Прячась у стены, Эрик не отрывал глаз от центра стола. И всё же, когда слуги подкатили торт, их пришлось оторвать.
А тепе-е-ерь! Чудо кулинарного искусства! возопил глашатайи все зааплодировали.
Что это? Никак сироп вытекает? вдруг нахмурилась одна фрейлина.
Похоже на
Слова затерялись в чьём-то вопле.
Потому что из торта
Тут закричал и Эрик.
От восторга.
Исступленный восторг захлестнул его и вынес наружутуда, где выпрыгнув из торта, уже кормились Дон Кондор и остальные.
Король заорал. Брюхо, набитое жиром и деликатесами, лопнуло с двух сторон. Хихикая, Цыпа вгрызлась в его кисельное нутро. Убийственным вихрем заметался по залу чёрный Кондор.
Пташки ликовали. Эрик ликовал. Эрик, что кружился по липкому, вишнёвому от крови залу
Ты молодец. Просто умница, шепнул Дон Кондор, обнимая его, и боль в лодыжке отступила.
Эрик ощутил, как нечто опускается на лицо. Нарастает на нём коростой.
Теперь ты тоже Пташка. Ты можешь лететь отсюда.
Да! воскликнул Эрик, с восторгом приняв костяную маску.
Всё было кончено, пир подошёл к концу.
Но Матушка Цыпа опять смотрела грустно.
Я всё ещё голодна
И я
И мы
Дон Кондор дёрнул плечом.
Значит, идём дальше. В город.
И они пошли.
Эрик, что обсасывал чью-то косточку, замыкал шествие.
Шторм и стиль
Она всегда приходила в дождь. Стряхнув потрёпанный зонтик, Ви всякий раз кричала «Привет!» на новом языке. Чмокала её в щёку, обдавая ароматом гроз и туманов, а послебодро шагала на кухню, чтобы заварить Чай-от-забот. Его название оставалось тем же, зато вкус менялся: Виола помнила, как горчил в нём травяной мёд. Помнила холодок мяты, терпкие нотки шалфея и солёную сладость карамели.
Пока чай томился под крышкой, Ви успевала вытащить подарки: то винтажный сервиз, то платье под цвет Виолиных глаз, то новую косметичку Она никогда не приезжала с пустыми руками: хоть из жаркой, хоть из ледяной страны. Ви врывалась к Виоле свежим ветром: сестра-близнец, что с неё взять Они были похожии различались, как шторм и штиль.
Домоседка Виола, книжный червь, никогда не желала странствий. Мир, что розой ветров раскинулся за стенами её коттеджа, пугал еёи в юности, и теперь. Виола никогда не поступала опрометчиво: не красила волосы в ультра-кислотный цвет, не целовалась с плохими парнями и никогданикогда! не встречала на крыше рассвет.
Ви же
Ви была другой. В её глазах всегда искрилось неуёмное любопытство. Всё-то ей дай, да покажи, да расскажи. Ви гордо носила кличку «Ведьма» и воронье гнездо волос. Одевалась в рокерские шмотки и любила чёрную помаду. Ви первой покинула отчий дом: унеслась в восемнадцать, как быстрокрылый стриж, только её и видели. А затем вернулась в дождь. Первый раз. И второй. А после сделала это привычкой.
Приходя в гости, Ви бралась красить и одевать сестру: «Ну хоть ради меня ты можешь принарядиться?!» Виола подчинялась. Пропускала мимо ушей брюзжание Ви: мол, когда же ты выйдешь из норы? А пошли туда, а побежали туда, а поехали
Виола мотала головой и сама начинала спрашивать. Поворчав, сестра наконец расплывалась в улыбке и бралась рассказывать. Где была, что видела, с кем работала на фрилансе Виола улыбалась, мысленно переносясь в сестрины странствия. Как всё легко и хорошо, когда сидишь в комфорте, утопая в плюше старого кресла, слушаешь свой-чужой голос, представляешь путешествия Это было куда лучше книг.
Правда, заканчивалось всегда одинаково.
«Что ты делаешь здесь? Бери свой хоум-офис, поехали!»
«Нет».
«Почему, глупая? До сих пор боишься?»
Виола теряла улыбку и глотала чай. Душистая струйка сбегала по подбородку.
«Родителей нет, друзей нет, живёшь тут одна Поехали. Ну?»
Ви протягивала руку в перчатке.
«В другой раз обязательно», звучал тихий ответ, и наступало молчание. Ви угрюмо смотрела на сестру, а затем вздыхала: «Добро. Твоя взяла».
Она не могла заставлять её. Считала, что не имеет права. Ведь это было её, только её добровольное заточение.
А потом Ви не приехала.
Виола месяц обрывала телефоны волонтёров и полиции. Заламывала руки, плакала и металась от стены к стене. Сестра пропала бесследно.
