Так вот, продолжал самоед. Посулил я Трофиму такой же «Тигр», как у меня, если проводит нас на лошадях до Мезеня. Там в схроне есть у меня еще один карабин. Его и отдам. А от схрона того до Кослана верст сто пятьдесят напрямки. Подфартит, так на чем-нибудь по реке прямо и сплавимся.
В руки ментам.
А это уж как расстараемся, хитро ухмыльнулся Комяк и сразу состроил серьезное выражение на косоглазой физиономии. Тута, брат, один геморрой появился. Нехороший, прямо скажу, геморрой.
Что такое? сразу насторожился я и отставил в сторону миску с жарехой. Рассказывай.
Короче, прискакал к спасовцам нынче утром мужик один, единовер ихний из скита, что верстах в ста на запад отсюда. Предупреждал, чтобы посторожились. Бродят по парме тут еще четверо беглых. Два дня назад обули, падлы, двух нетоверов на ружья и хавчик. Да на одежу кой-какую. Подвалили к костру, где те сидели, отметелии так, что и мама теперь не узнает. Хоть и не замочили.
Ты уверен, что это урки, а не какие-то местные?
Урки, Коста. Без базаров, беглые урки. В клифтах арестантских все четверо.
Бля! И откуда они могли взяться!
В полутора сотнях верст в стороне, проинформировал меня самоед, снова отхлебывая пиво из моей кружки, в верховьях Выми, есть зонка одна небольшая. Оттуда и ломанулись, я думаю, несколько дней назад. Так что впереди по курсу у нас все мусора на шугняках. Эту четверку ищут. И дай Господь, чтоб сыскали прежде, чем мы там пойдем.
Хреново... вздохнул я. И правда, дай Бог, чтобы сыскали. А может, беглые эти на Магистраль подадутся, легавых за собой уведут.
Нет, покачал Комяк головой. Не подадутся. Соображают, что это чистое палево. Почти в обязалово мусора на Магистрали повяжут, срока намотают. А так погуляют урки по парме недельки две-три, отдохнут и обратно в зону вернутся. Посидят в кичмане, конечно, но на этом все для них и закончится. Не захочет хозяин выметать сор из избы, раздувать дело не станет. Сколько раз так бывало уже.
Хреново, повторил я и еще раз покачал головой.
Ништяк, братан. Не менжуйся, похлопал самоед меня по плечу. Пока мы здесь, ничего нам не грозит. Ни мусора, ни беглые урки сюда и не сунутся. Потом беспокоиться будем, когда в дорогу отправимся. А пока рановато. Сейчас, главное, ты, брат, поправляйся...
Самоед ушел, а его тут же сменила Настасья. Поинтересовалась моим здоровьем, безжалостно прихлопнула тряпкой муху, развлекавшую меня сегодня полдня, потом принесла кружку горячего чая, настоянного на малине, большой ломоть ярушника и маленькую глиняную плошку, наполненную медом.
А скажи мне, красна девица Настя, спросил я, обмакивая белый хлеб в мед и запивая его чаем с малиной, нет ли у вас тут случайно каких мирских книжек? Не старого письма, не с молитвами. Их-то я видел. А каких-нибудь самых обычных книжек.
Настасья отрицательно покачала головой.
Нет, родненький. Мирских мы не держим. Дедушко говорит, что буква дух мертвит. Во многоглаголании спасения не будет. Да и никонианской грамоте здеся никто не обучен. К чему онаантихристова печать?
Было странно и дико слышать это от симпатичной девчонки, которой, по моим прикидкам, было не больше восемнадцати лет. В Питере и Москве ее ровесницы сдавали сейчас вступительные экзамены в институты и университеты, вышагивали по подиумам и взламывали сложнейшие системы защиты секретных компьютерных сетей, побеждали на конкурсах красоты и женили на себе медиамагаатов. А в этой проклятой глуши царил самый что ни на есть настоящий семнадцатый век.
Сколько тебе лет, красавица? Некрасиво спрашивать девушку о ее возрасте, но все условности нашего мира на этой другой планете теряли силу. Или, наоборот, их сила умножалась в несколько раз, и в таких случаях они превращались из условностей в догмы и направляли всю жизнь этого уединенного общества.
Осьмнадцатый, доложила мне Настя. К Рождеству осьмнадцать исполнится.
Осьмнадцать... задумчиво повторил я. Замуж-то не пора?
