А чем она, с вашего позволения, думает? Мозгов-то у нее нет!
Ответ, последовавший с меньшей, нежели обычно, задержкой, он облек в привычную для него форму контрвопроса:
А чем думает растение? Ведь у него мозгов тоже нет.
Вот как! Значит, растения, по вашему мнению, тоже числятся в разряде мыслителей? Хотелось бы ознакомиться с результатами их умозаключенийссылки можете опустить.
Выводы вы можете делать на основе их поведения, отвечал он, нимало, казалось, не задетый моей дурацкой иронией. Едва ли стоит приводить в пример мимозу стыдливую, насекомоядные растения и цветы, тычинки которых наклоняются и одаривают пыльцой забравшуюся в чашечку пчелу, чтобы та смогла оплодотворить далеких соплеменниц. Но подумайте вот над чем. У себя в саду я посадил виноградную лозу. Едва она принялась, я воткнул палку рядом. Лоза немедленно устремилась к ней, и через несколько дней она уже касалась опоры. Тогда я перенес ее на несколько футов в сторону. Лоза немедленно сделала поворот и опять потянулась к опоре. Маневр сей повторялся несколько раз, пока побег, словно потеряв интерес к моей палке и игнорируя мои дальнейшие попытки сбить его с толку, устремился к деревцу, росшему неподалеку. А что вы скажете о корнях эвкалипта? В поисках влаги они способны вытягиваться на немыслимую длину! Один известный ботаник рассказывал, как корень дерева проник в заброшенную дренажную трубу. Он двигался по ней, пока не уперся в каменную стену, которая преградила ему путь. Корень покинул трубу и полез вверх по стене; обнаружив в стене дыру, пролез в нее, спустился вниз, отыскал продолжение трубы и устремился по ней дальше.
И что из этого?
Вам непонятно, что это значит? Этот эпизод иллюстрирует, что растения наделены сознанием. Он доказывает: они думают!
Даже если так, что тогда? Мы вели речь не о растениях, а о машинах. Они, конечно, могут состоять из деревачастично. Но дерево уже мертвов нем нет прежней жизненной силы. Или, по-вашему, и неорганическая структура способна мыслить?
А как иначе вы объясните, например, такое явление, как кристаллизация?
Никак не объясню.
И не сможете, если не признаете то, что вам так хочется отрицать, конкретносознательного сотрудничества между составными элементами кристаллов. Когда солдаты строятся в линии или формируют каре, вы называете это разумным действием. А когда дикие гуси летят клином, вы говорите об инстинкте. Когда же однородные атомы минерала, свободно перемещающиеся в растворе, сами выстраиваются в математически совершенные фигуры или замерзающая водав прекрасные симметричные снежинки, вам сказать нечего. Вы даже не выдумали никакого научного термина, чтобы прикрыть свое воинствующее невежество.
Моксон говорил с необычными для него горячностью и воодушевлением. Когда он замолчал, из соседней комнаты, которую хозяин именовал механической мастерской и куда путь был заказан, кроме него, любому, донесся странный звуксловно кто-то стучал по столу ладонью. Мы услышали это одновременно. Моксон, явно взволнованный, тотчас встал и пошел в мастерскую. Мне показалось это странным: там не должно никого быть. И меняне скрою! пронзило острое любопытство: затаив дыхание, я стал вслушиваться, чуть ли не припав к замочной скважине. Впрочем, до этого я не докатился! Я слышал какие-то беспорядочные звукито ли борьбы, то ли драки; пол ходил ходуном. Слышал тяжелое дыхание, потом хриплый шепот и отчетливое: «Черт тебя побери!» Затем все смолкло. Через мгновение появился Моксон с виноватой улыбкой на лице и сказал:
Простите, пришлось вас внезапно оставить. Там у меня машина взбунтовалась
Глядя на его левую щеку, ее пересекали четыре кровавые ссадины, я сказал:
Машина, говорите? А коготки ей подрезать не хотите?
