Да ну? вяло изумился Алехин. Никогда бы не подумал.
А зря, заметил Гаврилыч. Ты еще слишком молод, чтобы быть о людях такого плохого мнения.
Видел много, отсюда и мнение, огрызнулся Юрий.
Ни хрена ты толком не видел, спокойно возразил Одинцов. А что видел, того не понял.
С этим Юрий Алехин согласиться не мог, но и спорить с Гаврилычем не мог тоже. Поговаривали, что Гаврилыч заработал свою первую дырку еще в Афганистане, да и после вывода советских войск не сидел без дела прошел Приднестровье, Карабах и бог знает что еще, не исключая, разумеется, Чечню. Уволился вчистую по ранению, через фронтовых друзей устроился опером в уголовный розыск, но долго там не задержался по слухам, не поладил с начальством. Так что жизнь и людей он действительно повидал так, как Юрию и не снилось, и, надо думать, знал, что говорит.
Пункт третий, продолжал между тем Одинцов. Ты был трезв как стеклышко, так что и отнеслись к тебе немного мягче.
Да уж, морщась от ноющей боли во всем теле, иронически пробормотал Алехин, уж куда мягче! Мягче, Гаврилыч, просто некуда
Переломы есть? Нету? Ну и не ной. Пункт четвертый: начальник тамошнего отделения милиции наш человек, афганец. Этот дурак, которого ты в аэропорту отрихтовал, взял и выложил ему все как было, слово в слово чтобы, значит, ты не отвертелся. Он ведь до сих пор уверен, что ничего обидного он тебе не сказал и что ты на него налетел без всякой видимой причины
Жалко, вздохнул Юрий. Надо бы разыскать его, объяснить, что к чему. А то ведь убьют дурака однажды. Ментов рядом не окажется, чтобы его тупую жирную задницу спасти, вот и забьют насмерть. Так и подохнет, а за что, почему не поймет
Сиди, толкователь, осадил его Одинцов. Без тебя уже растолковали. Доходчиво, на доступных примерах Даром, что ли, он заявление из милиции забрал?
Твоя работа? спросил Юрий.
Не твое дело. Моя, не моя Какая тебе разница?
Ясно, сказал Алехин. Значит, это у нас будет пункт пятый Ну, Гаврилыч, я тебе этого не забуду. За мной должок, так и знай.
Не такой большой, тебе зал начальник охраны. Потому что есть еще один пункт, последний. Тебе, дураку, повезло, что этот твой серб тебя не узнал. Если бы узнал или хотя бы сделал вид, что узнал
Он замолчал и покачал головой, словно будучи не в силах хотя бы предположить, что было бы с Юрием Алехиным, если бы его боевой товарищ Слободан Драгович пожал ему руку в зале ожидания аэропорта. Это была довольно странная пантомима, но Алехин решил, что выяснит, в чем тут соль, немного позже. Сейчас его занимал совсем другой вопрос.
А знаешь, Гаврилыч, признался он, тут такая странная штука Словом, я не вполне уверен, что этот тип тот самый Драгович, с которым я вместе воевал.
Люди меняются, сказал Одинцов, снова наполняя рюмки.
Это прозвучало спокойно и даже равнодушно, но Юрий знал Гаврилыча не первый день и почувствовал, что тот заинтересовался его сообщением.
Конечно, меняются, согласился он. Но ты пойми, Гаврилыч, я же стоял в шаге от него, в лицо ему смотрел!
Ну?
Вот тебе и «ну»! Он меня действительно не узнал, в натуре! Не притворился, как я вначале подумал, а просто не узнал. Глянул, как на пустое место, и пошел себе дальше.
Жизнь меняет людей, сказал на это невозмутимый Гаврилыч, а занятия политикой уродуют. Иногда до неузнаваемости. Или, точнее, до полной потери способности узнавать старых знакомых. Особенно тех, кому ты чем-нибудь обязан. Например, жизнью. Это ж такой долг, с которым, хоть сто лет проживи, не расплатишься! А на кой хрен, скажи ты мне, политику такие пожизненные кредиторы?
Это верно, незаметно для себя проглотив содержимое рюмки и даже не почувствовав вкуса, сказал Юрий. Только я-то его знаю как облупленного! Говорю тебе, он меня точно не узнал! Да и я его, если подумать, тоже, того не очень-то
То есть как это? смакуя коньяк, удивился Одинцов. Либо узнал, либо не узнал Не понимаю, как можно узнать старого знакомого «не очень», наполовину.
Да я и сам не понимаю! с досадой воскликнул Алехин. Ну вот гляди. Зовут его Слободаном Драговичем, это даже у тех придурков, что его встречали, на картонке было написано. Рост, фигура все его. Лицо тоже черные волосы, прямые, нос с горбинкой, борода, шрам на щеке
Броская внешность, вставил Одинцов. Особенно борода и шрам.
