За стенами дома Шультеров гулял ветер, дребезжал оконными стеклами, свистел в дымоход, как в гигантскую флейту. Огонь потрескивал в камине, бросая на белые стены изломанные тени, содержимое бокала в протянутой руке играло янтарными отблесками. Старинные часы в углу сухо отбивали мгновения. С фотографии на стене улыбались Шультеры: высокий, сухопарый Эрнст в квадратных очках, его кругленькая супруга Марта и хорошенькая белокурая Габи, их дочка.
Я буду пить только с разрешения хозяев, заявил я, почти уверенный, что их давно нет в живых. Кроме Габи, разве что, но она наверняка бы предпочла умереть.
На что вам разрешение? снисходительно улыбнулся Каин. Разве вы не победители?
Глядя в холодные голубые глаза человека с алой печатью, я сказал:
Но не мародеры.
Содержимое бокала выплеснулось мне в лицо.
Выбирайте выражения, господин офицеркак вас там по званию? промолвил Каин, зажигая сигару. Иначе я не дам за вашу жизнь и ломаного пфеннига.
Глаза щипало. Смаргивая жгучую жидкость, я утерся кулаком. Обтесать им лицо с алой печатью во лбу было все равно невозможно.
Не считая печати и преждевременной седины, выглядел Каин вполне обыкновенно. Среднего роста, неплохо сложен, хоть и не атлет, черты лица капризно-надменные, льдисто-голубые глазане самое приятное лицо, но ничего демонического. Однако армии, сломавшие хребет нацизму, не могли остановить смертоносное веселье этого человека, и целые города трепетали перед ним.
Американцы допускали откровенно сверхъестественные толкования, вплоть до того, что Каин послан свыше покарать немецкую нацию за ее преступления; иные даже заявляли, что не стоит ему мешать. Сами немцы вспоминали легенду о Бальдре, благом скандинавском божестве, которому ничто на свете не могло причинить вреда, кроме ветви омелы; но если то и был Бальдр, на землю он вернулся в прескверном настроении. У нас говорили, будто алый знакпсихологическое оружие, разработанное фашистскими учеными, что не объясняло, однако, невосприимчивость его носителя к огню, взрывчатке и прочим неодушевленным угрозам.
В одном сходились все: кто бы ни поставил печать на лоб этого человека, к Господу Всеблагому он иметь отношения не мог.
Как вы меня нашли? спросил Каин.
Я не искал вас. На меня напали, тут, неподалеку. Я немного знаком с хозяевами и рассчитывал получить у них помощь. Вас я встретить никак не ожидал.
Весной, когда наш взвод остановился у Шультеров, хозяева спрятали Габи от «русских варваров» в винном погребе, но мы обнаружили их сокровище и вытащили на свет божий. Она бешено лягалась, сверкая подвязками, и визжала: «Nein, nein!», а ее мамаша металась вокруг, норовя выцарапать нам глаза.
Ай-яй-яй, покачал головою Каин, a terrible age and terrible hearts. Да, я знаком с вашей литературой, хотя на русском она, должно быть, звучит лучше, чем на английском, добавил он, заметив мое удивление. Я образованный человек, господин Соколов. Если на то пошло, мои познания простираются намного дальше, чем вы можете себе представить.
У вас ведь есть имя?
Вернер, ответил он, Алан Вернер, никакой к черту не Каин. Как видите, я с вами честен, чего не скажешь о вас.
Прошу прощения?
Он подошел к окну и отдернул штору. У ограды, под проливным дождем, стоял человек в форме без опознавательных знаков. Русые волосы облепили непокрытую голову молчаливой фигуры, с вислых усов струилась вода.
Так, значит, вы решили зайти к знакомым. А приятель ваш, очевидно, застеснялся и предпочел вымокнуть.
Я один. Понятия не имею, кто это.
Каин-Вернер милостиво кивнул и опустился в кресло напротив, водрузив ноги на кофейный столик. А ведь за этим столиком мы со старшиной Жаровым в карты резались, снова некстати вспомнилось мне. Старшина, даром что грудь в орденах, бессовестно мухлевал.
Бр-р, ну и выдержка. Вернер зябко передернул плечами, косясь в окно. Надо будет выйти и пристрелить этого стойкого оловянного солдатика, когда лить перестанет.
Где девушка?
