«Уйти» так они называли смерть, чтобы легче с ней было смириться. Он уйдет. И больше не будет никого мучить. Ни-ко-го.
Телефон пиликает: прислал адрес. Конечно же, она не поедет. Уже час ночи. Там метель.
Оля надевает теплые брюки, пуховик, ботинки. С минуту думает, оставить ли записку Саше, но решает, что это лишнее. Она успеет вернуться до того, как он проснется.
Такси подъезжает очень быстро, но Оля стоит, глядя, как загипнотизированная, на свет фонаря и боится сойти с места. Она продолжает считать снежинки, когда водитель окликает ее. Почему-то сейчас ей кажется ужасно важным насмотреться на снег.
Едем или не едем? громче кричит таксист.
«Едем или не едем?!» верещит голосок в Олиной голове. «Едем или не едем?!»
Оля садится в машину и думает, что было бы гораздо правильнее и проще взять через пару дней трубку и сказать: «Я знаю, Ир. Когда похороны?».
Таксист попался не болтливый. Может, человек хороший, а может, устал за смену. Радио молчит, тон задает шуршание шин, а снежинки ритмично тарабанят по стеклу.
Оля горько усмехается. Может, таблетки все-таки подействовали, и она уснула? Как еще объяснить происходящий идиотизм? Посреди ночи. На другой конец города. К человеку, которого она не видела больше года. К человеку, которого она всем сердцем пытается ненавидеть.
Минут через сорок машина плавно тормозит.
Оплата картой, флегматично замечает водитель. Доброй ночи.
С-с-спасибо. У Оли отчего-то стучат зубы. Может, попросить его остаться? Подождать ее всего десять минут. Она быстро попрощается и вернется. До свидания.
Оля выходит из такси, твердо зная, что пробудет в этой квартире столько, сколько потребуется. Может, до самого рассвета. Пусть хоть умрет на ее руках.
Домофон, как и было написано в смске, не работает. В подъезде воняет кошачьей мочой и затхлостью, бетонные ступени крошатся от каждого шага. Пытаясь рассмотреть в тусклом свете перегорающей лампочки номер двери, Оля останавливается. Тонкий палец ее замирает в миллиметре от дверного звонка. Чертыхнувшись на себя еще раз, Оля звонит.
В квартире ни звука. Придется входить. Дрожащей рукой Оля тянет дверную ручку. В темном коридоре стоит по меньшей мере пять пар обуви, их покрывают ошметки цветных обоев. Шумно выдохнув, Оля шагает внутрь и шарит ладонью по стенегде-то ведь должен быть выключатель?
Выключатель она находит, но после нажатия ничего не меняется. Оля прислушивается: ни голосов, ни разговоров. Только чье-то сопение. Она тихо зовет Стаса, но он не откликается.
Оля включает фонарик на телефоне и медленно продвигается в глубь квартиры. В ноздри бьет горьковатая приторная воньлинялые ковры на стенах прочно впитали запах гари и сигаретного дыма. Под ногами скрипят окурки, иглы от шприцов, обертки, втоптанные в толстый слой пыли.
Оля подходит к двери из мутного стекла, ведущей в боковую комнату и тихо стучит. Оттуда слышится возня и что-то отдаленно напоминаюшее рычание. Оля сглатывает и невольно пятится.
Дверь распахивается неожиданно, и Оля даже не успевает заметить, кто стоит на пороге. За шиворот ее втаскивают в черное нутро комнаты. Олин крик прерывает массивный кулак, угодивший ей точно в нос. Ослепляющая боль, омерзительный хруст и горячая, липкая кровь, пропитывающая шерстяной шарфи ради этого она ехала к нему?! Ради этого она не смогла его бросить?!
Оля падает, кто-то невообразимо тяжелый наваливается сверху. Оля пытается откашлять кровь, заливающую глотку, но кто-то прикладывает ее затылком об пол. С животным, первобытным страхом Оля осознает, что слышит клацанье зубов. Этот кто-то лежащий на ней, пытается вцепиться в горло, как зверь. Оля извивается, кашляет, воет, даже не надеясь на помощь. В таком логове вряд ли отыщется хоть один настоящий человек.
Черный? приглушенный голос Стаса раздается совсем близко.
Вспыхивает большой фонарь. Тот, кто был на Оле, по-волчьи воет и отскакивает в сторону. Из-за слез, застилающих глаза и невыносимой боли Оля ничего не видит. Слышит только, как кто-то быстро выбегает из комнаты, а потом возвращается.
Убью, сука! орет Стас.
Суматоха, вой, пляска теней. Оля приподнимается на трясущихся руках и отползает к стене. Стас носится с широким ножом за Андреем Черновым. Оля сейчас его не видит, но отлично знает, что Черныйэто именно он.