В этих словах Юрию почудился какой-то намек. Он вопросительно уставился на Гаврилыча, но тот уже закурил новую сигарету и опять разглядывал дымные кольца, которые сам же и выпускал с завидным мастерством.
Лицо ладно, сказал Алехин, видя, что продолжения ждать не приходится. А вот походка, голос ну все не то! Да еще этот акцент
Акцент? Гаврилыч перестал глазеть на лампочку и повернулся к Юрию лицом. Это какой же такой акцент?
А хрен его знает, какой, развел руками Алехин. Я бы сказал, что албанский, да только откуда ему взяться у чистокровного серба?
Действительно, неоткуда, сказал Одинцов и надолго замолчал, целиком сосредоточившись на пускании дымных колечек.
За стойкой бармен Валера сдавал боевой пост бармену Косте. В зале игровых автоматов кто-то споткнулся о ведро с грязной водой и, кажется, вывернул его на только что вымытый пол так, по крайней мере, решил Алехин, слушая доносившуюся оттуда многоголосую и очень эмоциональную брань. Орали так, словно в перебранке участвовало не трое русских, а полтора десятка горячих, вспыльчивых сербов. «Кого-то сегодня уволят», подумал Юрий и спохватился: а сам-то он на каком свете? По идее, человека, отлучившегося на пару часов и пропавшего без малого на неделю, по здешним правилам полагалось гнать в три шеи, даже не выясняя причин отсутствия. Но вот Гаврилыч, вызволив Юрия из кутузки, почему-то не бросил его на пороге отделения милиции, а посадил в свою машину и привез, да не куда-нибудь, а сюда, в казино. Может, еще не все потеряно? Хотя в таких делах последнее слово обычно остается не за начальником службы безопасности, а за начальством повыше, вплоть до владельца заведения
Докурив сигарету почти до самого фильтра, Одинцов энергично ввинтил окурок в переполненную пепельницу и снова наполнил рюмки.
На посошок, скомандовал он решительно. Сейчас поедем.
Куда? удивился Юрий. Ехать ему никуда не хотелось хотелось спать.
На кудыкину гору, сказал Гаврилыч. На Петровку, дружочек. Показания давать.
Какие еще, на хрен, показания? Ты чего, Гаврилыч? Мало я, что ли, с ментами намаялся?
Пей, не терпящим возражений тоном приказал Одинцов. И слушай. Там, на Петровке, служит мой хороший, старинный дружок. Я ему многим обязан, да и ты тоже без него я б тебя, дурака, из этого дерьма так запросто не вытащил. Долги отдавать надо?
Ну? ничего не понимая, тупо переспросил Алехин.
Чего «ну»? Надо или не надо?
Ну надо
Так вот, сейчас для этого самое время. У них там, на Петровке, нынче дым коромыслом. Ты, бродяга, самое интересное в камере просидел. Я ведь не зря сказал, что тебе повезло, когда этот твой Драгович тебя не признал. Всю эту российско-сербскую дружбу, всех до единого, сейчас на допросы таскают. Пока что таскают на Петровку, но скоро, чует мое сердце, начнут таскать на Лубянку. А тех, кто его в аэропорту встречал, вообще заперли. Даже того, которому ты фотокарточку попортил. Понял?
Не понял, честно признался Алехин.
Кореш твой, разминая сигарету и криво усмехаясь, сказал Одинцов, в гостинице «Россия» человека завалил. Итальянца. И не просто итальянца, а официальное лицо. И не просто официальное лицо, а родственника ихнего итальянского премьер-министра. Так что, Юрик, сдается мне, что мой дружок с Петровки не откажется выслушать твои соображения по поводу бороды, шрама и всего прочего в том числе, сам понимаешь, и албанского акцента.
Твою мать, с тоской произнес Юрий Алехин, поднося ко рту рюмку, и не удивился, заметив, что рука у него дрожит.
Ваше здоровье, ответил невозмутимый Гаврилыч, бросил в пепельницу сломанную пополам незажженную сигарету и залпом выпил коньяк.
Глава 3
За окнами конспиративной квартиры ярко голубело апрельское небо. Старые, поднявшиеся до пятого этажа деревья во дворе уже подернулись нежно-зеленой дымкой начавшей распускаться листвы, по карнизам, скрежеща и постукивая коготками, бродили озабоченные голуби, и их утробное воркование было слышно даже сквозь закрытые двойные рамы. Откуда-то снизу доносилось громкое хоровое чириканье устроивших очередной дебош, пьяных от весны воробьев; дворничихи в ярких платках размеренно шаркали метлами и перекликались зычными, как у кадровых прапорщиков, голосами.