Она и в самом деле сжимала в руке букет из цветных, как витражные стеклышки, леденцовых ключей. Они сияли, как драгоценные камни и пахли самым лучшим запахом детстваванилью и жженым сахаром.
Сколько же стоят ваши леденцы? спросил Феликс, надеясь, что ему это по карману. Он даже уже выбрал себе одинярко-рубиновый ключ, точную копию того, который был изображен на гербе города.
Один поцелуй молодого принца, рассмеялась старуха. Или бери так.
Феликс остановился.
Я не могу, сказал он.
Не можешь, так не можешь, ответила старуха, будто согласиласьда, действительно, не можешь, что ж поделаешь. Но тогда тебе нужно идти очень быстро. Через десять минут сад закрывается. А тебе еще через лабиринт. Знаешь, что? Если ты пойдешь вон по той аллее, она махнула рукой с леденцами, ты выйдешь ко вторым воротам, они гораздо ближе. Ну, беги!
Феликс почему-то послушно развернулся и побежал. Вслед ему раздался звон колокольчикадинь-динь, динь-динь, и Феликс еще успел подумать, что он где-то уже слышал этот звук. Аллея провела его через все круги лабиринта насквозь и закончилась у небольшой калитки все в той же стене. Солнце село, на город быстро опускались сумерки, и когда Феликс оглянулся на сад, тот был уже неразличимой темной массой зелени. Феликс пошел вдоль стены, и шел до тех пор, пока в конце улицы не показались фонари. Он пошел на свет и оказался на большой площади, сразу за ней начинался мост, и Феликс сообразил, что вышел совсем близко от «Старого рыцаря». Шиншилл завозился у него на плече и осторожно укусил за мочку уха.
Пойдем-ка, брат, в гостиницу, сказал ему Феликс. Интересный у нас с тобой получился день.
Утром, едва позавтракав, Феликс отправился на поиски вчерашнего сада. На стойке в фойе ему выдали карту. С одной стороны на ней был весь город, а на другойукрупненный план старых районов. Водя пальцем по нарисованным улицам, Феликс пришел к выводу, что под сад с розами могут подходить по крайней мере три места. Все три зеленых пятна были расчерчены дорожками, но ни один из рисунков даже приблизительно не был похож на круглый лабиринт.
И тем не менее, стоило ему сойти с торной «туристической тропы» и свернуть к первой же глухой стене, как он нашел едва заметную калитку, а за нейсад с лабиринтом. Как и вчера, в саду никого не было, но, с другой стороны, не знай Феликс, что калитка открыта, а за нейгородской сад, он бы, наверное, прошел мимо низкой деревянной дверцы.
Уже вступив в лабиринт, Феликс увидел, что за ночь сад изменился. Кусты казались ниже, вчерашние площадки заполняли геометрические фигуры из живой изгороди, любопытные, но не более того. Ничего общего с королевским двором, встретившим его на закате. Розарий, хоть и цвел поздними осенними розами, но тоже был гораздо меньше и беднее. Никакого павильона посреди него и в помине не было.
Феликс обошел розарий, присел на скамейку, разложил карту и прикинул кратчайший маршрут до ворот на холме. По всему выходило, что либо над ним шутил весь город, либо художница и не думала его разыгрывать. Оставалось надеяться, что она сидит у полосатой будки каждый день, а не оказалась там случайно.
Художница действительно сидела у полосатой будки и деловито смешивала оттенки красного на огромной деревянной палитре. Она явно пыталась добиться яркого, сочного цвета и результат ее явно не устраивал, потому что она все давила и давила на тюбик с кармином, постоянно подмешивая его к общему тону и озабоченно цокая языком.
Завидев Феликса, она замахала ему, как старому приятелю.
Эй, Путешественник и Феликс!
Здравствуй, сказал Феликс, подойдя поближе. Что ты делаешь?
Пытаюсь подобрать цвет для винограда. Он должен быть красный, а не серо-буро-малиновое черт-те что.
Я тут бродил по городу, осторожно сказал Феликс. И, знаешь, все предлагают либо брать так, либо назначают очень высокую цену. Даже слишком высокую. Вот как ты мне сказала, когда я спросил, сколько стоит вход, помнишь?
Конечно, помню.
Но почему еда и сувенирыза деньги, а входза кровь или волосы?
Потому что сувенирыэто просто сувениры. А за еду и ночлег как-то нечестно кровь требовать, правда? Но все настоящее имеет свою цену, и этоне деньги, иначе какое же оно настоящее.
