И каждый день одно и то же. Каждый день новый поток распирающих изнутри мыслей, страхов, переживаний, ненависти и злобы. Олегу очень хотелось бы сорвать с себя железные цепи оков, сорвать и сбежать. Если это возможно, отпустить и Ларису, но тут сложно позаботиться о самом себе, не то что бы о ком-то другом.
В какой-то момент мысли тоски и уныния пересиливали воспаленное сознание Олега. Он уже не верил ни во что. Он то убеждал себя в том, что Соня не поверит, она не придёт, что ждать ещё больше смысла нет, а потом сам себя уверял подождать ещё немногоещё чуть-чуть, и в дверь постучат спасатели, и Соня будет рядом, и всё будет хорошо.
Он хотел отвязать свои костыли на ногах, разодрать эти давящие тряпки с ужасно чешущихся конечностей, сорвать, перегрызть зубами крепления ручного крюка, бросить всё к чёрту и просто лежать так на своём лежаке, сдохнуть как зверь с перебитыми ногами, умереть от беспомощности, истощения и жажды. Но каждый раз, когда он лежал слишком долго, вопящая Лариса заставляла его подниматься. Ему было бесконечно жаль еёту, которая пострадала ещё страшнее, чем он. Ещё более беспомощное и жалкое существо, которому без посторонней помощи не выжить. «Надо продолжать жить. Надо бороться и верить во что бы то ни стало. Надо оставаться человеком».
Как бы Олег ни старался отвлечься на уже десять раз перечитанную книгу Гегеля, как бы ни пытался заглушить свой внутренний голос, его мощный рупор неизменно пропагандировал вредные мысли, словно он враг самому себе, словно всё, что происходит в голове человека сводится к одномубесконечной рефлексии, саморазрушению и скорейшему самоуничтожению на этой земле, а слова «здравого смысла» о необходимости житьэто так, маргинальная точка зрения, которую даже рассматривать тошно, потому что её позитивный посыл никак не соответствует той реальности, которая происходит вокруг жизни человека.
В какой-то момент все эти мысли в голове Олега обрывались. Их обволакивал недолгий, чуткий сон. Олег ненавидел пробуждения. Каждый его выход из космического пространства грёз оборачивался болью падения на тяжёлую землю, глухую клетку и маленький клочок земли вокруг этой клетки, по которому можно совершить ежедневную прогулку, чтобы окончательно не сойти с ума.
Но сегодня что-то новое потревожило его сон. Он услышал приближающиеся шаги и замер, даже перестал дышать, будто от этого звука шагов зависела вся его судьба.
Ыыыыыэээээ!!! услышал он голос Ефрема, полный то ли какой-то радостной грусти, то ли восторженной досады.
От волнения и страха Олег подскочил, зацепился крюком за бревно землянки и слегка подтянулся над кроватью. От удара локтя дверь распахнулась. В светлом дверном проёме показалась обмотанная, воняющая потом и салом, фигура Ефрема. Ефрем вошёл в избу и захлопнул за собою дверь.
Где она? напряженным до предела голосом спросил Олег.
Эээ, другмахнул рукой Ефрем, натянуто и виновато улыбнулся и уставился в пол.
Олег всё понял. Она не пришла. Не пришла. Он испытал сильное облегчение, и от сердца отлёг тяжёлый камень. Впрочем, короткое его облегчение быстро испарилось. Уже через секунду его охватила такая бесконечная жалость к своему теперь совершенно никчёмному и ничтожному существованию, что он снова расслабил свои руки и упал на грязную постель. Неприязнь к больному отшельнику настолько обострилась, что уже один только вид вызывал у Олега почти иллюзорный приступ тошноты. Не говоря больше ни слова, Олег отвернулся к стенке и закрыл глаза.
Эээ, друг, повторил Ефрем и подсел к Олегу на край лежанки. Он переждал ещё с несколько секунд и аккуратно положил свою грубую ладонь на плечо Олега.
Олег отдёрнул плечо.
Друг, Соня тут.
Олег насторожился и снова оборвал дыхание.
Тут Соня, тутпродолжил Ефрем уже немного более обнадёживающе.
Олег повернул к нему лицо и уставился глазами, полными ненависти.
Пошёл тысо злобой просипел он.
Правда, правда, тут, полный непонятных смешанных чувств, отвечал Ефрем. В его лице в этот момент тоже мелькала и печаль, которую трудно было спрятать за фальшивой улыбкой, и небольшая растерянность, и даже страх.