Черный странно подвывает, поскуливает, а потом вдруг хищно рычит и рывками кидается на Стаса. Оля вытирает с лица слезы и кровь, пытаясь рассмотреть его лицо. Искаженное сейчас гримасой ярости, оно кажется совершенно чужим.
«И я приехала сюда умирать ради тебя?» Оля вдруг ясно осознает, что ей не выйти отсюда живой. Стасухлипенькому, слабому, измученному донельзя, ни за что не одолеть этого хрипящего неистового зверя.
Черный хватает Олю за руку и мешком закидывает ее на плечо.
Давай! Ее теперь ножичком! Ее! Черный заливисто хохочет и кружит вместе с Олей по комнате.
Стас, видимо, продолжает нападать. Один раз он попадает ножом в живот Черному, второй разв руку Оли. Она вскрикивает, и в тысячный раз проклинает себя. Ее мама даже не узнает, где она умерла Как глупо было никому не сказать Никому
Оля теряет сознание от боли, страха и потери крови. Она даже не чувствует, когда в ее спину втыкается столовый нож, оставляя смертельную рану.
**
*
«Возле дивана лежит мертвая Оля» с этой мыслью Стас открывает глаза. В комнате уже светло, но он долго не может пошевелиться. Оля страшно кричала, ее кровь стекала на его лицо. Оля звала его по имени, он держал ее, как маленькую, на руках
Стас медленно поворачивает головурядом с ним, на второй половине дивана, преспокойно спит Черный.
В судорожном порыве Стас выхватывает подушку из-под своей головы и прижимает ее к лицу Черного. «Сдохни! Сдохни! Сдохни!» стучит в висках.
Черный не сопротивляется. Его тело спокойно и недвижимо. Словно знает, что за Олину смерть просто обязан принять свою. А, может быть, он еще не очухался
Стас садится сверху, и из последних сил упирается в подушку руками. Туда, где должно быть лицо Черного, капает чуть подкрашенная кровью слюна. Стас хрипит от злости, он хочет, чтобы Черный хоть что-то сделал, хоть как-то бы защитился Ему нужна схватка, а не тихое убийство.
Эй, эй, ты чего? чьи-то цепкие руки хватают Стаса за костлявые плечи и оттаскивают назад.
Стас тут же отпускает подушку. Тело его обмякает.
Стас, ты чего? парень в цветастой грязной футболке протягивает стакан воды. Выпей. ЯДенис. Вчера познакомились, помнишь?
Стас качает головой. Только тут он замечает, что Олиного тела нигде нет.
Черный ушел еще вчера. Денис смотрит мутным взглядом на запотевшее окно. Мы его хотели куда-нибудь отнести, чтобы квартиру не палить. Ты как, поможешь?
Черный ушел? глупо моргая, Стас смотрит на фигуру, застывшую на диване. И как он сразу не заметил, что у того как-то странно поджаты руки и ноги?
Да. Вечером, говорю же.
А Оля?
Какая Оля? Денис прислушивается к звукам на кухне. Кажется, там завелся кто-то хозяйственный и заботливо готовит на завтрак новую дозу.
Приходила вчера, Стас водит руками по ворсу коврана нем много следов, на нем много шрамов. Но нет ни единой капли крови.
Я не знаю, кто приходил. Денис пожимает плечами. Ты поможешь с Черным?
Стас медленно встает. Его ноги дрожат, он опирается о стену.
Я звонил кому-то вчера?
Денис хмыкает. Он выглядит еще слишком живым, слишком здоровым. Это ужасно бесит.
Да с чего звонить-то? Света сказала, что ты принес деньги и телефон позавчера. Но Черный его продал быстро. Денис сокрушенно качает головой. Вот и загрузился. Ты поможешь мне его поднять?
Оли не было?
Да не знаю я! Денис уже злится. Ай, ладно. Попрощайся с Черным, и надо его выносить. Жарко в квартире.
Стой! Стас делает шаг вперед и едва не падает от слабости. Оля совсем не приходила?
Денис поджимает губы и хлопает дверью.
Стас садится на диван и убирает подушку с лица Черного. Тот выглядит крайне паршиво. Последние дни его часто накрывало. Усатый дед из местного диспансера говорил, что Черному недолго осталось. Не ошибся.
Еще раз обойдя комнату, Стас окончательно понимает: ему опять привиделось. Его Олюшки, маленькой, нежной Олюшки, здесь не было. Она жива. А Черного больше нет. При этой мысли на Стаса накатывает мрачное удовлетворение, спокойствие. Если Черного больше нет, то на Олюшку никто не нападет. Никто не будет бить ее, никто не будет пугать. Стас словно забывает, что нож, воткнутый в Олину спину, был зажат именно в его руке.