Не дергайся, прохрипела она, пытаясь подняться на ноги. Только не дергайся.
Баран снова встал на дыбы и отпрыгнул к другой стороне дороги, глубоко вонзаясь в землю копытами. Он повернулся, заглянул Иммануэль в глаза, а затем нагнул голову и бросился прямо на нее.
Иммануэль отпрянула вправо. Иуда вывернул влево и задел острием рога уголок ее рта, порвав нижнюю губу. Она снова упала на колени, обдирая их в кровь.
Разъяренный баран совершил еще один мощный рывок, и веревка его повода лопнула надвое. Освободившись, Иуда взбрыкнул еще раз, после чего ринулся в лес и скрылся за деревьями.
Иммануэль судорожно ахнула и закричала:
Иуда!
Она поднялась с земли и на нетвердых ногах вышла к обочине, где тропа расходилась надвое, одной половиной уводя в сторону далекого леса. Тропинка через лес была во стократ короче, чем окольный путь, и если Иммануэль свернет на нее, то наверняка доберется домой раньше.
В голове у нее пронеслось предостережение Марты: «В том лесу живет зло».
Но потом она подумала о приближающемся сборе десятины, о прохудившейся крыше и дырках в башмаках Глории. Подумала о неурожаях, объедках на ужин и оскудевших запасах на зиму. Подумала обо всем, в чем они нуждались, и обо всем, чего у них не было, и сделала шаг в направлении деревьев. Затем другой.
На краю леса стало спокойнее, ветер начал стихать. Иммануэль поднесла ладони к губам и еще раз окликнула Иуду, всматриваясь в тени между деревьями. Но только шепот ветра, петляющего в соснах и беснующегося в высокой траве, был ей ответом. «Ближе, ближе», чудилось ей в этом шепоте.
Что-то неприятно шевельнулось у нее в животе. Сердце забилось быстро, как крылья колибри, выскакивая из груди. Она оглянуласьна дорогу, на город. Солнце все еще было неплотно затянуто грозовыми тучами, но по его положению в небе Иммануэль понимала, что у нее есть около часа, прежде чем оно окончательно сядет. Это означало час на поиски Иуды. Час на то, чтобы все исправить.
Если она поторопится, то успеет. Она исправит свою ошибку, и никтодаже Мартани о чем не узнает.
Иммануэль сделала один робкий шаг в гущу деревьев, потом другой, ее ноги внезапно словно налились свинцом, стопы онемели в сапогах.
Ветер гулял в ветвях, увлекая ее за собой: «Ближе, ближе».
Опрометью она бросилась бежать, продираясь между вязами и дубами. В воздухе пахло дождем и древесным соком, суглинком и приторной лесной гнилью. Грянул гром, и снова поднялся ветер. Она сломя голову неслась по лесу, а за ее платье и лямки сумки цеплялись колючие сучья.
Иуда! кричала она, прокладывая путь сквозь подлесок, спотыкаясь о корни деревьев и узловатые коряги.
Она бежала и бежала со всех ног, стремительно углубляясь в лес.
Но барана простыл и след.
А солнце уже почти село.
И вскоре Иммануэль поняла, что заблудилась.
Щурясь из-за завесы дождя, она развернулась, надеясь вернуться по своим следам. Но Темный Лес как будто менялся с каждым ее шагом, и тропинка, ведущая обратно, никак не находилась. Ей было холодно и одиноко, хотелось есть. Колени подкашивались, а сумка казалась такой тяжелой, будто была набита камнями. Она с сожалением поняла, что Марта была права, когда предостерегала ее не ходить в лес, и она поступила глупо, ослушавшись.
Подняв глаза к верхушкам деревьев, Иммануэль заметила, что последние грозовые тучи начали рассеиваться. Ветер по-прежнему сотрясал ветви деревьев, но ливень успокоился, перешел в моросящий дождь, и сквозь стволы сосен просачивалось тусклое свечение заходящего солнца. Она бросилась бежать на его свет, на запад, и бежала, что было мочи в ее онемевших ногах. Но тени сгущались еще быстрее, и вскоре на лес опустилась ночь.
Когда последние лучи солнца растворились в темноте, у Иммануэль подкосились ноги. Она качнулась и рухнула на раскисшую землю в ложбинке между корнями дуба. Там, ежась в грязи, она подтянула колени к груди и попыталась восстановить дыхание. Пока в деревьях завывал ветер, она сидела там, крепко стиснув мамин кулон на удачу.