Пора, родненький, вздохнула Настасья. Дык тока вот женишками Господь обделил. Она перекрестилась. Был один, по весне в парме сгинул. Еще ране четверо в мир подались, на сплаве работают. А тута остались... Настя безнадежно махнула тоненькой ручкой. Коли не при бабе и детях, дык либо старцы, либо безбрачники. Обет такой они приняли, пояснила она. Наклонилась и зашептала мне на ухо:Видал Николая, того, что без руки? Уху было тепло от ее жаркого дыхания. Сам отрубил ее топором, аки влекла его ко греху. Настя отодвинулась от меня и процитировала из Евангелия:«Аще влечет тебя око твое ко грехувыколи око. Лучше тебе без ока внити в Царствие Божие, нежели с оком ввержену быть в геенну».
Ты с этим согласна? зачем-то спросил я, хотя заранее знал ответ.
Конечно. Настасья была искренне удивлена тому, как я могу спрашивать о подобных вещах. Неужели способен хоть чуть-чуть сомневаться в непоколебимости подобных «жизненных установок»?!
А я поспешил свернуть эту скользкую тему, угрожающую перерасти в религиозный диспут и перессорить меня не только с Настасьей, но и с остальными спасовцами. Мне это было совершенно не нужно. А потому свои атеистические воззрения лучше было держать при себе.
Расскажи лучше какую-нибудь сказку, попросил я свою сиделку.
Каку сказку? не поняла меня Настя.
Про Бабу-Ягу, про серого волка... Неужели тебе, когда была маленькой, не рассказывали сказок?
Не сказывали, растерянно покачала головой моя собеседница. От мира они, от Антихриста. Настя поспешила перекреститься, а заодно перекрестила меня. Сказания матушка сказывала. О святых великомучениках. О боярыне Морозовой. Об Аввакуме. О сестрах-мученицах Федосье и Евдокие. О преподобном Иове Льговском...
А я о таких и слыхом не слыхивал. Конечно, за исключением Морозовой и Аввакума. Так что кое в каких вопросах Настасья была подкована лучше меня. Вот только повышать сейчас свое образование в этой сфере я не собирался. И капризно заявил:
Нет, не хочу слушать эти сказания. Скукотища.
Так о чем же, родненький, поведать тебе? Настя была искренне расстроена, что между нашими интересами пробежала черная кошка, и мы никак не можем найти общую тему для разговора. А желаешь, тебе каноны спою? У нас есть крюковые книги. Я умею по ним.
Крюковые книги? совершенно не въехал я в тему.
Это, батюшка, тут же поспешила разъяснить мне Настасья, такой порядок записи звуков. У вас в миру есть ноты, но они от нечистого, грехом покрыты они. А мы песнопения исполняем по крюкам. Их еще называют знаменами. Эта знаменная грамота пришла к нам из древности, от греческой церкви. А меня ей обучила матушка. Так не желаешь послушать?
Я предпочел бы сейчас послушать «Сепультуру» или «Дистракшн», но вряд ли бы в этом доме оценили мои музыкальные пристрастия. В стиль «трэш-металл» не въехал бы ни один из бородачей.
Давай, ты потом попоешь, попросил я. Расскажи лучше какую-нибудь историю. Ведь в тайге живешь, со зверьем всяким встречаешься.
Ага! радостно встрепенулась Настасья. Вот прошлым летом туточки недалече в распадке муравейникздесь мы так ведмедей зовемпоселился. К нам все ходил за кислицей да за малиной. И ведь ни собак, ни мужиков не боялся. Да и мы его тож. Живет, и Бог с ним, с тварью божьей. На огороде не безобразит, овес не мнет, скотину не пужает. Хороший ведмедь. По осени, чин по чину, он нагулялси и в берлогу залег. Ни слуху, ни духу о ем. И вдруг на самый сочельник объявляется, гостюшка дорогой. Слышим: чу, шо такое? Собаки вдруг разгорланились. Лают и лают. Мы-то уж спать легли. Батя и говорит: «Пойду погляжу. Не худой ли какой человек поблизости бродит? Али сохатый?» И вот выходит он на крыльцо и на собак: «Цыть, кричит, бесовское отродье. Чего разорались?» И тут же в карте коровы как заблажили! Такими прям дурнущими голосами! Настасья звонко расхохоталась. Все ясно. Ведмедь. Из соседних изб братья ужо повыскакивали. Кто за дреколье, кто за топор. А батька мой первым, в одном исподнем, в хлев забегает. Глядит, муравейник уж на одной из коров. Давит ужо. Векшня там стояла. Батька мой хвать ее и хозяина по хребтине. И еще раз. Тот соскочил. Коровы все турманом из карты. Батька тоже бежать. А медведь за коровами. Но тута мужики подоспели и ну косолапого всем, что ни попадя, гладить. Кто по чем. Спужался ведмедь. В парму подался. Дык утресь по следу за ним прошли уже с ружжами. Подстрелили, дабы не безобразил. А буренку тоже забить пришлось. Поизранил всея, кожа аж клочками болталась. А жаль. Стельна корова была. Да молодая.