскорее закончить эту рутинную работу.
Спать Ефрем лёг очень поздно. Он сомкнул глаза часа на три, а после встал и решил заниматься варкой холодца. Четыре больших алюминиевых кастрюли, которые он принёс из гаража, как раз вместили всю порезанную плоть. Чтобы заглушить неприятный запах человеческого мяса, в кастрюлю он засыпал побольше лаврового листа и чёрного перца. Уже после обеда варево было готово. Готовый продукт поместился в пятнадцати банках. Таким образом Ефрем собирался пронести на городскую свалку части трупа, не вызывая сильных подозрений.