«Ещё два, и хватит».
Подвыпивший дядька, спешащий домой к разъярённой жене. Подмигивает, лопочет что-то невнятное. «Извини, друг, склеитьне склеит, но станет полегче».
На остановке перед Марго в тамбур влетает бледная девчонка. Падает на ближайшее свободное место, сползает по спинке скамейки вниз, очень тяжело дышит. Марго закрывает за собой так и болтавшуюся распахнутой дверь, отодвигает ту, что ведёт из тамбура вглубь вагона, снова заводит про васильки.
Девочка смотрит ей вслед, постепенно всё увереннее соображая. В глазах проясняется, из ног уходит тяжесть, из головымедленно буравящая игла.
Девчонка растерянно озирается, подскакивает и несётся по проходу следом за Марго, которая уже заждалась: от нечего делать остановилась у самого тамбура отчитать каких-то помятых, но вполне ещё крепких пьянчуг, как не стыдно, мол. Услышав за спиной топот, двинулась дальше.
Извините, а можно мне букетик?
Догнала уже в тамбуре. Глаза дикие, но сверкают. И то хорошо. Нечего, дружочек, умирать, у тебя ещё всё впереди. Мало ли, что болит, мало ли, кто обидел. Всё бывает и всё проходит. Увидишь.
Конечно. Выбирай, какой больше нравится.
Ой, а может, подскажете? По мне так они все красивые.
Маленькая, хорошо, если девятнадцать исполнилось. Марго с высоты своих нынешних шестидесяти с гаком она кажется крохой. Встрёпанная, глаза покраснелиплакала.
Совершенно летняя. Надо же.
Бывает, милая, всё бывает, бормочет пожилая цветочница так, что в тамбуре снижающей скорость электрички её почти невозможно услышать. В октябре все мы становимся старше, только-то и всего. Потом само пройдёт, вот увидишь.
Отдаёт аккуратный букетик, забирает купюру, глядит на своё отражение в мутном от грязи стекле. Семьдесят пять, осталось совсем немного. Электричка только-только успеет остановиться
Где-нибудь в этом нелёгком мире наверняка осталась хотя бы одна башня с часами. Когда Марго выходит на тёмный перрон с рыжими искрами фонарей, часы пробивают полночь. Осень летит в ноябрь, лето кончается навсегда. Уже по другую сторону времени и давешнего стекла Марго снова смотрит на своё отражение. Рядом с ней на перронной скамейке ветер ворошит горстку пепла на побуревших кленовых листьях.
Васильки не вянут, они седеют, любит приговаривать тётка Клавдия, совершенно как люди.
Поезд трогается в ту секунду, когда острые молодые глаза Марго находят в каштановой шевелюре новую белую нитку.
Каждый год в последний день октября шеф зачем-то привозит целое ведро васильков. Сам не знает потом, куда их девать, просит тихонько выкинуть, пока совсем не завяли. Тоску, говорит, наводят. И каждый раз, уходя предпоследним, смотрит на васильки, на Марго, спрашивает неуверенно:
У тебя сегодня случайно не день рожденья?
Нет, тихонько смеётся ведьма, у меня в мае.
Точно, извини, сокрушается он, и откуда я взял, что сегодня?
Бормочет что-то ещё, машет рукой, уходит.
***
«Круг замкнулся».
Марго кивает вслед электричке, вдыхает морозную черноту ноября и исчезает домой. Ветер подхватывает пепел с кленовых листьев и бросает его на рельсы, обращая в первый ноябрьский снегопад, под который она завтра проснётся.
Привратник
Бомм
Часы на вокзале начали отсчёт последних мгновений полночи громко и вдумчиво, как умеют делать только старые вокзальные часы.
Наконец-то этот октябрь закончился! Особенно этот день! Устал, как пёс. Точнее оба устали, но ему, Генриху, немного попроще: шерсть лапы, хвости не холодно. Генрих сонно приоткрыл глаз. Один, потому что особо интересного ничего не происходило, чего дёргаться-то? И закрыл. Ещё немного и всё. На целый годсвободен. А пока сиди тут и дожидайся этих обормотов. Эх.
Бомм
Ну-ну! Не ворчи, говорит напарник и треплет широкой морщинистой ладонью за ухом. Грязной пыльной ладонью! За грязным косматым ухом! Всё! В следующем году эту почётную должность пусть забирает себе, а то, понимаешь, наживается на его доброте. Хотя ему, Генриху, конечно, теплее, чего уж там. Но противно же до невозможности. Пёс недовольно заворочался и вздохнул.
