Отойдите от нас, дураки! выпалила она, устав ждать каких-то решительных действий от Анея.
Хулиганы дружно захохотали и, сложив пальцы в знак «козы», принялись щекотать девчонку. Она пищала и неумело пыталась отбиться, но её окружили с трёх сторон, и шансов практически не оставалось.
Наконец, смелости набрался Аней. Он боязливо бросил: «Отойдите от неё, придурки!» и толкнул одного их хулиганов. Похоже, именно этого они и добивались. Полей с друзьями свалил паренька наземь и щедро принялся отвешивать тумаки и оплеухи. Аней свернулся клубком.
Это занятие, правда, быстро надоело Полею, и ребята ушли, назвав напоследок Анея тряпкой и слизняком, а Ию полной дурой, поскольку ей не следует даже здороваться с ним.
Девчонка расплакалась только тогда, когда обидчиков и след простыл. Её друг по-прежнему лежал на земле и тихонько поскуливал.
Аней, тебе больно? захлопотала Ия, боясь прикоснуться к нему, чтобы ненароком не тронуть какой-нибудь синяк. Куда они били? Ты можешь встать?
Парень, молча, сел, поджав колени к груди, и принялся растирать шею.
Всё хорошо?
Лучше не бывает, огрызнулся мальчик. Козлы, дубины стоеросовые! Ия?
Да?
Клянусь тебе, что, когда дорасту до посвящения, всё станется иначе. Я докажу всем этим Дуракам! Что умная голова сильней узловатых мускулов! Ты веришь мне?
Верю. Верю, Аней, ты только поднимайся. Ты ведь можешь подняться?
Ты мне не веришь удручённо покрутил головой мальчик. Жаль. Мне очень важно, чтобы ты мне верила
Он тяжело поднялся и, держась за правый бок, нетвёрдым шагом отправился к родной избе. Ия поддерживала его за плечи. Горючие слёзы ручьями стекали по девичьим щекам и палили сердце парня пуще огня. Пуще всех ссадин и синяков. Век бы их не видеть.
Они ответят за твои слёзы, посулился Аней. Звёзды перемешаются с землёй, но они ответят
Конечно, ответят, согласилась девчонка. Господь каждому воздаст по заслугам.
Может, и не Господь
* * *
День клонился к закату.
На завалинке около небольшой бревенчатой избушки сидел лысый мужчина. Он вовсе не отличался красотой или богатством нарядадлинная, почти до пят, чёрная холщовая рубаха, подпоясанная кумачом и старые затёртые сапоги. Зато на шее висел золотой круг, перечёркнутый крест-накрест тонкими серебряными линиями.
Пастор Клер никогда не относился к людям, готовым часами наблюдать закаты и восходы. Он был равнодушен ко всем проявлениям природы, воспетым в песнях и балладах. Дождь всегда оставался для него лишь унылой промозглой порой, попав в которую легко можно получить насморк; листопад с детства напоминал о том, что мир бренен, и смерть настигнет каждого, а тот самый пресловутый закат не был ничем иным, как символом регулярной, хоть и кратковременной, победы тёмных сил над светом.
Но, невзирая на свои взгляды, каждый вечер после службы пастор возвращался домой и подолгу просиживал на завалинке или крыльце, бессмысленно уставившись на последние всполохи гаснущего солнца.
С тихим протяжным скрипом отворилась дверь. На пороге возникла грузная маленькая баба. Она сложила руки на груди и поджала тонкие губы. Взгляд узких, заплывших глазок испепелял мужчину.
Клер бросил короткий взгляд на серые засаленные юбки жены и брезгливо скривился.
Гляньте, низким голосом каркнула женщина, сидит. Сидит себе и в ус не дует. Нет, вы посмотрите, а? Ещё и глухим притворяется. Ну, конечно, дров-то наколоть нам не надобно, и печь-то в избе сама-собой затопится. А жрать поди потребуешь? Хочешь жрать, говорю? Кровля совсем прохудилась, жерди скоро треснут, чего ты ждёшь? Ты меня вообще слушаешь? Рожа басурманская?
Пастор лишь хмуро посмотрел на неё снизу-вверх и вновь продолжил наблюдать за ленивой погоней двух небольших облаков на умирающем небе. Кое-где уже загорались тусклые звёздочки, а над крышей навис холодный безразличный месяц. Ветер дул со стороны Ниствы, донося тихий едва уловимый запах цветущих водорослей.
