Так неожиданно было услышать что-то доброе от этого человека, словно бы заледеневшего насквозь, что Глоба чуть не заплакал. Кажется, только сейчас Тихон увидел темные, забитые угольной пылью морщины под его глазами, лоб с косым шрамом и расплюснутые работой тяжелые руки.
Спасибо, пробормотал он, взволнованный до глубины души этой малой толикой сочувствия.
* * *
Накануне суда Глоба не спал всю ночь. Сунув руки между коленей, он неподвижно сидел на кровати, набросив на плечи шинель. В камере было холодно, запыленный пузырек электрической лампочки тускло горел под самым потолком, почти ничего не освещая. Зеленая масляная краска стен там и тут отслаивалась от штукатурки, образуя серые трещины, которые складывались в какие-то запутанные письмена, так и неразгаданные им за все бессонные дни и ночи, проведенные в этом доме, пропахшем сверху донизу запахами карболки, ржавого железа и неистребимым духом беды.
Стиснув зубы, Глоба постанывал от прихлынувшей тоски, готовый бить кулаками в стену, лишь бы не сидеть истуканом в бессильном ожидании завтрашнего дня, бесшумно и медленно уже проступавшего тусклым светом в узком окне. Он смотрел на этот четырехугольник окна, вырезанный в толстых откосах стены, мучительно ожидая чего-то, чегои сам не знал, какого-то знака, приметы, которые предсказали бы сегодняшний день.
Но ничего не происходило, только небо за решеткой начало чуть заметно наливаться сначала размыто-розовым, слабым, чуть подкрашенным светом, потом цвет клюквенно загустел, за каменными стенами начало разгораться дикое пожарище! но длилось это недолгонебо как бы впитало в себя всю черноту огня, и сияние красного солнца разлилось по горизонту.
И вдруг вспомнился Тихону его отец, то, как собирался он поутру на работу. В стоптанных кожаных бахилах, в масляно-черных от сажи и копоти портках и рваном, пропахшем серой коксового дыма пиджаке, он выходил на крыльцо, вдыхал все грудью, ладонью затенял глаза и смотрел в небо, где оранжевый круг уже превращал голубое в слепящий свет дня.
И, не выдержав, отец говорил тихо, не мальчишке, который стоял рядом, а словно бы самому себе, с каким-то по-детски наивным, полным изумления, сиплым от едкой махры голосом:
Господи ты боже мой Красное солнышко На белом свете Черную землю греет.
И Тишка тоже видел черную, замешанную на жужелице топкую грязь улицы, покосившиеся заборы с разинутыми воротами, гнилые хаты и над ними бесконечный белый светсияющую бездну неба с раскаленным шаром солнца.
Тихон оглядел камерусвет вошел в нее и растворился. Зеленая старая окраска и цементный пол, тюремное серое одеяло, железная дверьих словно бы тронуло красной дымкой. Глоба вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами, и она, бледная, восково-ало засветилась в лучах солнца.
«Красный день День чего? Перемены судьбы? Несчастья?»
И когда за ним пришли надзиратели, и когда они втроем с конвоирами топали сапогами по гулким плитам длинного коридоравсе стояла перед глазами Глобы та розовая легкая мгла, не исчезала она и когда вывели его в залитый солнцем тюремный двор, где уже торчала у ворот неуклюжая автомашина с кузовом, обитым крашеным железом. Розовая мгла чуть подергивала ее резкий силуэт.
«Это кровь в голове, подумал он. Я вижу свою кровь.»
* * *
Суд начался утром в здании клуба кожевенного завода. Зал был переполнен. Глоба сидел на скамье подсудимых за шатким деревянным барьерчиком, на виду у всех, сам же он мало что мог различить сквозь туманную пелену, застилавшую глаза. Он отвечал на вопросы судьи спокойно, размеренным голосом, без всякого выражения, словно говорила за него какая-то машина.
Зал оживал или замирал в тишине. Среди сотен лиц, сливающихся в плывущее пятно, взгляд Глобы изредка выхватывал то одно, то другоелицо Мани, или Замесова, Кныша Они вспыхивали в сознании, как горящие свечи в темноте, и гасли тут же, выпадали из памяти, вытесненные чувством стыда, обиды и ощущением отверженности.
А суд шел. Зал насторожился, когда начался допрос свидетеля Приступы. Это был высокий старик с жестким костлявым лицом. Он повторил то, что написал раньше.