Дейчес паненка, руссиш камрад? осклабился он. Все-таки вы оказались здесь не случайно.
Вас это не касается, Вернер. Что вы с ней сделали?
Что сделал? Он выдохнул струю дыма в потолок. Да ничего такого, что не хотели бы сделать вы.
Тогда, весной, я действительно многое хотел бы сделать с Габи при условии, что она сама хотела бы того же. Я вспомнил, как она разревелась, поняв наконец, что ее не обидят, как мать прижимала ее к груди, сама голося белугой, как Эрнст, жалкий, взъерошенный, потерявший где-то очки, смотрел на нас, подслеповато моргая. Старшина Жаров бросил снисходительно: «Эх, вы! А еще высшая раса». А к вечеру я уже учил Габи петь «Катюшу», играя на аккордеоне, и она смешно коверкала слова. И когда мы уходили, она подбежала, краснея, и чмокнула меня в уголок рта, и губы у нее были такие теплые, такие беззащитно-мягкие, что я устыдился своей колючей щетины
Что вы так на меня смотрите? вторгся в мои мысли насмешливый голос Вернера. В былые времена вельможа мог овладеть любой женщиной просто потому, что мог. Вот и я это делаю потому, что могу. И мой народ делал с вашим все, что хотел, по этой же самой причине
Времена изменились.
Он расхохотался мне в лицозвонко, по-мальчишески.
Она жива, если для вас это главное, произнес он, отсмеявшись.
Я хотел бы убедиться, сказал я.
Отчего бы и нет? Вернер лукаво подмигнул. Но сперва, он задумчиво взглянул на пустую бутылку, надо пополнить запасы. У нас с вами впереди долгий вечер.
Впервые о нем услышали на Западном фронте, в последние дни войны. Трое ирландцевсержант ОЛири, капрал Уолш и рядовой Дугласувидели, как некто, одетый в штатское, бредет мимо их окопасреди рвущихся снарядов, сквозь дым и огонь. Сержант крикнул: «Стой, кто идет!», и незнакомец обратил в их сторону усталое лицо с алой печатью, горевшей во лбу, словно третий глаз.
ОЛири, не боявшийся ни бога ни черта, вскинул свой окопный «ремингтон», собираясь разнести вдребезги голову с алым знаком, передернул цевье. В отсветах пожарищ алая печать засияла ярче, отличная мишень, стреляйне хочу да только ОЛири вдруг понял, что действительно не хочет, хуже тогоне может физически.
«Немыслимо! говорил он потом на суде. Это было как в самого Спасителя выстрелить! Как выколоть глаза собственной матери как бросить в огонь ребенка»
Незнакомец приблизился, легко, будто пугач у мальчишки, вырвал дробовик из ослабевших рук сержанта и ударом приклада раздробил ему челюсть.
ОЛири сполз на дно окопа, захлебываясь кровью. Уолш, решивший, что в «ремингтоне» перекосило патрон, поднял карабин, но тотчас опустил, охваченный тем же необъяснимым бессилием. В следующее мгновение заряд картечи разворотил капралу животс дробовиком все точно было в порядке. Дуглас в панике выскочил из окопа и угодил под шальной снаряд, разметавший куски его тела по горящей земле.
Сержанта обнаружили лежащим без чувств в обнимку с дробовиком. Военно-полевой суд пришел к выводу, что ОЛири сам напал на товарищей в припадке безумия, вызванного тяготами сражений. С головой у него и впрямь сделалось совсем плохо, что только и спасло беднягу от законов военного времени.
И сказал Господь, бормотал на суде ОЛири, возводя лихорадочные очи горе, за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его
Появление человека с алой печатью стало лишь началом в череде необъяснимых, поистине апокалиптических явлений, обрушившихся на разоренные войной земли Германии.
На переправе через Эльбу волны вдруг вспенились, выбросив огромные, будто из дубовых корней свитые щупальца, усеянные кратерами мясистых присосок. Они в щепки разнесли один из мостов и снова скрылись в глубине, унося с собою кричащих людей. На позиции англичан обрушился кровавый ливень; когда солнце выглянуло из-за туч, кровь задымилась, источая зловоние. Несколько французских солдат без вести пропали в горах, и командиры божились, что незадолго до этого какие-то крылатые существа весь вечер летали над лесом, издавая невыносимые для ушей жужжание и стрекот.