Я не знаю. Но куда бы я ни поворачивал взгляд, ловлю себя на том, что смотрю в дупло, ответил Александр серьезно.
Ты с этим сочинением скоро чокнутым станешь. И я в психи запишусь, добавил Хомут, уже более серьезно.
Протяжно скрипнул журавель. Ребята вздрогнули.
Опять запел, сказал Хомут, подавляя испуг.
Колода обвалилась, а он поет. Родители узнают, что колодец развалилсяникакая буря не поможет. И ведь не виноват, а за всю жизнь не докажешь, что он сам жить расхотел, и я здесь непричем. Был рядомзначит виноват.
Зря ты так. Многие же свидетели видели.
Это для меня ты свидетель, а они скажут: «Друг всегда заступится и будет выгораживать». Или вообще подумают: «Совместно развалили!»
Успокойся. С кем не бывает! попытался ободрить его Александр.
Лес в окне стал едва различим. Ночь опустилась на землю. Луна слабо освещала кроны деревьев. Что-то с грохотом стукнулось об крышу.
Голубь, наверное, произнес Хомут. Протяжно прокричала выпь. Что-то или кто-то пробежало у ограды. Звякнул громоотвод. И в самом деле, поверишь в привидения.
Хомут, ты никогда не задумывался? Почему охотники гонят волка, потом дуб с огромным дуплом в огне и, наконец, чистый девственный лес?
Не знаю, наверное, так получилось. Довел ты меня! Я уже сам верю сейчас дверь откроется и войдет упырь.
За дверью раздался стук. Хомут чуть не откусил палец, которым ковырялся в зубах.
Ребята, можно войти? женский голос разрядил обстановку.
Хомут открыл дверь в сени, взяв лампу в руки.
Войдите! пригласил он неуверенно. Дверь открылась и вошла женщина, у которой они были. Она тяжело дышала, будто за ней гнались.
Вот возьмите. Она протянула распятие и бутылочку с водой. Хотитеверьте, хотитенет. Но я подумала, что совершу грех, если оставлю вас здесь на растерзанье без защиты. Она приложила бутылочку и крест к груди Хомута, зажала их его рукой. Повесьте крест в комнате, где будете спать. А углы обрызгайте святой водой. Ну, я побежала. До двенадцати успею, еще время есть. И она вышла, захлопнув за собой дверь.
Чумная какая-то, произнес Хомут. Поставил лампу на печку и стал разглядывать предметы.
Чумная не чумная, но она совершила подвиг! Веря в упырейпошла нас спасать. Александр взял распятие. Давай повесим на дверь.
Зачем?
Чтоб дурные мысли ночью в голову не лезли.
Ладно, давай. Только ты посвети мне, пока я буду гвоздь с молотком искать.
Александр взял лампу, и они вышли. Хомут боязливо вошел в сени, схватил банку с гвоздями и молоток и вынырнул как из воды. Прибив гвоздь к двери и укрепив крест, они сели на диван.
Воду брызгать будешь? спросил Хомут без всякой иронии. Александр поднялся и побрызгал во все углы.
Идиотизм какой-то, пробормотал Хомут смелее. Александр посмотрел ему в глаза. Тому стало не по себе. И отчетливо произнес:
Я верю в упырей.
Если бы он сказал в этот момент: «Я упырь». Хомут бы ему поверил.
Давай спать, произнес Хомут, пряча глаза. Завтра на первом метеоре уедем отсюда.
Они легли на кровать вдвоем. Александр положил бутылочку под подушку. Потушили свет. Хомут вскоре заснул. Александру не спалось. Луна бросала слабые лучи. И резьба, неравномерно освещенная, оживала, создавая зловещую панораму.
Вдруг у калитки раздался какой-то звук. Потом послышались чьи-то торопливые шаги. Внешняя дверь тихо, словно от ветра, скрипнула. Слегка напряглась трехступенчатая лестница. Как будто кто-то решил подняться, а потом, передумав, спустился обратно. «Пришел или кажется?» Жалобно крикнула сова. Александр взял бутылочку и осторожно подошел к двери. Всем телом, всей душой он почувствовалза дверью кто-то есть. Страх поразил тело. Он ясно видел широкие плечи, большую голову на маленькой шее. Словно тень от человека. И вдруг он почувствовал, как новая волна страха вошла в него. Тень стала поворачиваться. Два зеленых фонаря смотрели ему прямо в лицо. Четыре кинжала хищно торчали из открытого рта. Подсознание, независимо от его воли, заметилокрест, который он прибил на дверь, не прозрачен. Руки судорожно открыли бутылку и стали брызгать в него. Вода, попадая на дверь, растекалась, делая ее не прозрачной, подобно ветровому стеклу, на которое попала грязная вода из-под колеса впереди идущей машины. От напряжения, разбрызгивая воду не только на дверь, Александр опустошил бутылочку. И по инерции продолжил трясти ее уже пустую. Он заметил это и остановился. Святая вода, подобно обычной грязной жидкости, стекала, и дверь вновь начинала становиться прозрачной. По мере вырисовывания силуэта, сердце Александра почему-то все сильнее и сильнее начинало стучать в висках, а дыхание становилось все тише.
XXI.
