В поцелуе, не дав опомнится, стремительно нырнул правой рукой под юбку, между не успевших сжаться ног. Добрался, стиснул мягкий бугорок. Майя взбрыкнула, забрала губы.
Не надо! попыталась убрать пойманную ладонь, но я уже неподвижно позиционировался.
Мы замерли. Всё складывалось навязчиво, глупо и неправдоподобно. Но отступить уже нельзябудет ещё хуже. Что ей тогда сказать: извини за настырность, не хотел тебя обидеть, больше такого не повториться? Бред!
Скользнул взглядом по иконе в красном углуИисус осуждающе смотрел на меня: «И если правая твоя рука соблазняет тебя». Не отступлюсь! Если не согрешу блудом, придётся грешить помыслами.
Помогай мне Гайдн!
Дух великого композитора услышал. После некоторой паузы в колонках порывисто запели скрипичные аккорды. Утопающему подавалась очередная соломинка.
Началась знаменитая «Прощальная симфония», с придыхом зашептал Майе в ушко, легоньким шевелением высвобождая зажатую руку для решительного наступления. Название она получила благодаря финалу
Легонечко (чтоб не спугнуть), просунул вспотевшую ладонь, раздвигая упрямые бедра. Тронул лобок. Опустился ниже, развёл пальцы, принялся гладить указательным и безымянным по краям, а средний вдавил, ощущая горячую упругость.
Майя вздрогнула, напряглась. Молчала.
Во время исполнения музыканты один за другим покидают сцену
Натиск и напор!
Так Гайдн намекнул, что
Не отпуская лобка, лишь немного подав руку вверх, поддел большим пальцем резинку, оттянул.
музыканты заждались отъезда из летнего поместья
Напор!
Изловчился, запустил скрюченный мизинец в оттянутый зазор, а потом, рывкомвсю кисть!
Там было горячо, кудряво, чуть влажно
Майя ахнула, отмахнулась локтемв самый раз мне под рёбра, да такедва с дивана не слетел. Удержала рука, запутавшаяся в её трусах.
Девушка брезгливо вырвала бесстыдную, отскочила на край дивана.
Я же просилане надо! сказала, как отрезала.
Отвернулась.
Простипокаянно извинился я, понимая, что она и вправду обиделась.
Майя обтянула юбку на колени. Молчала. Смотрела в бок, на иконостас. Иисус ей одобрительно подмигнул.
Струнный квартет запиликал Adagio. Мой пыл остывал, эндорфин выветривался, Демон обиженно сопел.
Больше так не делай! подала голос Майя. Терпеть не могу навязчивых приставал. Я сама решу, ЧТО и КОГДА нам можно.
Да
Я заметила, какие ты книжки читаешь, кивнула на раскрытый «Дневник обольстителя». И твоё желание меня опоитьтоже. Запомни, на меня ЭТО не действует! Не так воспитана.
Я молчал. Все слова сказаны, что сделаното сделано. Уже не рад был дурному начинанию. Не действуют Юркины рецепты на Майю. Тогда зачем дурью маяться?
Надо жекакое подходящее имя.
Будто разгадав мои сомнения, Майя примирительно улыбнулась.
Давай забудем. Я тебя даже понимаю Но рано нам в зажималки играть. Повстречаемся годик, а там посмотрим. Иди ко мне, хлопнула ладошкой по дивану подле себя.
Годик?!!
Но ослушаться не посмел. Подошёл, примостился с краю. Майя придвинулась, обняла за плечикак мама непослушного ребёнка, который повинился и больше не станет шкодничать.
У меня таких отношений ни с кем не было, сказала доверительно Майя. Другого б давно отшила, а тебя прощаю. Только, больше так не делай.
Я молча кивнул. На душе скверно: выходитне я девушку раскручивал по старинным рецептам, а она разрешила немного баловства. И от того понимания будто трещинка пошла: так, как раньше, Майю уже не хотел. Лучше бы она обиделась, когда в трусы полез, дала пощёчину, разрыдалась, убежалакинулся бы за ней просить прощения! Однако этот холодный расчётливый тон, покровительство и отпущение грехов! Не нужно оно мне.
Ни пить, ни обниматься больше не хотелось.
Мы смирно, бесполо посвиданьичали ещё полчаса, дослушали «Прощальную симфонию», обговорили переворот в Москве, цены у кооператоров, её завтрашний отъезд.