Значит, пока я за что-то не заплачу, оно не настоящее? рассмеялся Феликс. И город тоже?
Ну, скажем так, настоящееэто настоящее. Настоящий город немножко отличается от просто города. Она прищурилась и с удовольствием добавила: Совсем немножко. Есть то, что есть, и есть то, что есть на самом деле. Чувствуешь разницу?
Не очень, признался Феликс.
Ну, может, еще почувствуешь.
Феликс замялся.
Слушай, а вот если бы я согласился заплатить за вход, то, ну, скажем, на что вот тебе моя кровь?
Виноград покрашу, ответила художница и мотнула головой в сторону густых плетей на стене. Подмешаю к этому убожеству и покрашу наконец. Октябрь заканчивается, а он все зеленый.
Феликс вдруг разозлился.
Я серьезно спрашиваю. Если бы я знал, что
Что твоя кровь пойдет в фонд страдающих детей Африки, то немедленно выдал бы мне два литра? ехидно поинтересовалась художница. Ты вот что. Если хочешь не спросить, а услышать какой-то конкретный ответ, ты меня, пожалуйста, предупреди. Так и говори: хочу знать, что моя жертва послужит благородным и гуманным целям. Я что-нибудь придумаю.
И все равно покрасишь виноград? рассмеялся Феликс.
Как получится. Это ведь будет не совсем плата за вход. Ну то есть что-то и пойдет на дело, но большая часть пропадет на вранье. На вранье вообще много уходит, так что я стараюсь не врать по возможности.
Сзади послышался звон, и Феликс обернулся.
К левой арке подъехал трамвай. Художница тут же бросила палитру, вскочила на ноги и побежала к передней двери. Трамвай снова оглушительно зазвенел, и о чем привратница говорила с вожатым, Феликс не расслышал, да и не старался.
Он решительно направился к вагону и заглянул ему под колеса. Колеса стояли на рельсах. Феликс дошел до конца вагона, разбрасывая листвупод трамваем виднелась блестящая, накатанная колея. Она продолжалась еще какое-то время после вагона, а потом исчезала, сливаясь с узором на темной брусчатке. Узор изображал две стежки, выложенные белыми камнями, как раз по ширине рельсов, так что невозможно было различить, где кончается камень и начинается металл. Трамвай прозвенел еще раз, вздрогнул, закрыл двери и уехал в арку ворот. Порыв ветра взбил листву под ногами, сверху свалился целый ворох свежих золотых листьев, перемешался со старыми в маленьком вихре. Когда все улеглось, Феликс снова раскидал листья. Никаких рельсов не было, только мостовая из черных и белых каменных квадратиков. Феликс распрямился. Рядом, засунув руки в карманы короткой курточки, стояла художница.
А с трамваев ты тоже берешь плату за вход? спросил Феликс.
Конечно, ответила та. Но у тебя этого нет.
Она с интересом посмотрела на него, а потом спросила:
Что, ты все-таки за что-то заплатил? Хотя бы деньгами?
А как ты определяешь?
Ну, трамвай-то ты видел. И рельсы.
А что, если бы не заплатил, то не увидел бы?
Вряд ли.
Феликс помолчал, покачался с носка на пятку.
Слушай, а вот если бы если бы я отдал тебе при входе моего зверя? Что бы я увидел в городе?
Годзиллу, почему-то устало ответила художница.
Я серьезно.
Ах, серьезно. Ладно, серьезно. Скажи-ка мне, что за выставка в галереечке сразу у моста?
Выставка? задумался Феликс. Что-то я там не помню никакой выставки.
Ну, может, музей.
А! Музей! Там какой-то лаз под башню, и большой плакат: «Музей истории пыток». И нарисовано что-то душераздирающее. Я не пошел, уж больно несерьезно все это выглядит. Как в луна-парке.
Художница отвернулась. Ее лицо совсем скрылось за завесой волос, как за рыжей тучей.
Не буду я тебе говорить, что бы ты увидел, сказала она через плечо. Я не люблю брать зверей. Но не спросить не имею права. Раньше, бывало, и детей отдавали. Не отдали молодец. Проехали.
Феликс снова помолчал, потом пожал плечами, пробормотал «извини», и пошел обратно в город. Небо затянуло тучами, в деревьях промчался ветер, и Феликс подумал, что лучше ему поторопиться, если он не хочет промокнуть.