К чему вы это все?
К тому, что, может быть, не такая уж сумасшедшая твоя Татьяна. Просто она чует то, с чем твой мозг не может смириться.
От машины шли молча, петляя по улицам садового товарищества. Почему-то Семенов запарковался у дальней калитки. Он торопился, и, хотя на лице его было обычное спокойное выражение, я нутром чувствовал его взвинченность. Наконец подошли к дому, который стоял немного на отшибе. Обычный дачный домикпростенько и бедненько. Участок буйно зарос травой, и, пока мы пробирались по тропинке к дому, стебли крапивы несколько раз полоснули меня по лицу.
Дом не выглядел жилымокна фанерой заколочены, прибитый к стене умывальник проржавел, во дворекуча мусора. Сложно было поверить, что это неухоженное состарившееся жилище принадлежит педанту Семенову.
Но вот он отворил дверь ключомполумашинальное отточенное движение человека, для которого эти стены давно вошли в привычку.
Вслед за ним я осторожно вошел на веранду. Внутри дома было получшепростая деревянная мебель, запасы минеральной воды и консервов под столом, запах пересохшего дерева и мяты, на стенетелогрейка, чуть продранная на рукавах.
Семенов опустился на стулотчего-то он выглядел обессиленным. Кивнул в сторону электрической плитки:
Ты, малой, поставь чайник. В серванте, кажется, была халва.
Мучимый любопытством, я послушно засуетилсяхотелось как-то встряхнуть его, отпоить чаем, расшевелить. В доме, как и в рабочем кабинете Семенова, царил минимализмничего лишнего, несколько старых чашек, несколько тарелок, банка яблочного джема на полке, немного засохший хлеб. Хранившийся в берестяном туеске чай оказался самодельнымиз земляничного и малинового листа. Я сделал нам бутерброды с вареньем и уселся напротив Семенова, обнимая ладонями горячую кружку. Казалось бы, умиротворяющая атмосфераветер гнет верхушки берез за окном, пахнет травами и ягодами, ностальгический детский дачный мирок. Закроешь глаза и мерещится, что это твоя собственная, давно проданная родителями, дача и что сейчас твоя давно умершая бабушка звонко позовет тебя: «Обедать! Руки не забудь помыть!» Но почему-то мне было не по себе. Холодок в солнечном сплетении. Это было так глупоно я как будто бы кожей чувствовал, что у этого неприметного и по-своему уютного дома были мрачные секреты.
Ты ведь знаешь, что я вдовец? Тихий голос Семенова вернул меня в реальность. Знаю, вы обо мне все сплетничаете.
Да, подтвердил я и зачем-то еще добавил: Очень вам сочувствую.
Не стоит, криво ухмыльнулся Семенов, В моем случае это было избавление. Потому что я потерял жену задолго до ее смерти.
Он резко встал, зачем-то устремился к старенькому дребезжащему холодильнику, как будто бы его недра содержали как минимум философский камень, универсальный ключ от всех дверей. Достал батон немного заветревшейся колбасы и начал нарезать еенеаккуратными толстыми ломтями. Я заметил, что его руки немного дрожат. В тот момент Семенов был похож на маньяка, с извращенным наслаждением разрезающий кожу беспамятной жертвы, а не на гостеприимного хозяина, отчего-то вздумавшего предложить гостю неуместный бутерброд. В отличие от меня самого затянувшиеся паузы не тяготили Семенова. В моем же восприятии молчание было похоже на ледяной колпак, из-под которого хотелось выбраться, да не хватало сил. Интуиция подсказывала мне, что я должен лишь плыть по течению, предоставив инициативу хозяину дома.
Давай, Артем, выпьем, внезапно сказал Семенов. Парень ты хороший, хоть и нетерпеливый как щенок. Спиной чую, как ты на стуле весь изъерзался. А в твоем возрасте пора бы научиться выдержке.
Передо мною оказалась стопка ледяной водки и неумелые бутерброды, трогательно украшенные ломтиками увядшего огурца. Все это было так странно. Новое лицо Семенова. И похоже, настоящая лицо, не имевшее ничего общего с масками, которые он носил на публике.
Но я не
Да ты выпей, выпей, он похлопал меня по плечу.
Жест почти отеческий, а рукатяжелая.
Тебе сегодня предстоит увидеть такое, к чему без водки и не подступиться. Если не хочешь поехать крышей. Я уже который год с этим живу. Да так и не привык Я тоже выпью. Пока поедем обратно, все выветрится.
Семенов осушил свою стопку одним глотком и тотчас же налил себе еще. Это было поразительно. Семеновс его репутацией не то даосского сверхчеловека, не то бесчувственного киборгапил водку как самый обычный мужик.
