Олег ЯсинскийДевиация. Часть первая "Майя"
Посвящаю всем девочкам, девушкам и женщинам, которых любил, и которые любили меня.
Автор
Необходимое предисловие от Главного героя
Первое, самое важное: НЕ ОТОЖДЕСТВЛЯЙТЕ МЕНЯ С АВТОРОМ!
Явыдумка. Я властен жить по велению вымышленного сердца.
Авторчеловек. Он впитал условности мира людей.
Автор лишь допускает, ядействую; он хочет, ямогу.
Потому, ни Вашей хулы, ни хвалы, Автор недостоин. Он лишь записал мою жизнь, исполнив миссию хронографа, порою цепенея от моих же умозаключений и поступков.
Второе, не менее важное. Это роман о недозволенной Любви, которая ищет своего, долго терпит, всё переносит, всех обманывает, всё нарушает. Ни в коем случае не женский, не в розовой обложке. Потомицам Евы читать его не следует, во избежание разгадки скрытых мужских желаний.
Это личная книга. Первоначально Автор писал её для своей дивной Лилит, с трудом отвоёванной у внешнего миракак объяснение неисповедимых путей, приведших к Ней; как признание в любви, солоноватой на вкус и тёрпкой на запах, которая бросала в ад и возносила Рай.
Это правдивая история Любви. Оттого, предвидя справедливые нарекания хранителей устоев, а также сторонников разнообразных «измов», которые пожелают запустить в Автора камнем или выискать сучёк в глазах его, отсылаю доброжелателей на суд Сына Человеческого. Он всё сказал. В том числе о лекарях, желающих исцелить.
Упорным же в лицемерной праведности замечу, что при некотором уважении к обычаям и запретам внешнего мира, они не стоят для меня и курчавого волоска из лона любимой женщины. Тот волосок мне ближе и дороже. Автор, равным образом, хотел бы так думать, но онлишь человек, которому ТАК думать нельзя.
Из гуманизма, во избежание психических травм и несвойственных ассоциаций, настоятельно предостерегаю вникать в сей опус вышеозначенным категориям. Также не рекомендую его искателям земляники мускусной, дабы не обмануться, блуждая сумеречным лабиринтом умозаключений рефлексирующего девианта.
Кстати замечу, каждый судит в меру своей испорченностисказал неизвестный заратустра. Этот текст лишь набор кириллических символов, соединенных в слова, которым придан некий порядок, ритм и гармония (и щепотка магиикак без неё в нашем Дивном Новом Мире). Потому образы, рожденные словамиэто Ваши образыродные скелеты в потаённых шкафах воображения. Не станем ругать безобидные спички, которые даруют утренний кофе, за то, что они оказались в руках пироманта, к тому же любопытного, желающего потрогать язычок пламени на ощупь.
Это история грешной Любви. Скорее Indie rock чем Pop; хаос, чем порядок; грех, чем невинность; девичье платьице, насквозь просвеченное шаловливыми лучами весеннего солнца, чем унылая шерстяная юбка добропорядочной матроны. Одним словом: сплошное, легкомысленное emotion, которое издевается над взвешенным rationale, тыча ему классические мудры из трёх пальцев. Дедушка Фрейд, при этом, нервно курит, довольно ухмыляется, а лицедействующие поборники нравственности стозевно лаяй: Низззя!
Во многой мудрости много печалисказал сами знаете кто. Потому Автор, недозволенно смешивая жанры (о, как смешивает их жизнь!), впадая в мистику, смакуя недозволенное, чувственно воспевая невоспеваемое, сносок, ссылок и разъяснений не даёт, отсекая праздношатающихся. Братья-по-разуму и так поймут (в крайнем случае, с помощью гуглов и разнообразных википедийблаго развелось их на закате Пятой расы).
Все совпадения имён, событий и местлишь совпадения. Великий Энтомолог учил: хороший читатель знает, что искать в книге реальную жизнь, живых людей и прочеезанятие бессмысленное. Запомним это.
Кто не побоялсяприглашаю в зал на представление.
Третий звонок.
Гаснет свет.
Занавес, Господа!
Да, я распутник, и признаюсь в этом. Я постиг всё, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда
Маркиз де Сад
ПРОЛОГ
Конец августа 1993, Городок
Уютно в келье. Иная реальность, отделённая от заоконного мира книжным духом да откровениями БГ со скрипучей пластинки.