Сынько! фыркнула баба и громко хлопнула дверью. Так в лихоборских землях называли лодырей, желая обидеть елико возможно. Даже ругательство «трутень» по сравнению с «сынько» не считалось таким уж обидным.
Клер поёжился и выудил из-под соломы чекушку ржаной настойки. Откупорив глиняный бутылёк, он воровато оглянулся и быстренько припал губами к горлышку.
Неподалёку раздался мерный стук копыт. Поначалу пастор не обратил на него внимания, полагая, что кому-то из слободских приспичило на ночь глядя куда-нибудь вожжи навострить. Однако, когда служитель церкви поднял слегка захмелевший взгляд, то увидел перед собой троих всадников. Они были одеты в просторные туники сочно-зелёного цвета и серые кожаные плащи. Лица скрывались под глубокими капюшонами. На груди висели золотые косые кресты, заключённые в круг.
Мужчина сглотнул.
Пастор Клер? задал вопрос первый всадник.
Да, это я. Я здесь пастор, закивал Клер, затравленно взирая то на одного незнакомца, то на другого, то на третьего. Потом лицо его неожиданно прояснилось, а он сам аж привстал, Я нужен в Храмовых скалах? Вы пришли за мной?
Нет, ты нам не нужен, неприятным высоким голосом произнёс второй. Его вороная кобыла ни в какую не могла устоять на месте, и то ходила кругами, то нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Нам потребно, чтобы ты подобрал претендентов на обучение. Высшая семинария непосредственно при главном храме объявила новый набор. Ты служишь здесь вот уже не первый год, и мы полагаем, знаешь многое о местных жителях. К тому же, в Храмовых скалах имеются сведенья, что ты открыл приходскую школу. Более достойного начинания для человека сложно и придумать.
Тебе вдвое увеличат жалование, хрипло молвил третий. В отличие от первых двоих, что он, что лошадь стояли смирно, точно высеченные из камня. И Это пока неофициально, но возможно, скоро тебе будет голубь с вызовом в Храмовые скалы.
Ой, что же это мы! засуетился пастор. Проходите в избу. За коней не беспокойтесь, тут за углом есть коновязь и корыто с водой и просом. Куляба! Пошевеливайся, квашня! У нас гости!
Нет, пастор, оборвал его «каменный». И сам не суетись, и жену не тревожь. У нас ещё много дел на сегодня, поэтому задерживаться недосуг. Мы вернёмся послезавтра, будь готов представить претендентов. Нам нужны мальчики и девочки от десяти до тринадцати лет, бросил через плечо незнакомец. Не прощаясь, всадники развернули коней и тихонько побрели в сторону постоялого двора.
Через день в классе приходской школы было шумно, как никогда. Клер поработал на славу. Он подобрал десять более или менее грамотных ребят интересующего возраста. Разумеется, тут сидели и просто умницы, на которых пастор не мог нарадоваться да наглядеться, и те, что читали через пень-колоду, а писали и того хуже. Но на всякий случай, служитель пригласил и их.
У школы творилось что-то невероятное. Невзирая на то, что с самого утра накрапывал мерзкий студёный дождик, и ветер пробирал до нутра, за окнами толпились едва ли не все слобожане от мала до велика. Каждому хотелось поглазеть на заезжих гостей, аж с самих Храмовых скал! А там, глядишь, ичем чёрт не шутит? удастся замолвить словечко за собственное чадо. Поэтому едва ли не все, кто окружил в то утро приходскую школу, имели при себе либо огромный шмат сала, завёрнутый от чужих глаз в полотнище, либо котомку с кровяной колбасой, либо что-то ещё. Словом, запаслись люди снедью и ценностями, чтобы как-то подмаслить вербовщиков.
Всадники появились ближе к полудню, когда худо-бедно распогодилось. Они спешились и прошли в школу, не обратив и малейшего внимания на беснующуюся толпу, щедро расточавшую подобострастные комплименты и внушительные посулы. Когда они вошли в светлицу с претендентами, повисло гробовое молчание.
Вербовщики несколько раз прошлись вдоль стройных рядов, иногда останавливаясь рядом с кем-то из претендентов. Они по-прежнему скрывали свои лица под капюшоном и ходили по светлице в полном молчании.
Некоторые, особо впечатлительные девочки и мальчики, решили, что незнакомцы мертвы. А лица закрывают, чтобы скрыть следы тлена или вовсе голые черепа Что, кстати, неплохо объясняло и престранное молчание тех, кто по определению должен отличаться словоохотливостью и красноречием. Ведь каждому ведомо, что мёртвые не разговаривают.