Вот такие дела, сказал он одному из Горынычей. И тот, кажется, кивнул в ответ. Как жить-то нам теперь?
Горыныч лег у его ног, положил голову на черные, как ночь, лапы, закрыл глаза.
Как думаешь, если фон Клейст жив, то может и Танюшка тоже?
Горыныч открыл глаза, посмотрел очень внимательным, испытующим взглядом.
Я обещал помочь тебе ее отыскать. Помню. Григорий глубоко затянулся. Я все для этого сделаю, если придется, костьми лягу. Дай мне только Митяя вытащить. Перед ним у меня тоже должок. Понимаешь?
Горыныч вздохнул и вдруг положил голову Григорию на колени. От Горыныча шел холод. Если бы Григорий был очень впечатлительным, то сказал бымогильный холод, а так лишь поежился и поднял воротник. Второй Горыныч тоже улегся рядом, обвил длинным змеиным хвостом щиколотки Григория, тихо рыкнул. Григорий и его погладил по голове. Для полной пасторали не доставало лишь Костяной башки. Но этот всегда был сам по себе. Такой вот свободолюбивый.
Вы только деду на глаза не кажитесь, сказал Григорий шепотом. Вообще никому не кажитесь. Издалека вы может за собак и сойдете, но только издалека.
Оба Горыныча синхронно вздохнули. Папиросу Григорий докуривал в молчании. А потом еще долго сидел на крыльце, не решаясь войти в дом, где, как он был уверен, все еще пахло кровью. Он уже думал, не заглянуть ли для начала в окошко, когда позади скрипнула дверь. Нет, сначала он услышал тихие шаги и по шагам этим безошибочно признал Власа, а потом уже скрипнула дверь.
Есть закурить?
Влас с опаской покосился на Горынычей, тяжело опустился рядом, посмотрел вопросительно. Левую руку он держал согнутой в локте. И пахло от него Ну, кровью и пахло.
Что там? спросил Григорий, протягивая Власу папиросу.
Перелили. Влас закурил, и ядреный табачный дух, перебил запах крови. Уж не знаю, сколько Тимофей Иванович из меня выкачал, но чувствую я себя сейчас прескверно. Как он продержался, а?
Не знаю. Григорий пожал плечами. Крепкий он у меня, крепкий и настырный.
Ну, что настырный, это я заметил. Влас усмехнулся. Сам-то как?
Нормально.
А поконкретнее?
Поконкретнее? Ну, в глотку тебе впиться мне все еще не хочется.
Хорошо. Влас вздохнул с явным облегчением.
Спасибо тебе, Влас Петрович. Не думал Григорий, что когда-нибудь доведется ему благодарить товарища Головина, а вот довелось.
Да не за что, отмахнулся тот.
Ты ему жизнь спас.
Хорошо, если спас. Ты, Гриня, не радуйся раньше времени. Тимофей Иванович мужик мировой и врач от бога, но тут многое будет и от твоего Митяя зависеть.
Если только от Митяя, то я спокоен, усмехнулся Григорий. Но перед тобой у меня все равно должок.
Должок, сказал Влас очень серьезно. И стребовать его с тебя я не премину.
Стребуешь. Григорий загасил папиросу, встал. Только дай на сына сначала посмотрю. Ты со мной или с собачками посидишь?
С тобой. Влас тоже встал. Не привык я еще к этим твоим собачкам.
Горынычи тихо заворчалиснова синхронно, но не зло.
Они к тебе пока тоже не привыкли, но что уж теперь?
Григорий толкнул дверь, пропустил Власа вперед, вошел следом.
Вопреки опасениям, в комнате больше пахло самогоном, который доктор использовал вместо спирта, чем кровью. В стоящем на табурете железном лотке лежал шприц и еще какие-то незнакомые Григорию инструменты. Митяй лежал на диване с закрытыми глазами. Коже его по-прежнему была бледна, но сердце билось уже ровнее и спокойнее.
Ну, готово дело, сказал Тимофей Иванович, вытирая руки полотенцем. Переливание мы ему сделали, лекарство укололи. Остается следить за реакцией организма и ждать.
Спасибо, доктор! сказал Григорий прочувствованно.
Одним «спасибом» не отделаетесь, молодой человек. Усталым жестом старик снял очки. И от вас потребуется помощь. Надеюсь, вы поможете и своему сыну, и моим будущим пациентам. Необходимых лекарств у меня осталось на сутки, а дальше все Нечем лечить.
Добуду, сказал Григорий, не раздумывая. Вы только скажите, где.