Тут, тутуспокаивающе проблеял он, стянул с плеча свой заплатанный кожаный рюкзак и поставил его на землю. Медленно развязав на рюкзаке тесёмки, он погрузил в него обе руки и аккуратно извлёк на свет перепутанный клубок какой-то грязной и свалявшейся тёмно-русой пакли. Немного дрожащими руками Ефрем положил клубок на нишу в подушке рядом с Олегом, собрал в ладонь спутавшиеся волосы и откинул их вверх.
Сначала лежавший сбоку Олег толком не рассмотрел положенный рядом с ним предмет, но как только резкий запах гнилой плоти ударил ему в ноздри, он развернулся к комнате и первое, что бросилось ему в глаза, было иссохшее ухо со знакомым, пробитым в двух местах хрящом, в который были продеты маленькие кольца. В потолок, оскалив забитые песком и мелким мусором зубы, смотрело изуродованное гниением лицо Сони. Белки давно потухших и впалых приоткрытых глаз мученически подкатились и замерли в страдающей гримасе, придавая её лицу некую святость церковных мощей.
На целую минуту Олег перестал дышать. Ему казалось, будто из избушки выкачали весь воздух, и он умирает. Ему в очередной раз почудилось, что он живёт в нереальном мире, где подобный мрак, который происходит вокруг, кажется чем-то обыденным. Нет никакого добра. Есть только чёрное, тупое и бессознательное зло, в котором нет места ничему святому. Но гниль, убогая землянка и полуразложившееся лицо Сониэто то, с чем придётся жить и мириться. Что-то настолько нереальное, что и сама смерть на фоне всего покажется пробуждением от бесконечного ужаса и беспредела, который снова начал казаться всего лишь слишком затянувшимся кошмаром.
Больше Олег не говорил ничего. Он опустошённо отвернул голову и уставился в потолок. И чем сильнее его сознание отходило от пережитого шока, тем явственнее проявлялись у него признаки нервного паралича.
Его начало трясти, как тяжело больного в сильной горячке. До боли сжатые зубы затрещали, на бледных висках проступила испарина, и вздулись синие прожилки вен. Олег больше не чувствовал своего тела. Оно совершенно перестало ему подчиняться. Задубевшие мышцы стянули кожу на лице в безобразную сардоническую улыбку, и даже сухие веки на глазах непроизвольно закрылись от напряжения и боли. Всё, что он мог сейчас делать, это надрывно всхлипывать от спазмов.
Ефрем, увидав такие пугающие перемены в лице и во всём теле Олега, упал на колени, схватился руками за его плечо и завыл:
Это не я!!! Само! Само, не виноват! Болела! Ой, болела!!! Больно! Не виноват! Не хотел! Не делал! Не хотел!!!
Ыыыыы!!! завыла почувствовавшая что-то недоброе Лариса, заскребла когтями по полу и опрокинула своё выгребное ведро. Ээээээ! продолжала она реветь, как бы сочувствуя случившемуся.
16
Через три дня Олег так и не пришёл в себя. Паралич его отпустил, но он всё так же лежал и безучастно и бессмысленно смотрел в потолок, не приняв в себя ни ложки из еды, которую готовил для него Ефрем.
Всё это время Ефрем испытывал ужасное чувство вины за свой поступок. Он много суетился, был рассеян и постоянно протяжно и деланно вздыхал, хотя эта показуха совершенно не трогала Олега, и Ефрем даже стал бояться, что Олег ушёл вслед за Ларисой куда-то далеко, за границы другого, недоступного ему мира. Он даже не стал по обычаю кидать Ларисе голову, а на всякий случай закопал её поглубже, вдали от своей землянки. В эти дни он не отходил далеко от дома, всё время смотрел за Олегом и до последнего надеялся, что тому станет легче от пережитоговремя как обычно залечит былые раны, унесёт старые обиды. Но Олег молчал.
По вечерам Ефрем всё так же готовил ему еду, которая оставалась нетронутой. Он снял с его шеи цепь, отвязал самодельные протезы и подолгу растирал покрасневшую шею и культи своей живительной мазью.
В какой-то момент Ефрему стало понятно, что Олег к нему уже не вернётся. Ефрем лежал рядом с ним и скулил всю ночь, а на четвертый день собрался, взял свой лук и ушёл на весь день искать свежую дичь.
Впервые за много лет в звериной душе Ефрема вновь бурлили человеческие чувства и назревали перемены. Что-то человеческое больно и неумолимо кололо его, грызло изнутри и мучило. Ефрем уже давно не испытывал подобного чувства и сперва старался не замечать его, но со временем оно заполнило всю его пустоту внутри, в которой уже долгие годы не было ничего кроме базовых животных инстинктов хищника, охотника, отшельника.