И что? глухо бормочет Оля в ворот свитера. У них же целая сеть. Переведут в другую кафешку в этом же районе.
Котенок, Саша останавливается на светофоре и нежно проводит пальцем по Олиной щеке . Ну что за глупости. Ты ведь знаешь, что тебе необязательно работать. Особенно там. Ни связей, ни опыта. Никакой ведь пользы, абсолютно
Ой, Саш, я устала, не хочу сегодня об этом говорить, все. Чувствуя слабость, Оля идет на попятную, понимая, что спор может затянуться надолго. А сейчас ей просто хочется прилечь, укрыться с головой и проспать часов двенадцать, не меньше.
Видя, что Саша все-таки собирается что-то ответить, Оля крепко целует его в губы. На душе сразу становится спокойно, умиротворенно, бла-гост-но. Она, наверное, любит его, по-настоящему любит, но не так сильно, как когда-то Стаса. Откидываясь обратно на сиденье, Оля озлобленно улыбается своим мыслям. «Когда-то, наверное, стоит опустить».
Ты уверена, что сегодня не хочешь остаться у меня? Припарковавшись, Саша тянет к себе Олю и бережно целует ее в лоб. Или давай я у тебя переночую, м?
Оля отстраняется и заматывает тонкий шарф. Саша выскакивает из машины, прихватив с заднего сидения несколько тяжелых пакетов и торопливо открывает Оле дверь, словно боится, что она успела заскучать в одиночестве.
Оля быстро моргает, смахивая пушистые хлопья с ресниц, и берет Сашу под руку.
Не обижайся, ладно? хрипловато просит она. Вдруг это кишечный грипп, заразишься еще.
Саша ловко поднимает ворот черного пальто и чуть кривится, мол, что поделаешь, кто я такой, чтобы с тобой спорить.
Ты только отдыхай, пожалуйста. И позвони обязательно, если кончатся лекарства, еда или еще что-то будет нужно
Ты и так всего накупил на год вперед. Оля гладит Сашу по плечу и улыбается. Ей порой нравится ощущать себя рядом с ним настоящей зефирной принцессой, способной расклеиться от малейших трудностей.
Фу, опять урод какой-то разлегся! Облачко пара вырывается из Сашиного рта. Хочешь, я его турну отсюда? Видимо представив, что ему нужно будет сделать, Саша брезгливо отирает руку о пальто, как будто уже коснулся чего-то мерзкого и склизкого.
Олино лицо вытягивается, суровеет. Измученная кровавыми походами воительница громко стонет внутри нежной принцессы. Сумка соскальзывает с опустившегося плеча, но Оля ее быстро поднимает, прочерчивая пальцами следы на снегу. Она тихо просит:
Саш, набери код, пожалуйста. У меня руки замерзли.
За несколько секунд, пока звучит метроном электронных кнопок, Оля успевает шагнуть к спящему «уроду» и едва-едва коснуться пальцами его волос.
Уже в квартире, когда Саша целует ее на прощание в подставленную щеку и уходит, Оля садится в одежде на обувную полку, вызывает «Скорую» и долго-долго плачет. Ей показалось, что Стас уже не дышал.
***
Больше не спится, больше не хорошо, больше не удобно, холодно. Стас сползает с лавки, дрожит, дрожит, дрожит, хватает пальцами прядь засаленных волос. Что с ними не так?! Что с ними случилось?! Волосы будто горят. Волосы горят, внутри все горит. Холодно. Стас чихает, трясет головой, снова чихает, снова трясет. Его тошнит на толстовку кровью и слизью. Так, конечно, чуть теплее, но все равно холодно. Пауки в глотке, пауки в носу. Щекочут лапками, вяжут паутинку, от которой хочется чихать. Чихать, чихать, опять чихать. Так что с волосами?! Стас утыкается головой в сугроб, пытается вытряхнуть из волос то, что там могло завестись, пока он спал. Нужно избавиться, пока не поздно, счистить все, что налипло.
Вдруг Стас замирает, перестает елозить грязными пальцами по волосам. Запах сахарной ваты просачивается в ноздри, доползает до пищевода, стискивает пустой измученный желудок. Стас сглатывает горькую слюну, сдерживая рвоту, и не может отвести глаз. В перевернутом белом мире чернеет чудище. У голых кустов лежит дырявый ботинок, пристегнутый к ноге, а из ноги, кажется, растет целое тело. Оно неподвижно, у него две посиневших руки и спутанная борода.
Стас, кувыркнувшись через голову, медленно подползает к чудищу. Заглядывает в широко распахнутые глаза мертвого старика, осторожно трогает его зловонную бороду, пытается найти за ней рот, который хоть что-то сможет объяснить.