Едкая ирония пропала даром: он не обратил на мои слова внимания, уселся на стул, где сидел прежде, и продолжал разговор, словно ничего не случилось:
Понятно, что вы не согласны с теми, и нет необходимости называть их поименно человеку с вашей эрудицией, кто учит, что любая материя наделена разумом, что каждый атомживое, чувствующее, мыслящее создание. Но я с ними солидарен. Не существует мертвой, инертной материи: она всяживая. Она наполнена силойактивной и потенциальной. Она чувствительна к тем же силам в среде, ее окружающей, и восприимчива к воздействию сил еще более тонких и сложных, заключенных в организмах высшего уровня, с которыми материя может прийти в соприкосновение. К примеру, взаимодействуя с человеком, который подчиняет ее и делает орудием своей воли. Она вбирает в себя его интеллект и силувбирает пропорционально сложности механизма и той работе, что выполняет. Он продолжал: Вы, верно, помните, как Герберт Спенсер определяет понятие «жизнь»? Оно мне попалось лет тридцать назад. Возможно, позднее он его корректировал, но мне оно представляется идеальнымни прибавить, ни убавить. «Жизнь, говорит он, есть сочетание разнородных измененийкак одновременных, так и последовательных, которые совершаются в соответствии с внешними условиями».
Сие определяет явление, сказал я, но на причину не указывает.
Но в этом и заключается суть любого определения, отвечал Моксон. Как отмечал Милль, нам ничего не известно о причине. Кроме того, что предшествует явлению, мы не знаем о следствии, за исключением того, что оно является результатом чего-то. О некоторых явлениях можно сказать, что вот это никогда не встречается без этого, хотя они и разнородны. Тогда первые по времени мы именуем причиной, вторыеследствием. Тот, кто много раз наблюдал, как собака преследует кролика, но никогда не видел их порознь, легко придет к выводу, что кролик есть причина собаки. Но, боюсь, добавил он, усмехаясь, что, погнавшись за кроликом, я потерял след зверя, который мне был нужен, слишком увлекся охотой ради нее самой. Хочу обратить ваше внимание, что определение Герберта Спенсера касается и машинв нем нет ничего, что неприменимо к механизму. Философ, помните, утверждает: человек живет, пока действует. Тоже можно сказать и о машине: ее тоже можно считать живой, когда она находится в действии. Говорю вам это как изобретатель и конструктор машин.
Моксон замолчал. Он сидел неподвижно, рассеянно глядя на огонь в камине. Было уже поздно, и я подумал, что мне пора идти домой. Но что-то мешало мне сделать это: видимо, я не решался оставить Моксона одного в его уединенном доме. Тем более в компании существа, о природе которого я мог только строить предположения, но которое настроено явно недружественно, возможно, даже враждебно. Поэтому наклонился и, тронув за плечо своего товарища, заглянул ему в глаза и спросил, указывая на дверь мастерской:
Моксон, скажите, кто у вас там?
К моему удивлению, он беззаботно рассмеялся и ответил без замешательства:
Никого. Эпизод, свидетелем которого вы стали, порожден моей беспечностью: я оставил машину включенной, когда делать ей было нечего, а сам взялся вас просвещать Кстати, известно ли вам, что Разум есть порождение Ритма?..
Ах, да оставьте вы их в покое! ответил я, поднимаясь и надевая пальто. Желаю вам доброй ночи и тешу себя надеждой, что в следующий раз, когда вы вознамеритесь выключить машину, то позаботьтесь, чтобы она была в перчатках!
Наверно, стоило понаблюдать за эффектом моего выстрела, но я не стал этого делать, а просто повернулся и вышел из дома.
2
Шел дождь, густела тьма. Только вдалеке, над гребнем холма, было видно заревоэто светились городские огни. Туда я торил свой путь по грязной немощеной улице. Позади меня не было ничего, кроме одинокого освещенного окна в доме Моксона. Свет его показался мне вдруг загадочным и даже зловещим. Я знал, что это за окносветилась его «механическая мастерская». Я не сомневался, что он вновь вернулся туда, к своим занятиям, которые прервал, желая просветить меня в области сознания механизмов и прав отцовства Ритма. Его представления казались мне странными, даже смешными, но в то же время я не мог отделаться от ощущения, что они неким трагическим образом связаны не только с его характером и стилем жизни, новозможнои с его судьбой. Во всяком случае, теперь я уже не считал его слова причудой рассеянного ученого ума. Как ни относись к его взглядам, надо отдать должное: он излагает их четко и логично. Его последние слова так и вертелись у меня голове, повторяясь вновь и вновь: «Разум есть порождение Ритма». Формула эта была, конечно, слишком лаконичной и прямолинейной, но теперь она представлялась мне бесконечно заманчивой. Я повторял ее про себя, и с каждым разом она казалось все более совершенной и глубокой. Пожалуй, тут можно выстроить целую философию, подумал я. Если Сознаниедетище Ритма, то все сущееразумно, поскольку все движется, а движение всегда ритмично. Я задавался вопросом: а сам Моксоносознавал ли он значение и широту своей мысли? Масштаб собственного обобщения? Или он шел (и пришел!) к нему нелегкой тропой опыта?