Бомм
Наряд полиции давно прошёл мимо, оставив потрёпанного жизнью деда и его старого седого забулдыгу-пса погреться ещё пять минут. При условии, что когда полицейские в следующий раз тут пройдут, этой парочки они не увидят.
Конечно, не увидят, куда им? Да и осталась минута всего.
Бомм
Часы на вокзале громкие, чтоб, значит, пассажиры точно не пропустили. Что не пропустили? Да ничего им, бегущим по своим делам, не надо. Они и слона бы не заметили! А часы и вовсе тут не для них, только они об этом не знают. Да и не надо.
Вот же, не к ночи будут помянуты всякие Бежит! И быстро бежит. Как только умудряется в вечернем-то платье и на каблучищах таких? Загадка. Сейчас ещё и ныть начнёт.
Дяденька Привратник, миленький, пропусти, пожалуйста!
Дымка, ты знаешь правила! К тому же часы бьют уже. Приходи через год, а?
Не могу я через год! Очень надо на ту сторону, меня там ждут! Они ж только начали бить. А мы быстренько. Прямо только чуть приоткроете, и я скользну туманом, мне ж много не надо! Ну, дяденька, ну, пожалуйстаааа!
Бомм
Вот уже и губа дрожит, и слёзы алмазами на глазах. Запястья тонкие заломлены, в глазах мольба. Как всегда.
Генрих, тебе решать.
Вот спасибо, напарничек, ещё и на меня всё спихнул.
А я вам на следующий год Туманных пирогов принесу и табак с Грозового вала. Я знаю, вы любите. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста
Бомм
А глаза честные-честные. И ведь принесёт. Попробовала бы не принести. Ай, ладно. Пусть себе идёт. Ему в целом не в тягость, а пироги он любит, да и табаком хорошим не разбрасываются, знаете ли.
Напарник всё понимает без слов. Достаёт старый талмуд и огрызок карандаша.
Пёс же открывает невероятно чёрные глаза, на дне которых блуждают серебряные искры, колючие и холодные, как звёзды, внимательно смотрит на неё, такую странную, умильно сложившую ладони девушку с неуловимо меняющимся лицом, которое невозможно запомнить и невозможно забыть одновременно. Стоит на холодном ветру, на огромных каблуках и в вечернем платье, такая неправильная тут. Ветер усиливается, треплет подол её платья, но она не замечает этого. Ждёт.
Бомм
Она для него сейчас как открытая книга. Дело напарника запомнить и записать, а еговпустить. Выйти-то эти балбесы и сами могут, благо, место для Врат специально выбирали глухое. Никто сюда никогда не доходит. Да и кому бы пришло в голову стоять на холодном ветру, который обязательно поднимается в Ночь Исхода, и кого-то ждать на старой, давно никому не нужной платформе, третий столб справа у выхода. Дураков нет! А вот обратно без привратников никак! Да и учёт нужен, куда ж без этого! Всё записано-посчитано. Пришли-ушли.
Вот только уходит обратно всё меньше. Остаются на этой стороне, заигрываются в людей, забывают себя, очеловечиваются и перестают помнить о привратниках, да и о самой необходимости вернуться.
Бомм
Напарник, конечно, всё уже записал. Теперь его часть работы.
Пёс глухо гавкает. От его голоса катится волна звука, в котором смешаны и гром, и водопад, и обвал в далёких горах. Разбивается о кирпичную стену позади напарника, приоткрывает небытие, проводит черту, дорогу в бездонное нечто того же цвета, что и глаза старого пса.
Тьма с искрами звёзд.
Бомм
Спасибо, дяденьки! Спасибо, миленькие!
Аж подпрыгивает от восторга. Осмелела, мелочь, никакого уважения к старику. В нос чмокнула и растворилась в кольцах тумана.
Бомм
Быстро она, способная. Всего за один удар.
Эх, молодёжь Даже немного завидно. Закрывай, Генрих. Теперь-то уж точно всё!
А то я бы без тебя не догадался! Вот будешь ты блох вычёсывать в следующем году, напарничек!
Пёс глухо гавкнул на Тьму, которая послушно свернулась кольцами в его глазах, стерев за собой линию Разлома и запечатав Проход на целый год.
Бомм..
Напарник убирает карандаш и талмуд в потрёпанный рюкзак. Аккуратно и бережно, чтобы ни единого уголка не замять, ни одну страницу не повредить. Конечно, ему ж голову в его Канцелярии снимут, если что. Бесценный артефакт, а такой хрупкий. Вот ведь наверняка могли сделать попрочнее что-то, бестолочи! Знали же условия, в которых работаем. Так нет.