Проснувшись, и резко посмотрев на часы, Александр подумал: «Сон или на самом деле? Так можно и свихнуться». Солнце светило в окно. «А может это все мне показалось? А я дурью маюсь. Рассказать Татьяне? На смех подымет».
Вставай, бродяга, ткнул он в бок Олега. Работать пора, а ты дрыхнешь как старая карга.
Сколько времени? проворчал, не открывая глаз, Хомут.
Семь часов.
Куда так рано? Первый отсюда уходит в десять двадцать.
Помыться, побриться.
Ты мойся, брейся, произнес Хомут, переворачиваясь на бок. А я еще часок посплю.
Александр закрыл глаза. Когда открыл, было уже без десяти десять.
Вставай быстрей, он вскочил и запрыгал над брюками, уже десять.
Хомут резко сел на кровати.
Ты же говорил семь?!
Семь-семь, передразнил Александр. Семь было три часа назад.
Они быстро собрались и побежали на метеор. Птицы весело щебетали. Где-то яростно тарахтел дятел. «И не болит же у него голова», подумал Александр. Прямо перед ребятами, слегка колыша траву, шмыгнул уж. Спускаться по прибрежной стене оврага, прорытого великой рекой и отшлифованного осенними дождями и весенними паводками, было немного страшновато. Круто уходящие вниз глиняные ступеньки подозрительно сыпались, ноги непроизвольно подкашивались на каждом шагу. Ощущение, не из приятных, улетучивалось с каждым шагом. На пристани, представляющей из себя грубый настил, ожидали двое. Старик в видавшем виды пиджаке, фуражке, темных брюках, с маленьким заплечным рюкзаком. И спортивного вида парень в широких, напоминающих связку из двух бананов-брюках, в черной майке с короткими рукавами, подчеркивающей внушительные мышцы, и маленькой золотой цепочкой на шее. У пристани река проявила свой своенравный характер, образовав причудливой формы залив, в котором колыхались на привязи несколько прогулочных катамаранов-велосипедов, вероятно, принадлежащих какой-нибудь из многочисленных, раскиданных, где непопадя, летних баз отдыха. В отместку за это стена карьера глубоко врезалась в реку, мешая с пристани разглядеть приближение метеора. Вся стена утеса, словно просверленная, была усеяна норами из птичьих гнезд, делая их недоступными для незваных гостей. Вынырнув из-за утеса, показался метеор. Сбросил скорость, и нос вяло упал в воду. Пришвартовался. Из метеора вышел всего один человек. Взяв пассажиров и оглушив сиреной, корабль весело вышел на фарватер.
XXII.
Слушай, Олег, задумчиво обратился Александр. Почему так иногда бывает: проступок незначительный, а вспоминаешь его много лет и каждый раз становится стыдно?
У всех людей есть такие поступки, о которых хочется забыть. Но те, кто вспоминает о них с болью, больше никогда не повторят этого, произнес он серьезно. А те, кто бахваляются, просто хотят показной неприступностью скрыть это или, того хуже, выместить на ком-нибудь свою же вину. Как говорится, с больной головы на здоровую.
Помню, в детстве купили мне дожонка. Неуклюжий такой, как будто все части тела от разных собак. Уши длинныеболтаются, огромные глаза, лапы большие, но слабые. Вынесешь его на руках, на улицу, по лестницам только вверх у него хорошо получалось, он сразу, смешно размахивая лопастями ушей, мчится на свой газон, что у нас под окном. Трава почти с его рост и он, как уж в лесу, траву раздвигая, носится. Что-нибудь увидит, остановится: заднюю лапу подвернет, задна землю. Глядишьвесь на бок завалился. Тут же вскочит и давай по газону бегать, бегать у него лучше получалось. За газон не выходил, боялся, маленький еще. Возьмешь его на руки, отнесешь куда подальше, он стремглав на свой газон бежит. А на поводке упирается, уходить не хочет. Как-то летом остался я один. Жара. На пляж хочется. Одного его оставлять нельзя. Ему полтора месяца было. Оставишьон все шторы посрывает, стулья погрызет, корочеустроит в квартире варфоломеевскую ночь, не любил, когда его одного оставляли и, надо отдать должное, действенным способом об этом сообщал. Ну не выдержал, пошел на Волгу, его с собой взял. Пришел на пляж. Одного оставить боюсьпотеряется. С собой взять не могу, неизвестно, умеет он плавать или нет? Знакомых ребят встретил, оставил им. А они взяли и стали его в воду бросать. То ли плавать учить, то ли просто, дурью маяться. Он, бедный, с головой в воду уходит. Только вынырнет, начнет к берегу выгребать, все повторяется с начала. У него полные уши воды, в глазах чуть ли не слезы. Я его забрал, вынес на берег. Он лег и так и лежал, глядя на меня своими большими глазами, такой всегда шустрый, а тут лежит, не шевелится, и слезы из глаз будто текут. Он же маленький еще, я для него как мать, кроме меня он ни на кого положиться не может. А я, чтобы в воду раз залезть, его бросил. Короче, даже сохнуть не стал, сразу оделся и ушел. Противно так на душе было. Сколько лет прошло, а до сих пор помню. Странно, да? Вроде мелочь, а неприятно.