Стрелки часов показывали уже около часа, но сон бежал меня. Я не думал, что Наталья говорила неправду, однако с выводами она явно поторопилась. Все, что ни делал Дима, являлось следствием его врожденного недуга, посему никакого злого умысла или тем более чего-то сверхъестественного в его поступках искать не стоило. Только вряд ли подобная формулировка могла помочь загруженной всякого рода проблемами матери-одиночке, поэтому, немного поразмыслив, я принял единственное правильное решение. Таким оно мне казалось тогда и таким кажется сейчас, несмотря на трагический финал данной истории.
Утром я объявил: следующий месяц Дима поживет у меня. А пока его мама отдохнет как следует, то есть походит по салонам, магазинам, просто погуляет, главное в свое и только свое удовольствие. Я не богач, но кое-какие деньги имею, и раз детей, внуков у меня нет, то побалую свою сестру. Я, конечно, не ожидал мгновенного согласия, как бы то ни было, ей приходилось на длительное время оставить ребенка без заботы, и если ее не укорял материнский инстинкт, то явно тревожило банальное чувство долга. Мне пришлось сильно постараться, чтобы убедить: в таком состоянии, в каком пребывала измученная Наталья, отдых совершенно необходим, иначе неизбежны плачевные последствия.
После уговоров и того, как я наизусть выучил распорядок приема Диминых лекарств, она, наконец, согласилась. Правда, от денег отказалась наотрез, и я поступил согласно лучшей из русских традиций: незаметно засунул купюры во внутренний карман ее куртки.
На вокзале сестра крепко обняла меня и сказала, чтобы я себя берег. Взглянув на мальчика, она некоторое время колебалась, затем погладила его по голове и ласково (но с каким-то подобострастием) попрощалась. Что касается самого Димы, то он выглядел довольно растерянным. Теперь я понимаю: он, точнее оно, просто-напросто боялось потерять своего раба, к которому присосалось и вытягивало все соки под личиной невинного больного ребенка.
Пока же я думал, что мы с пареньком еще можем поладить: я легонько похлопал его по плечу, сказал, чтобы он не вешал нос и что мы еще повеселимся.
Дима посмотрел на меня: его большая плешивая, словно старый палас с выпавшими ворсинками, голова переломилась на тонкой шее, маслянистые глаза уставились на мою переносицу, а губы, покрытые беловатой коркой, чуть-чуть растянулись.
***
Через несколько дней я прекратил прогулки в общественных местах. Чувство, которое я испытывал, прохаживаясь с маленьким уродцем, катаясь с ним на аттракционах, обедая в пиццериях, сравнимо, разве что, с чувством от чтения лекции в полной аудитории с расстегнутой ширинкой: все пялятся, но никто ничего не говорит. Я не выдержал всех этих жадных, растроганных, насмешливых взглядов и смалодушничал мы стали сидеть дома.
Уже в первую ночь я услышал то, о чем с таким трепетом упоминала сестра: не проронивший до сих пор ни слова, он вдруг заговорил за стеной раздавался его глухой голос, то монотонный, то вопрошающий, то внезапно замолкающий, будто его резко прерывали. Но мне еще не было страшно, скорее интересно каково содержание этих мыслей вслух, что такого они хранят, что он доверяет их исключительно собственному воображению.
Однако если меня жгло любопытство, то моего кота терзал самый настоящий страх. Стоило Диме издать звук, и Барсик начинал страшно шипеть; он ощетинивался, выпускал когти, царапая мне грудь, и дрожал, как в приступе бешенства. Насилу мне удавалось его успокоить, и то лишь когда мальчик затихал. На всякий случай я стал запирать дверь в кабинет, чтобы животное не выскочило и не набросилось на ребенка.
Так прошло около недели. Я читал книжки, гулял с котом, перебирал старые фотографии, а Дима круглыми сутками не вылезал из гостиной, ходя иной раз прямо под себя. Наше общение с ним сошло на нет и теперь ограничивалось одним только приемом лекарств на большее он не шел, сколько бы я ни старался, и, в конце концов, я бросил всяческие попытки подружиться.
Однажды в последнюю ночь моего недолго отпуска Дима расшумелся не на шутку. Его бормотание перешло в бешенный крик, а затем и в глубокий хохот. Встревоженный, я вскочил и побежал в соседнюю комнату.