Здесь нет людей, лишь тени, которые призываю по своей воле. Заветное пространство Леандыпридуманной страныгде, будучи Верховным правителем, обитаю двадцать четыре года.
Вернеедевятнадцать. С тех пор, как её создал, начертил карту, короновал гербом. До того, первые пять лет, я обитал в тени матери и деда, а ещё во власти дивных образов, которые приводили к догадкам о причине моего появления в настоящем времени.
В ту пору мне многое не нравилось в мире за окнами. Особенно взрослые люди. Они улыбались, давали конфетку, гладили по головке хорошего мальчика, а сами думали плохие слова о маме, или обо мне, или совсем не радовались, жалели размяклую карамельку. Тогда я решил создать Леанду, как убежище, потому, что улитка имеет домик, черепахапанцирь, а у меня будет целая страна.
Со временем, когда я пошёл в школу и мне предоставили ОТДЕЛЬНУЮ комнату, Леанда обрела двенадцатиметровую территорию в двушке, на втором этаже панельной хрущёвки, с видом на соседние, такие же убогие дома, серые зимой и грязно-жёлтые в пору оперения чахлых дворовых деревец.
К годам десяти, будучи достаточно начитанным, я назвал убежище кельей, находя особую прелесть в житии иноков, которые оставили суету застенного мира. Я любил этот клочок пространства, и он отвечал тем же, превращаясь то в библейский ковчег, то в межзвёздный корабль, то в пиратский бригзависимо от раскрытой книги.
Уютно в келье, тихо и спокойно. Особенно в конце августа, когда заоконная морось оплакивает лето. Не люблю лета, не люблю весны-вертихвостки, которая призрачными обещаниями отрывает от книг.
А их столько накопилось! Тома громоздятся по стенам кельи, втиснуты на полках, напиханы в шкаф, в тумбочку, в стол. И старые, ещё отцовской библиотеки, и совсем новые, нелистанные, купленные на скудную учительскую зарплату. Мама говорит, что у меня в келье запах библиотеки. Как славно.
Особенно дивный букет образуется во время осенних дождей, когда невидимый Гренуй взбалтывает благоухание старых томов с влажным ароматом умерших листьев, доносимый сквозь приоткрытую форточку. Взбалтывает, распыляет в пространстве под аккомпанемент монотонной дроби на жестяном подоконнике, под феерию пересверков далёких неслышных молний на радужном стекле.
Лампочка всполошилась, мигнула. Скрежетнув, затих БГ, замер на Красивом холме. Свет погас. Комнату заволокло тишиной, несмело разбавленной шелестом дождя. Настало каждовечернее отключение электричествапризнак развала Страны; как и порожние магазины, щемящая убогость и помешательство по случаю обретения независимости.
И хорошосмиренно радуюсь темени. Заботы потустороннего мира волнуют мало, а сумрак успокоит. В нём легче думать, не отвлекаясь на ползанья предосенних мух.
Достал из-под стола свечку, затеплил, обдал восковым духом проступившую реальность. Пламя задрожало, проявилось в чёрной пустоте, блеснуло по лысине Гомерагипсового бюста, прихваченного по случаю в школе, из кабинета истории.
Заколебались тени, обратили келью в истинное прибежище одинокого поэта, наполнили призраками Муз. Порождённые ночными химерами, они населили книжное пространство, впитались каверзами стародавнего шкафа, щелями в дверях, ворсинками истоптанного половика.
Тени клубятся, тянут зыбкие руки, кивают невидимыми головами, благословляют давно принятое решение, или отваживают, предостерегают.
Из дальнего угла, как из детства, выпорхнули Изначальные Анабеллыголоногие бесстыдницы. За нимиШкольные нимфысолнечные, недавние, но уже отцветшие. Девочки закружились хороводом, обдали полынным духом и растворились в пламени свечи, опали восковой слезой.
Как насмешка, противоядие от совсем уж недозволенного, повеяло гарьюзакачались над головой дряблые Миросины груди с огромными ореолами. За ними взвилась Зина«первая любовь» с маленькой буквы. Затем Алевтина Фёдоровналюбовь библиотечная, сначала недоступная, в последствиине нужная.
Над иконой Спасителя лёгкой дымкой забрезжил неведомый образ, совсем крохотный. Из запретных нимф или далёкого детства? Не похоже. Я с ним не встречался. Из будущегоукололо догадкой, потекло предположениями, однако не проявилось, потому, как из книжной полки выпорхнул Майин призраквиновник трёхнедельных сомнений.