Неприученный к крепкому алкоголю я закашлялся после первого глотка. Внутри моей головы точно море кипящей лавы разлилось. Это было непривычно, но приятно. Откинувшись на спинку старенького деревянного стула, я попробовал расслабиться. Это было трудно. Неизвестность, да еще и приправленная таким анонсом Семенова, нервировала. «Тебе сегодня предстоит увидеть такое, к чему без водки и не подступиться. Если не хочешь поехать крышей»
Моя жена ушла в секту, наконец заговорил он. Где-то за год до смерти. И дочку, Алену мою, с собой увела.
Как? Ваша дочка ведь в Москве учится
Это я придумал для коллег. Чтобы не было лишних вопросов. Нигде она не учится. Сломанная жизнь, в двадцать один год.
А она тоже
Нет, Алена жива, поморщился Семенов. Сегодня я тебя с ней познакомлю. Но советую перед этим выпить хотя бы еще пятьдесят грамм.
Да мне, пожалуй, хватит. Развезет!
Это ты зря. Пить, не теряя контролянавык бдительного человека. Такой же как бег или стрельба Ну как знаешь.
А что это была за секта? немного осмелел я.
О! Губы Семенова растянулись в улыбке, как у пластилинового человечка из мультфильма, а взгляд остался внимательным и серьезным. Она очень маленькая. И закрытая. Я уже несколько лет иду по их следу. Все без толку. Даже странно, как моя Наташа ухитрилась на них выйти. В отличие от большинства таких организаций они никак себя не рекламируют. И даже наоборотизбегают и лишних знакомств, и новых адептов.
Семенов говорил, а я тем временем исподтишка наблюдал за ним. Человек-загадка. Я помнил, каким было его лицо, когда он человека избивал. Белые от ярости глаза, сжатые губы. Теперь в это сложно было поверить. Люди с таким ровным безмятежным лбом и размеренной речью обычно не способны на проявления чувств. Но Семенов был как бушующее море, в результате странного катаклизма закованное в толщу льда. И раньше, глядя на него, я замечал только этот лед, а теперь мне открылись и штормовые волны, и ледяные соленые брызги, и синие омуты, и обломки затонувших кораблей, на вечность оставшихся в пучине.
Они называют себя Стая. Их действительно очень мало. Во всей России от силы сотня. Они никогда о себе не говоряткаждый новичок, насколько я понял, дает обет неразглашения. И моя Наташа попала в эту группу. В Стаю, скривился он.
Где же она таких нашла?
Этого мне узнать не удалось. Я не сразу заметил, что с ней что-то не так. Пропадал на работе. Дома валился замертво от усталости. Наташа со мною не ссорилась, у нас всегда было спокойно и чисто, обычный счастливый дом. И Алена довольная такая ходила. Она так любила жизнь! Такой красавицей выросла, и сама об этом знала. Мечты у нее были, амбиции, планы. Я ничего не заподозрил. А обе уже были в Стае Подруга у нее появилась. Наташа всегда довольно замкнутой была. Не любила из пустого в порожнее переливать и с другими бабами лясы точить. Она всегда лучше с книгой посидит или гулять на несколько часов уйдет, с собакой нашей. Интроверт. У нас овчарка немецкая была, Джеком Лондоном назвали И вот в наших разговорах все чаще начало имя этой приятельницы всплывать. Валерия то, Валерия се. Меня не жди, я к Валерии чай иду пить. За короткое время эта Валерия в подружки лучшие просочилась. И, с одной стороны, я был радработа отнимала все мое время. А Наташавсегда одна, жалко ее было. Но с другойс самого начала мне почему-то было тревожно. Чутье. Я мысли эти от себя гнал. Думал, что это чушь и профдеформация. А потом Наташа стала к этой Валерии на всю ночь уходить. «Тебя же все равно дома нет, у Аленки нашей мальчик, не до меня ей» Тут я, конечно, всполошился. Хотя откуда мне было знать, что там все так страшноя решил, что у моей жены любовник появился. Этого себе никогда не прощу. Пока свою обиду высиживал, как крокодилье яйцо, Наташа прошла точку невозврата. В последние недели перед уходом она совсем другой стала. Чужой, неприветливой. Скажешь что не по нейогрызается. Никаких больше ужинов, домом заниматься совсем перестала. Такое впечатление, что ей было совсем тошно рядом со мною. Спала даже на самом краю кровати, отодвинувшись, а если я ненароком ночью ее касался, так брезгливо стряхивала мою руку, как будто бы я слизень, а не человек. А я, идиот, на гормоны все списывал. Думал, влюбилась, идиотка.