Казалось, всё бесполезно.
«Где же ты?»
«Ну что, выйдешь из норы? Только ты отыщешь меня»
Всхлипнув, Виола приподнялась на постели.
Что, если это специально? Что, если шутка?
В сердце пребольно кольнуло.
«Нет».
Связь их была слабой. Но с Ви явно случилась беда. Ви не могла так с ней поступить.
«Найди меня Найди».
Виола зажмурилась. Затем всталаи медленно, сомнамбулой, прошла от кровати к окну, а затем обратно. Пальцы её дрогнули
И потянулись к сумке.
***
Виола стояла перед выходом и дрожала, как в лихорадке. Что она делает? Зачем?
Быть может, Ви просто опоздала. Быть может, всё эторозыгрыш, и Ви выскочит из-за угла, как только она выйдет за порог.
«Плевать. Лишь бы нашлась. Лишь бы была живой».
Виола помедлила, распахнув дверь
А потом шагнула.
Бонбоньерка с прахом
Чё вылупился, возгря? Пшёл отседова! сплюнув табачную струю, рявкнул мордатый извозчик и замахнулся кнутом.
Ловко отскочив, Мишка насмешливо оскалил зубы:
Эк ты суров, дяденька! А копеечку? Сироте на кофей да пряничек?
А потом лихо подмигнул франту, что явно шёл к ваньке.
Ужо я тебя! вконец побагровел извозчик, когда франт, завидев на пути оборвыша, конечно, повернул обратно. Пшёл, говорю!
Мишка нагло подбоченился. И, плюнув, весело спел:
Не уважил сиротутак гори, жадо́б, в аду!
Ах ты, сукин
Веселье вмиг обернулось злостью.
Чтобы черти наказали, всю мотню те оторвали! Чтоб имели в хвост и в гриву, как жеребчик наш кобылу!.. скороговоркой выкрикнул Мишка и рванул с места.
Вслед ему понеслась площадная брань.
Добежав до рынка, Мишка крысой шмыгнул в неприметный переулок и, наконец, перевёл дух. В брюхе урчало, в бокукололо, но хуже всего была застарелая, неутихающая злость: Мишка сатанел, когда кто-то хоть словом, хоть делом пытался задеть его мамку. Особенно теперь, когда она померла, оставив его одного.
«Не одного. Анжелка вон есть. Волчок», попытался подбодрить себя Мишка, однако тут же скривился. Плохонькое это было, бодренье-то. Анжелкатётка, оно, конечно, хорошая, сердобольная. Ну и что, что гулящая, зато сердце какое! Брульянт!
Мамка-покойница с дурными людьми не нюхалась, нет. Вот и Анжелка, погодка её, бывало, им помогала: то советом, то денюжкой, а то и вкусным харчишком. Иногда и ночевать пускала, если с хахалем каким не валялась; Мишку звала «сыночком» да «Мишуткой», чем не радость?
Да только Анжелка, как и мамка, не вечная. А с её-то промыслом
Мишка вздохнул. Шмыгнул носом, утёрся рукавом и, оглядевшись, тихонько, по-особому, свистнул. Мимо переулка прошла бабища со связкой баранок на шее, вдалеке драчливо загомонили гусаки, взлетел к небу хриплый глас обкраденного купчины. Но нет его, нет знакомого пыхтения, стука крепких когтей на четырёх лапах. Никто не прибежал, чтобы, подпрыгнув, обдать запахом грязной псины и со смаком вылизать Мишкино лицо.
Волчок, что пропал седмицу назад, не вернулся.
«Вернётся, твёрдо подумал Мишка. Чай не впервой пропадает».
Не впервой, святая правда. Но чтобы так надолго?
Мишка мотнул головой, отгоняя плохие мысли, и пошёл к выходу. Брюхо скулило уж совсем умоляюще, но до жрачки былокак пёхом до Петербурга. На жрачку ещё надо было заработать.
Когда-то Мишка часто стоял вместе с мамкой у паперти. Мазал морду толчёной ягодой, лепил на руки лоскутки подгнившей капусты, чтоб смотрелось пожалостней, и выл во всё горло, клянча у богатеев подаяния. Мамка голосила рядом, цепко хватая все брошенные им монетки, кланялась, протирая обноски о землю, и учила: «Ты, сы́на, на лица смотри, по лицу всегда видно, добрый барин или барышня, али злой. К злому не суйся, а доброму ладошку протягивай»
Однако и мамка, бывало, ошибалась, и Мишка. Потом уже, когда подрос, он решил податься в щипачи: наловчился потрошить чужие карманы, позднее подобрал кутёнка. Сперва трудил себя в одиночку, потом сдружился с ватагой Николы, а после, незадолго до мамкиных похорон, подрался с соратниками за хабар и, плюнув, стал снова работать один. Тринадцать годков уже, сами с усами!