Старая ведьма успела поднять руку, и все. Маэв оттолкнула ее связанными ногами в бедро, и убитая Буга упала, растянувшись в рост. Волосы ее угодили в очаг и занялись мгновенно, за нимизасаленная одежда.
Лют рванулся вперед, но Маэв уже взяла со стола нож, полоснула по веревке на лодыжках и соскочила на пол.
Лют вытащил пистолет, надеясь, что изуверка не поймет, что он не заряжен.
Капсюля нет, просипела та, нагнув обгорелую голову. Кровь из пореза разлинеила ей щеку и шею, скопилась над ключицей. В темно-красном плавали огненные блики.
Лют перехватил пистолет за ствол, Маэв сделала выпад ножом, и Лют отступил к двери.
Что-то тяжело прижалось снаружи к стене, зашуршало. Задрожали от низкого рычания свечи. Комната быстро заполнялась удушливым дымом. Лют сделал еще шаг назад, парировал рукоятью прыткий удар ножа, выбросил левую руку, метя под дыхало. Маэв махнула лезвием, раскроив людолову запястье. Лют ударился спиной о дверь, и в тот же миг массивное тело долбануло в доски с той стороны. Леденящий рык раздался в двух дюймах за спиной.
Лют на секунду потерялся в дыму и неверном свете и не успел увидеть кулак Маэв, вынырнувший снизу. Она ударила его как мужчина, костяшками в подбородок, голова стукнулась о доски. Боль обожгла вооруженную руку, пистолет вырвало из пальцев, и его же рукоять опустилась на ключицу, ломая кость. Хрупнуло, Лют закричал и осел, тщетно пытаясь отмахнуться ногами.
Из дыма выплыло искаженное радостным оскалом лицо Маэв. Оранжевые глаза пылали. Лезвие прижалось к шее, выпуская кровь.
Ты сумасшедшая, сказал Лют, задыхаясь. Но скажи мне. Просто скажи, в Мохаер, две девочки с нянькой, это же была ты?
Ты думаешь, я помню? сипло спросила она, продолжая улыбаться.
Вот так. Лют о таком даже не думал. Он мог предположить, что она будет отпираться или, наоборот, рассказывать подробности, насмехаясь, но так
Лют заплакал.
Она взяла его за подбородок свободной рукой, не отводя ножа от шеи, и ударила затылком о дверь. Раз, другой. Он не смог поднять левую руку, а правая оказалась совсем уж слаба. Безразличным взглядом, каким-то краем разума чувствуя, что угорает в дыму, Лют посмотрел вниз и увидел, что сидит в луже крови. Большой луже. Наверное, нож задел вены.
Дверь отворилась, и Лют, потеряв опору, упал на спину, на крыльцо. Его сволокли по ступеням.
Ого какой, донесся до него заинтересованный возглас Маэв. Я так понимаю, пока ты не пожрешь, меня не пропустишь?
Лют лежал на спине, снег падал на лицо, такой приятный, холодный. Наконец-то не пахло дымом, все утонуло в железном запахе крови и еще чего-то.
В поле зрения вплыла морда, и Лют поразился, насколько зверь велик. Он занял тело коня целиком, раздул его, шкура лопнула, натянувшись на выросших костях. Голые ребра покрывала стеклянная розовая слизь, разросшиеся позвонки складывали могучую, перевитую черными лентами шею, лошадиная голова расщепилась на тонкие лучины костей, образовав словно венец клыков. Нижняя челюсть разошлась надвое, как жвала. В окровавленных зубах застряла шерсть.
Уродливое тяжелое копыто наступило Люту на живот, и он закричал, слабо, бессильно.
Ну ешь, ешь, сказала Маэв где-то за краем видимого мира. Потом поедем кататься.
Елена ЩетининаСкырлы-скырлы
Скырлы-скырлы, скырлы-скырлы! хрипло кричала в чаще какая-то птица.
Матвей пошурудил палкой в костре, вороша полупрогоревшие угли, и поднял голову, прислушиваясь, в черноте вечернего леса, обступившего его со всех сторон, все равно ничего нельзя было разглядеть.
Скырлы-скырлы, звук доносился откуда-то от земли, с нижних веток или пней.
«Куропатка, пожал плечами Матвей. Ну или кто-то подобный».