За поворотом взвывает «Скорая». Откуда-то находятся силы вскочить и побежать. В кармане джинсов звенит мелочь. Кажется, кто-то недавно просил Стаса поесть?
***
Оля сидит спиной к кухонному окну, кутается в плед, неподвижным взглядом смотрит на остывающий чай. На улице суета, «Скорая» приехала быстро и собрала вокруг себя уже несколько любопытных зрителей.
Да отойдите вы от него! Что вам, игрушка что ли?! Человек же мертвый, бабушка, не на что тут смотреть! устало прикрикивает фельдшер, а потом деловито говорит что-то по телефону, по-видимому, вызывая другую службу. Сейчас полиция приедет, расходитесь, не в театре!
Машина вновь заводится, но не отъезжает. На улице теперь тихо: возбужденные голоса и шаркающие шаги перебираются в подъезд, хлопает железная дверь.
Вскочив, Оля на несколько секунд хватается за край столаперед глазами пляшут темные круги, от слабости подкашиваются ногиа потом уже спешит к лестничной площадке.
Ой, и тебя разбудили, Оленька! Антонина Семеновна резко оборачивается на звук открываемой двери. Беда случилась, беда!..
Старушка тяжело вздыхает, скорбно поджимает губы и сиротливо кутается в пуховый платок, накинутый поверх длинного халата. Она могла бы стать олицетворением чистой печали, если бы не глаза. Лихорадочно блестящие, юркие, жадные до новостей, они впиваются в Олю и жаждут вопросов.
Там случилось что-то? Оля отступает в темноту квартиры, прикрывает дверь, словно готовится защищаться от того, что ей предстоит услышать.
Так замерз кто-то! Насмерть замерз, представляешь?! обвисшие уголки губ старушки радостно подскакивают. Давно такого не было, ой давно! Ну, ты чего, чего, куклеша? Не боись, все там будем!
Будем, шепчет Оля вместо прощания, вваливаясь в прихожую.
Она поворачивает защелку замка, садится на грязный резиновый коврик, упирается лбом в обивку двери. Антонина Семеновна шаркает этажом выше, к своей неходячей подруге, которая, наверное, уже вся извелась от ожидания.
А Оля сидит, не в силах разогнуться. Отрывает от рубашки пуговицу, сует в рот и со всей силы сжимает ее зубами. Не кричать. Только не кричать. Пальцы, коснувшиеся Стасовых волос, ломит, будто она с мороза сунула их под кипяток. Не кричать.
Наверное, он ждал ее. Почувствовал, что дело совсем худо и пришел попрощаться.
Не-кри-чать.
Пошатываясь, Оля бредет на кухню, наливает себе попить. Выплюнутая пуговица звякает о край железной раковины.
А-а-а-а-а-а-а-а! Стакан летит в холодильник, капли воды фейерверком разрываются под потолком. А-а-а-а-а-а! Оля пинает неразобранный пакет с продуктами, бросает на пол табуретку. А-а-а-а-а-а! Короткие ноготки впиваются в кожу головы.
Оля сползает по стене, но вдруг вскакивает и опрометью кидается к двери. Передумав, тяжело бухается на обувную полку. Боялась, боялась, и вот пришло. Ничего уже не исправить.
4
Уезжают. Уезжают. Три машины, одна за одной. Вот так вот, бородатое чудище при жизни было никому не нужно, совсем никому не нужно, а теперь его провожают с почестями, пишут о нем много бумаг, звонят, волнуются. Неужели нельзя было этого сделать, пока чудище ходило, смотрело, зловонно дышало на мир. Пока чудище еще хоть что-то могло.
Стас нервно жует шнур толстовки и низко пригибается к пчелке, пытается спрятать глаза за ее лукавой улыбкой. Ему страшно теперь, зябко. Если эти вот, разъезжающие в машинах с мигалками, увидят его глаза, они сразу все поймут. Заберут с собой, будут мучить. Так уже бывало прежде, Стас это знает. Не помнит только, когда это было, вечное «сегодня» никак не хочет делиться на хоть сколько-нибудь понятные отрезки времени.
Ну, вот и стихло, успокоилось. Можно теперь идти и рассказать Олюше о чудище, нужно сказать ей, чтобы не спала ночью под кустами и больше никогда, никогда не ела сахарную вату.
Пальцы оказываются умнее Стаса. Они вводят код домофона, который он и не пытался вспомнить. Ступеньки к лифту, восьмой этаж. Почему Оля не встречает? Неужели уснула? Не дождалась? Но Оля не могла его не ждать. Это уж слишком на нее не похоже.