Он сидел на кровати и протягивал длинную худосочную руку в сторону небольшой тумбочки с фотографиями, находившейся в самом углу. В свете бледной луны огромная, слегка приплюснутая голова мальчика выглядела как сам лунный шар. Я подошел ближе и окликнул его. Он посмотрел на меня, потом за меня все, как говорила Наталья и пробормотал одну лишь фразу. Фразу, которую я слышал давным-давно и от которой у меня до сих пор стынет кровь в жилах. В тот же момент я и вовсе остолбенел. «Сиди, я открою», так сказал Дима, и это были последние слова моего отца. На месте, куда указывал мальчик, стояла когда-то родительская кровать. На ней в страшных муках и погиб мой родитель один обиженный студент облил его кислотой прямо на пороге нашего дома. Неожиданно ярко я вспомнил, как он лежал в ожидании скорой и дико, по-звериному кричал, а мать просто суетилась рядом, не зная, что предпринять.
На стене мелькнула чья-то тень. Я помотал головой, чтобы отогнать видение, и вновь обратился к Диме. В полуночном сумраке его вид приобрел ужасающие очертания: он казался подсвеченным изнутри, как если бы его кости излучали кладбищенский фосфор. Мальчик молчал. Хотел еще что-то произнести, но передумал и улыбнулся. В этот самый момент за моей спиной раздался легкий топот, и на Диму с разбега запрыгнул Барсик, принявшись драть острыми когтями мягкую нежную плоть. Ребенок заревел, неловко размахивая тонкими руками. Я поспешил на помощь, но взбешенный кот так просто не давался: чем больше я пытался схватить его, тем глубже он вонзал когти в виски своей жертвы. Когда я ощутил липкую кровь на своих пальцах и шерсти животного, я изо всей силы сжал его лапы, едва-едва не ломая кости. Барсик жалобно взвизгнул и отскочил. Убегать он не стал, а сел возле входа, откуда стали поблескивать два злобных огонька.
Я запер его в кабинете, после чего вызвал врачей. Они перемазали Диму зеленкой, замотали его голову бинтами, отругали меня, но в то же время сказали, что ничего особенно опасного не произошло, хотя и чудом ведь кот запросто мог выцарапать глаза. Я пообещал отвести Барсика к ветеринару, проверить на бешенство, а также с удвоенным вниманием следить за маленьким пациентом.
К сожалению, первое обязательство я выполнить не смог, ибо Барсик не дожил до его исполнения.
***
Это случилось вскоре после ночного кошмара.
Весь следующий день я посвятил делам в институте: прочитал пару лекций, пообщался с аспирантами, уладил кое-какие бумажные вопросы и лишь поздним вечером необычайно усталый вернулся домой. Идти в ветклинику не было сил, посему я позвонил декану и предупредил, что завтра задержусь.
Дима уже дремал, что мне показалось странным (и вместе с тем успокоительным), а вот Барсик явно нервничал, издавая жуткий утробный звук. Я погладил его, испытывая чувство вины за появившуюся у него хромоту, однако кот не обратил на меня никакого внимания он напряженно следил за дверью, точно сторожа незваного гостя.
С нехорошим ощущением я лег в постель, готовясь дремать вполглаза. Но усталость взяла свое, и я крепко, с удовольствием проспал до утра. Пробудившись, когда солнце только-только начало подниматься, я, поставив разогреваться чайник, побрел в уборную, спотыкаясь спросонья о стены. Там я некоторое время почунал, ополоснулся холодной водой, чтобы скорее взбодриться, и подошел к унитазу.
В багровой воде плавала голова Барсика. Грязная слипшаяся шерсть, полуприкрытые веки, сквозь которые виднеются тусклые белки, и тяжелый запах гнили таким я последний раз видел своего питомца. Меня стошнило в раковину. Краем глаза я замечал в ванной что-то черное вперемешку с красным.
Я вышел, стараясь унять сердцебиение и прогнать темные круги перед глазами. Когда это удалось, я обнаружил, что стою в гостиной и гляжу на Диму, даже не пошевелившегося со вчерашнего дня. Он лежал на боку, укрывшись с головой. Я подошел к нему, прислушался к тяжелому дыханию и медленно приподнял одеяло мальчик уставился на меня с неподдельным интересом. Впервые, целиком и полностью, его взгляд был осмыслен, не осталось и следа болезни. Его зрачки прыгали по моему лицу, губы дрожали он был весь внимание.