Несмотря на то что он добрую треть своего детства провел в лесуи именно в этом лесу, все знания и навыки, не нашедшие применения в суматохе города, бесследно выветрились. Да, он еще пока мог отличить дрозда от свиристели, а ложный опенок от настоящего, но по сравнению с тем, что он умел подростком, это была капля в море. Теоретически, кричать могла и куропатка, а может быть, и издыхающая ворона или жевообще не птица, а какой-нибудь грызун а то и насекомое, мало ли их тут Матвей запутался и решил по-прежнему считать, что это птица.
По расчетам Матвея, он уже час как должен был выйти к дедовой сторожке. Спортивное ориентирование никогда не было его сильной стороной, но заблудиться в лесу, по которому когда-то бегал еще голопопым карапузом, совсем уж стыдно. Конечно, за последние десять лет заповедник немного изменилсярухнули трухлявые деревья, проклюнулся и заветвился молодняк, заросли старые тропинки, но основные метки остались нетронутыми. Самое интересное, что Матвей их все помнилдаже мог предугадать, какой же будет следующая, но расстояние между ними и то, с какой стороны он к ним выходил, были неожиданными.
Матвей задрал голову, пытаясь на затянутом облаками небе разглядеть хоть какие-то ориентиры. Отдельные звезды мелькали в прорехах, дано соотнести их с известными очертаниями он не мог.
Сгущающиеся сумерки его не пугали. Для того чтобы погибнуть летом в благоустроенном заповеднике, нужно иметь особый талант. А Матвей тешил себя мыслью, что им не обладает. Да и сеть здесь ловиласьнеустойчиво, то и дело срываясь, набирая не больше двух делений, но все-таки была, так что оторванным от цивилизации он себя не чувствовал.
Костер начал догорать. Матвей вздохнул и потянулся. Идти все еще пока не хотелосьноги, которые он так опрометчиво обул в кроссовки, гудели, стертые пятки ныли, большой палец, из которого он час назад вытащил невесть как туда попавшую занозу, опасно подергивало. «Ничего, подумал Матвей. Через час-полтора буду у деда, и он поможет. Припарочки какие-нибудь, настоечка. Все ок будет. Доберусь я до него, никуда не денусь».
Дед работал в этом заповеднике полвека, если не больше. Сначалаегерем, потом смотрителем, а последние годы уже почетным пенсионером, к которому приходили советоваться даже местные ветеринары. Ему предлагали переехать в город, выделяли квартиру от администрации заповедника, но он отказывался: мол, не знает, чем там заняться, а тут все свое, родное, привычное. Даже в гости к родителям Матвея он приезжал от силы раза два-трину не нравились ему городские шум, суета и многолюдье.
Каждую неделю, по четвергам, дед ходил в поселокза продуктами и на почту. Матвей исправно писал ему два раза в месяц и так же дважды в месяц получал дедовы ответы, старательно выведенные пузатыми печатными буквами. Все нормально, внучок, на днях еще три браконьерских капкана ликвидировал; в старой берлоге семья медведей поселилась; новый егерь заходилхороший парень, только уж больно утомительно болтает. Матвей каждый раз обещался приехатьсам не особо веря в это и предполагая, что и дед тоже рассматривает данную фразу лишь как формальную приписку к основному тексту письма.
Но в этот раз он твердо решил выполнить свое обещание. Слишком уж много всего совпало: и отпуск; и уход девушки, после чего этот самый отпуск стало уже не с кем проводить; и пара кредитов, из-за которых поехать куда-то дальше, чем на поезде по России, было весьма проблематично, и внезапный первый седой волос, который напомнил, что все мы не молодеем и выполнить некоторые обещания можем и не успеть. Так что деду полетело письмо о том, что внук вот-вот наведается в родимую сторожкуа Матвей, не дожидаясь ответа, спешно собрал вещи и первым же поездом отчалил на восток.
Он снова потянулся, с хрустом разминая затекшую спину и сладко зевая. В последний момент прикрыл рот ладоньюпо старой детской привычке. Дед всегда ругался, если Матвей этого не делал.
Низзя! тряс он пальцем, согнутым в смешной крючокв молодости ему, еще совсем неопытному егерю, повредила лисица, которую он вытаскивал из капкана. Низзя! Черт в рот запрыгнет!
Это потом Матвей удивлялсякаким образом в деде уживались и вполне здравые размышления о мировой политике, информацию о которой тот черпал из пожелтевших газет, и такие дремучие суеверия, что уже и не в каждой деревне-то встретишьтолько в диссертациях этнографов. А тогда мальчишка лишь заливался веселым смехом.