Майя настояла, чтобы я домой её не проводил, завтра к автобусу тожеона самостоятельная. Я и не рвался.
Ушла. Правая рука пахла женщиной. Ныло внизу живота. На душе пусто: ни любви, ни желания. Лишь усталость.
Недовольный Демон шепнул, что я мог бы обездвижить Майю, навести морок, заставить, если не исполнять мои желания, то не противиться им. Да только, не стало бы то победой.
Плюхнулся на диван, открыл наугад Кьеркегора: «Надо обладать терпением и покоряться обстоятельствамэто главные условия успеха в погоне за наслаждением».
Образ Майи уже не вязался с наслаждением. Хорошо, что завтра она уедет.
Глава третья
Конец августасентябрь 1991, Городок
После Майиного отъезда скучать не пришлось. В Городке началась буффонада, которая эхом докатилась из Киева.
Учителей, в том числе и меня, собрали в школе, довели новые столичные директивы: украинская школа сбросила диктат КПСС и отныне запрещено проповедовать коммунистическую идеологию, особенно на уроках истории. А ещё к нам направили нового директора, призванного бдеть за исполнением этих директив.
Я плюнул через левое плечо, изобразил древнегреческого идиота. Меня больше заботили проблемы медиевистики к осенней сессии в институте и количество купонов, выданных в сентябре вместе с зарплатой. Отныне любая значимая покупка без них стала невозможной.
О Майе если и вспоминал, то с чувством вины и обиды. Виныиз-за дурного поведения, раззадоренного Юркиными подначками, а обидычто простила меня, словно ребёнка капризного.
Перебирая в памяти пазлы нашего неудачного свидания, складывая их, зло распорашивая, понимал: предстаю в той нелепой картине жалким просителем, а не брутальным самцом, которым хотел казаться.
Лучше бы она меня не прощала.
Наведалась Майя в Городок через месяц, на выходные, четырнадцатого сентября. О том узнал лишь на второй день, в воскресенье, когда обратно собралась уезжать.
Позвонила: совсем не властно, с девичьим придыханием залепетала о киевских новостях, о том, как скучала, что хочет меня увидеть, предложила встретиться возле автостанции.
Я молча выслушал, дивясь разительной перемене. Хотел трусливо отказаться, сославшись на придуманную занятость, но не смог, пообещал и пошел. Считая себя порядочны, или желая таким казаться, я не мог не пойти, после того, что между нами БЫЛО. Стыдно вспомнить, что между нами было.
Я пошёл. Цветы купил. Выходило, что теперь она моя девушка. По дороге всё думал: почему Майя так переменилась и почему она моя девушка?
Юрка ещё раньше пытался мне растолковать о возможном развитии наших отношений, когда, в конце августа, после Майиного отъезда, заглянул проведать. Не терпелось своднику узнать о моих мытарствах.
Ну что? спросил Юрка, когда мы закрылись в келье, подальше от маминых ушей.
Я не ответил. Принялся сгребать со стола книги.
Видимоничего, заключил Юрка. Долго над ответом думаешь.
Я молчал.
Ты ей про Гегеля рассказывал?
Про Гайдна.
Один чегевара! Эх! Пропала наливочка! Лучше б я под неё кого осчастливил, завёлся Юрка. Чего ты на той мальвине зациклился?
Сам же свёл
Свёл-развёл! Я тебя познакомил, чтобы не смотреть на твой кислый портрет! отчитывал Юрка. Знаешь, как им, недотрогам, хочется, нонельзя. Мне одна рассказывала
Хватит! И так тошно, огрызнулся я, швырнул собранные книги. Те обиженно трепыхнули, свалились на пол.
Юрка замолк на полуслове. Я с девушками нерешительный, но в ухо могу заехать.
Натиск и напор пробовал? спросил боязливо.
Пробовал.
Слабо пробовал У тебя наливочки не осталось?
Полбутылки.
Неси остатки! Помянём твою загубленную юность.
Я присел, неторопливо собрал книги, аккуратно сложил на табурет. Лишь затем вынул из тумбочки недопитую бутылку, выставил на стол, достал конфеты, две рюмки. Отвернулся от натюрмортаодин вид былого пиршества навевал грусть.
Юрка ожил, загреб бутылку, плеснул по-полной.
Ну, чтобы стоял, и были! сказал торжественно. Опрокинул одним махом, блаженно поморщился.
Я неспешно выпил, отставил рюмку, вылупился на довольную рожу профессора девичьих наук.