Но Иммануэль не молилась. Не решалась на такую дерзость.
Над головой гроза утихла окончательно, оставив после себя лишь россыпь звезд и горбатую луну, низко висящую в вечернем небе. Вглядываясь в высокие небеса, Иммануэль почувствовала, как ее охватило спокойствие, словно укутав в мягкие одеяла, и чувство острого одиночества отступило вместе со страхом. В том, как свет луны облизывал листья, и ветер шелестел в верхушках деревьев, было столько нежности, что казалось, это сам Темный Лес поет ей уже знакомую колыбельную: «Ближе, Иммануэль. Ближе».
Голос ветра сочился сквозь деревья, тени поплыли у нее перед глазами, и лунный свет перемешался с темнотой, как акварель. Она как будто встрепенулась и ощутила металлический привкус в горле, похожий на кровь. Но страха почему-то не было. Он вышел из нее, как будто она стала чуть менее, чем целымполудевочкой, существующей между тем, что есть, и тем, чего нет.
Сейчас она была не просто Иммануэль. Она была чем-то большим. И чем-то меньшим.
Она попала в Темный Лес, и Темный Лес тоже попал в нее.
Опираясь на ствол дуба, она поднялась с земли, еще чувствуя дрожь в коленях и немоту в стопах. Шепот ветра стал громче, и она последовала за ним по темноте, на ощупь, надеясь, что он выведет ее к опушке.
Деревья мало-помалу редели, и на мгновение Иммануэль показалось, что она нашла выход из леса. Но эта надежда угасла, когда она поняла, что очутилась на небольшой поляне в форме круга в самой гуще леса, ярко залитой светом луны. По периметру круга плотным кольцом росли сморчки, такие крупные, каких Иммануэль никогда прежде не видела.
А в самом центре кольца лежали, слившись друг с другом, две обнаженные женщины. Их голые ноги переплелись, рты были распахнуты. Первая, высокая и черноволосая, своим видом напоминающая паука, лежала сверху другой, изогнувшись в позвоночнике и так напрягая плечи, что Иммануэль было видно, как сокращаются и перекатываются мускулы под кожей, тонкой и серой, как у покойника. Вторая женщина извивалась под своей любовницей и тянулась губами к ее плечу.
Сумка Иммануэль соскользнула с ее плеча и упала на землю.
Женщины замерли, дернулись в судороге и, оторвавшись друг от друга, встали с земли. Одна из них выхватила что-то из тени высокой травытемный предмет, которого Иммануэль не могла разглядеть со своей позиции. Женщины синхронно повернулись к ней.
В полный рост женщины оказались на фут выше нее. Лица обеих выражали одинаковую отрешенность: рты разинуты, алые губы блестят, как зияющие раны. Меж их бровей было высечено что-то вроде печати невесты, только звезда в центре рисунка незначительно отличалась, возможно, меньшим вниманием к деталям. Женщины стояли неподвижно, но кости в их телах словно ходили ходуном, как будто сами скелеты норовили вырваться из-под кожи. Их глаза казались мертвенно-белыми, цвета выбеленной солнцем кости. Ни зрачков, ни радужки, и все же, каким-то образом, их взгляды были устремлены на Иммануэль.
Глава 4
Удивительна любовь между Отцом и Матерью, светом и тьмой. Одно не может существовать без другого. И все же им никогда не стать единым целым.
Сначала вперед вышла женщина со светлыми волосами, высвободив руку из хватки любовницы. В несколько широких шагов она пересекла поляну и остановилась буквально на расстоянии вытянутой руки от Иммануэль. Вблизи стало заметно, что лицо женщины было сильно изуродовано: нос переломан, кость на переносице выпирала под острым углом. Ее полные губы немного припухли, и Иммануэль увидела, что нижняя была рассечена посередине. Ее обнаженные груди грузно висели, а голова упала набок, словно шее не хватало сил, чтобы удерживать череп вертикально.
Следом за ней, пробираясь сквозь траву и папоротники, к ним подошла и черноволосая женщина. И ростом и красотой она превосходила первую женщину, и ступала с робкой грацией лани. Она остановилась рядом со своей возлюбленной и обвила рукой ее талию, словно утягивая обратно. Но женщина отмахнулась от нее, упрямо шагнула вперед и медленно протянула руку к Иммануэль, как будто приветствуя. В пальцах, бледных и искореженных, совсем как у Абрама, она сжимала небольшой предмет черного цвета.