Вот в том-то и проблема. Раньше я все необходимое покупал у одного спекулянта, но он пропал из города.
А где брал лекарства спекулянт? спросил Григорий нетерпеливо.
Полагаю, в городской больнице. Тимофей Иванович покачал головой, поправил сам себя: Когда-то городской, а сейчас немецкой. Выхода у меня на эту больницу никакого нет. С момента оккупации я побывал там лишь однажды. Так сказать, по приглашению.
По приглашению? удивился Григорий.
Григорий удивился, но и сам доктор, казалось, удивился еще сильнее. Он замер перед столом. Его рука, сжимающая очки, зависла в нескольких сантиметрах над старой плюшевой скатертью, словно бы Тимофей Иванович хотел положить очки на стол, но в самый последний момент передумал.
Что вы сказали, молодой человек? спросил он и свободной рукой потер подслеповатые, слезящиеся глаза.
Это вы сказали, Тимофей Иванович, что посещали больницу по приглашению.
Оговорился. Старик покачал головой и положил-таки очки на стол. Работал я там. Еще до пенсии. А когда началась оккупация, приходил сам к этому их новому начальству Рихарду Штольцу.
Зачем? Кажется, пришло время Власу удивляться.
С просьбой, Влас Петрович. Я ходил к нему с просьбой. Хотелось мне тогда думать, что иду я на разговор коллеги с коллегой, а получилось, что на поклон. Здание больницы они заняли полностью. Под госпиталь. Ну, вы это и без меня знаете.
Влас кивнул, задумчиво посмотрел на Григория. Интересно, о чем думал?
Из персонала там не осталось почти никого. Я врачей имею в виду. Две сестры милосердия и одна санитаркавот и весь персонал. Войнане война, но люди-то болеть не перестали. Я бы даже сказал, наоборот. Когда разруха, голод и антисанитария, чего хорошего ждать? А я, старый дурак, все равно ждал. Просил разрешить мне вести в больнице прием гражданского населения. Понимаете, не все манипуляции можно сделать вот так в домашних условиях. Бывает, что нужна и перевязочная, и операционная. И медсестра у меня на примете уже имелась. Лидочка, очень способная девочка. Если бы не война, стала бы замечательным врачом.
Лидочка? Григорий бросил вопросительный взгляд на Власа, тот молча кивнул, мол, да, та самая Лидочка.
А даст бог, так еще и станет. Тимофей Иванович тоже посмотрел на Власа. Как она там, оправилась?
Оправилась, кажись сказал Влас не особо уверенно.
А Григорий точно знал, что не оправилась, и неизвестно еще, когда сумеет оправиться. Потому что кричит по ночам, потому что сны ее душные и страшные. Пыточные сны.
Хорошо, старик кивнул. Вы ей при случае передавайте от меня привет. Скажите, велел кланяться Тимофей Иванович. Хорошая девочка. Да
Доктор, вы про больницу говорили, напомнил Влас. Про свою просьбу.
Ну, теперь, надеюсь, понятно, что из этой моей просьбы вышло. Не скажу, что прогнали меня взашей. Штольц меня даже выслушал. Улыбался всю дорогу, кивал, а потом сказал, что ничем не может помочь. Что жизнь одного немецкого солдата в разы важнее жизней всех гражданских вместе взятых. Но снизошел Тимофей Иванович усмехнулся. Впечатлил его мой немецкий, не иначе. Разрешил вести частную практику, пообещал обеспечить лекарствами и инструментами. Обманул, негодяй. Так ничего мне и не выделили. Сначала перебивался старыми запасами, потом потихоньку начал продавать фамильное серебро. Он снова усмехнулся. Вынес из дома все ценное, а теперь вот и спекулянт мой пропал.
Но в больнице лекарства есть? спросил Григорий.
И лекарства, и перевязочный материал. Я в этом абсолютно уверен.
Раз есть, значит, я вам их доставлю.
Молодой человек! Старик снова нацепил очки на нос, посмотрел на Григория сквозь толстые стекла. Я должен вас предупредить, это опасная затея. Больницу охраняют. Особенно после того, как наша Лидочка Он вздохнул и продолжил: После ареста Лидочки. Она ведь тогда всю вину взяла на себя, про меня даже словечком не обмолвилась. Знаю, что сейчас она в относительной безопасности, но как подумаю, что ей пришлось выдержать, сердце кровью обливается. Пожалела старика.
У Григория тоже сердце обливалось кровью. Потому что ему и думать не нужно, ему было достаточно заглянуть в сны Лидии.