Вышел на двир, а по дороге кто-то идет. А ему навстречу другой. Первый выхватывает маузер и говорит: «Молись своему богу, бандитская морда!» И начал стрелять раз за разом. Тот за грудки схватился и упал головой в снег
А скажите, Приступа, вдруг перебила судья, пожилая женщина в красной косынке. Где вы были в ночь убийства Павлюка?
То есть? удивился старик. Я ж кажу: вышел на двир
Подождите, строго перебила судья. У нас есть свидетельства. Вот они: в ночь убийства Павлюка вас видели на всенощной церковной службе в уездном Успенском соборе.
То так, растерянно проговорил Приступа, но утром я вернулся в село.
Возвращаясь назад, вы подвезли на своих санях старую женщину, гражданку Лукьянову. Она больна, прийти не может, вот протокол ее показаний. Она пишет: «Повернулысь, а нам говорят: Павлюка-злодия убили»
Брешет та баба! взорвался старик, и зал возмущенно загудел.
Какое вы имеете родственнее отношение к убитому Павлюку? переждав шум, спросила судья.
Ну так что, так что?! выкрикнул Приступа. Я брат его матери.
Значит, дядя? уточнила судья. Таким образом: вы родственник убитого. А кроме того, сознательно ввели суд в заблуждение своими ложными показаниями. Видеть убийство вы не могли физически. Скажите, Приступа, вы отсутствовали в селе целый год Я имею в виду двадцать первый год!
Какое отношение имеет это до Павлюка? закричал Приступа. Вы еще спросите, где я был до царя Панька!
Я вас спрашиваю, гражданин Приступа! голос суды зазвенел.
До Астрахани ходил! В рыбацкой артели работал, гроши заколачивал!
Вы говорите неправду, отчеканила судья, пододвигая к себе какие-то бумаги. Вот материалы следствия. В двадцать первом году вы находились в Моршанском уезде Тамбовской губернии. Это подтверждается этими документами. Что вы там делали?
Брешут твои бумаги, уже растерявшись, проговорил Приступа.
Свидетельства неопровержимы. Чем занимались вы, Приступа, в Тамбовской губернии?
Да что? Жил, по свету ходил, на людей глядел, невнятно пробормотал старик.
Мы вам подскажем, усмехнулась судья. Вы участвовали в антисоветском кулацко-эсеровском мятеже, поднятым Антоновым.
Врешь! Врешь! Врешь! теряя над собой власть, закричал Приступа.
И были не рядовым участником мятежа. Вы входили в так называемый главный оперативный штаб. Правда, вы были там под другой фамилией, но вас многие опознали по фотоснимку.
А-а, буквально взвыл старик яростным голосом, вяжешь?! Своего мильтона защищаешь?! Гады вы все! Душить мало!
Вас давно разыскивают, Приступа, судья поднялась из-за стола, на вашей совести не одно преступление. Выносим постановление немедленно взять вас под стражу. Увести гражданина Приступу!
Два милиционера стали по бокам старика, третий слегка подтолкнул его в спину, и тот, затравленно озираясь, с трясущимися от бешенства губами, зашаркал валенками к выходу, провожаемый криками негодования всего зала.
Глоба перевел взгляд со спины старика на Рагозутот сидел с невозмутимым лицом и даже не повернулся в сторону Приступы.
«Когда же они успели? Провернуть такое Досталось ребятам хлопот»
Вторая свидетельницу молодая женщина в плюшевой кацавейке, встав перед судьей, сразу взмолилась чуть ли не со Слезами:
Старый черт попутал, громадянка судья! Да я бы ни за что, вот истинный хрест! Он, Приступа, говорит мне: все равно того мильтона заарестуют за то, что он живым Павлюка не поймал. Так ты напиши, что сама видела, как он из нагана стрелял. А я тебе за то дам на сарафан, да еще пятьдесят рублей новыми деньгами
И не совестно вам было невинного человека обвинить в убийстве? перебила судья. Почему же вы об этом не сказали следователю?
Так Приступа мне пригрозил: не напишешь заявутвою хату ночью подпалю. А он такой Ему ничего не стоит. А я женщина одинокая Муж на фронте пропал
Вы знаете, что за ложные показания начала судья суровым голосом, и перепуганная женщина рухнула на колени, протянув к ней руки: