Мэри Джо выбирается последней, откидывая с лица сальные рыжие пряди. Волосы у нас у всех уже грязные. Когда мы ехали сюда, предполагалось что где-то в середине поездки (то есть вчера-сегодня) мы сходим к местной речке и искупаемся там, заодно и помоемся.
Естественно, теперь об этом и речи не ведется.
Кенз! я нарочно говорю громче обычного, чтобы он уже начал пробуждатьсявставай давай. Героя ждут подвиги.
Подхожу к палатке и уже собираюсь навалиться на нее, чтобы начать шатать, когда замечаю, что края лаза едва заметно трепыхаются ветром.
Молния расстегнута, и оттого ткань свободно гуляет то туда, то сюда. Будь ветер посильнеепалатка давно уже распахнулась бы «настежь».
Замираю.
Я точно помню, как вчера Кенни при мне закрыл ее изнутри, и только после этого я пошел в нашу палатку. Вряд ли ночью им резко стало жарко и они решили ее открыть.
Или он проснулся сам пораньше и решил больше не ложиться спать? Может, отошел отлить?
Но трепыхающиеся края вызывают во мне все больше плохих предчувствий.
Пока я торможу, Мэри Джо уже подходит ко мне, сонно интересуясь:
Чего завис? Солнце ждать не будет.
И делает то, что хотел сделать ятолкает палатку в бок. И тогда оба края уже широко расшипериваются, позволяя ветру сделать из себя мини-паруса.
Мэри Джо тут же одергивает руку, точно увидела змею.
Чувствую позади на своей шее дыхание Роба, но он молчит. Кашлянув, нагибаюсь, чтобы забраться внутрь:
Если вы голые, я не виноват, ребята. Давайте, я ведь..
Но едва засовываю голову внутрь (не успев даже толком встать на колени), как замираю.
В палатке, посередине, совсем как в каком-то извращенном музее, в обнимку лежат Кенни и Лиз. Его могучая рука обнимает ее за талию. Вторая откинута в другую сторону. Поза Лиззи не настолько умиротвореннаяее торс повернут непропорционально голове и правой руке. Такое чувство, что она в последний момент повернулась на что-то, после чего замерла.
Пол палатки покрыт вязкой жидкостью.
У Лиз шампур воткнут в горло, зафиксировав тем самым ее голову, точно восковой кукле.
Грудь Кенни словно залили красной краской. Судя по огромному месиву в районе грудиэтим самым шампуром его закололи прежде, чем перейти к Лиз и оставить после в ее горле.
На мгновение все звуки словно бы пропадают. Я оказываюсь в вакууме, где нет времени, запахов, звуков и даже картинок.
А после тишину разрывает визг Мэри Джо.
Глава 27
Именно этот крик заставляет меня осознать, что то, что я вижупроисходит на самом деле.
Слишком обычные позы заставили меня в первое мгновение подумать, что кровь, шампура и раныэто глюки, которые дали о себе знать вне приема препаратов. Но когда над самым ухом начинает кричать, быстро перейдя в клокочущие рыдания Мэри Джо, мне приходится признать.
Это правда.
Я это вижу.
Это реальность, как бы сильно я не хотел, чтобы она стала галлюцинацией.
Моя подруга и лучший друг лежат в своей палатке.
Мертвые.
Зверски заколотые шампурами, на которых еще вечером мы поджаривали сосиски.
А пол их палатки пропитан не «какой-то» вязкой жидкостьюа их собственной кровью.
Однако, я продолжаю стоять неподвижно, точно примерз. Крики Мэри Джо удаляютсято ли она осела неподалеку на землю, то ли убежала в нашу палатку. Зато рядом продолжаются визги Роберта. Самые настоящие визги. Не знай я, что это онрешил бы, что пищит девчонка.
Он не убегает.
Но от этого мне не легче.
Я все равно остаюсь один.
Один в своем мире, в котором мой единственный лучший друг сейчас, меньше чем в ярде от меня, заколот старым ржавым шампуром. Да, мы все вчетвером дружили со школы и были хорошими друзьями, но именно с Кенни я познакомился первым. Еще в садике. Именно Кенни нашел во мне что-то, чего не могли найти остальные дети. Именно Кенни дал мне открыться, развернуться, чтоб чертям тошно стало. В чем-тоа вообще-то во всемименно благодаря Кенни, его постоянной поддержке и вере, я стал душой компании, какой меня все знают. Общительный весельчак, вечный оптимист, шутник и приколист Джейквсе это заслуга Кенни.
Моего лучшего друга.
Если мне приходилось представлять их в компании, я всегда называл Кенни «лучшим» другом, а Лиззи и Мэри Джо «очень хорошими». Никто никогда не обращал на это внимание, но это так. А если меня изначально просили представить «своих лучших друзей», то Кенни я неизменно выделял пометкой «близкий».
Это было так смешно, особенно для парней-подростков, но никто никогда не задавался вопросом, почему я это делаюдаже если замечал. И Кенни делал точно так же.
Ближе него, пожалуй, у меня не было никого. Столько, сколько онобо мне не знали даже родители. Сколько у нас за спиной авантюр, тусовок и, конечно же, ссор. Любая дружба парней неизменно имеет в себе пару склок и даже несколько серьезных драк.
Но он мой лучший друг.
Был моим лучшим другом.
И теперь он мертв.
Потому что я предложил поехать в Ведьмино Село, решив, что это будет весело. Ведь мы всегда хотели здесь очутиться. Я решил, что это будет забавно. Что нам будет потом, что вспомнить, когда мы, два дряхлых старика, будем сидеть на ступеньках чьего-то из наших домов и, ворча, глядеть на молодежь, попивая дешевое пиво.
Это должен был быть крутой уикенд. Быть может, если повезло бы, даже с раскрытием чего-то интересного.
Это не должно было стать местом смерти.
Причиной смерти.
Нет.
Никогда.
Кенни не может умереть.
Кенни бессмертен.
Это как родители. Ты никогда не думаешь о том, что будет, когда они умрутпотому что в твоей голове в принципе не укладывается такой постулат, что они когда-то могут умереть. Они же ведь просто не посмеют этого сделать.
Наверное, ужасно не думать в этот момент и о том, что рядом с ним так же мертвая лежит Лиззи, но мне плевать. В данный момент мне совершенно плевать и на нее, и на все и всех вокруг.
На все, кроме Кенни.
Я слышу чьи-то приближающиеся шаги издалека. Слишком быстрые и суетливыевидимо, человек бежит. Роб все еще скулит над ухомзначит это Вилма, проснулась от их с Мэри Джо криков.
Потому что я по-прежнему молчу.
И по-прежнему стою все так же, наполовину согнувшись. Наполовину в палатке, наполовину снаружи. Чувствую, как о мою спину трепыхаются края лаза.
Я, кажется, даже чувствую медный запах крови.
Кто-то касается моей спины:
Что здесь..
И вновь крик.
Крики-крики-крики.
Я тоже хочу закричать. Но не от ужаса. А от бессилия. От того, что не могу ничего изменить. От того, что даже не могу выйти из этого чертово вакуума, продолжая безмолвно стоять здесь, посреди палатки, в которой в течении ночи убили моего лучшего друга, пока я мирно спал в ярде от него.
Почему он не кричал? Почему никто из нас не слышал?
Почему их убили, а нас и Вилму не тронули?
Чувствую, как кто-то вновь толкает меня в спину. Уже сильнее.
Бесполезно.
Теперь кто-то пробирается у меня под рукой, после чего я чувствую огненный хлесткий удар по своей щеке.
Спасибо.
Благодаря нему мир начинает вновь оживать. Этот удар снимает его с паузы.
с тобой? слышу я обрывок фразы Вилмы, что и дала мне по лицу прежде, чем мир, снятый с паузы, теперь начинает двигаться в утроенной скорости.
Я будто бы проживаю за пару секунд то, на что остальным было дано пару минут.
Резко падаю на пол, словно сила притяжения увеличилась в разы. Падаю коленями прямо в кровь, в ней же пачкаются ладони, когда я опираюсь ими, чтобы не угодить туда лицом. Мое правое плечо касается колена Кенни и тогда я начинаю кричать.
Это даже не крик.
Это вопль, рев, стон. Нечто настолько чужое и инородное, которого я еще никогда не слышал, исторгаемым из своего тела. Из своей глотки.
Слезы начинают катиться по лицу, смешиваясь со слюнями, поскольку каким-то образом я перестаю отслеживать этот примитивный процесс и они начинают вязкой массой тянуться из моего открытого рта.
Я кричу.
Мой язык то касается неба, то вновь опускается вниз. Слезы замутняют взор все сильнее, пока я не доползаю до друга настолько, что падаю ему на живот.
Кто-то вновь кричит.
Я лишь смутно могу разобрать слова: