От всех этих расспросов и рассказов Конан пришел в некоторое возбуждение, все возраставшее по мере того, как близилась ночь побега. Он вновь принялся размышлять о своей цели, о великой мощи, которой хотел овладеть, о неведомых пока царствах, что станут покорны ему, о власти, что придет ему в руки. Еще он думал об Учителе, о божественном Наставнике, и о том, захочет ли старец поделиться с ним своими тайнами. Мысли эти преследовали киммерийца целый день и, видно, остались ночевать в его голове, ибо приснилась ему дорогатот путь, что предстояло пройти от Дамаста на север.
Он знал, что должен пересечь степь, травянистую степь, постепенно переходившую в пустыню. Там, на рубеже меж ними, тянется с востока на запад обширная полоса каменистой почвы, спаленной солнечными лучами и жаркими ветрами; наткнувшись на нее, он разыщет руины старой башни, торчащие подобно изломанным зубам на плоской, выровненной человеческими руками вершине холмазнак, о котором рассказывал Рагар. От этой разрушенной древней твердыни, построенной неведомо кем и неведомо когда, дорога ляжет на север. По утверждению аргосца, страннику предстояло идти день за днем, словно убегая от солнцатак, чтобы его лучи светили в затылок. И если он не собьется с пути, не высохнет от жажды, не умрет от голода или змеиного укуса, не станет жертвой внезапно налетевшего самума, не канет в зыбучих пескахсловом, если он вынесет все эти тяготы и мучения, то рано или поздно увидит на горизонте горную гряду, будто бы подпирающую небеса, а перед нейогромный потухший вулкан с пологими коническими склонами и иззубренной вершиной. Эта гора будет серо-коричневой, угрюмой и бесплоднойтакой же, как раскинувшийся за ней хребет; однако у самого подножья внимательный глаз заметит яркую полоску зелени, словно нанесенную исполинской кистью на скальный выступ. Тамвода, деревья и травы; тамспасение от зноя, отдых после долгого пути; тамобитель Наставника, и нашедший ее будет жить.
Конан знал, что доберется туда, и не во сне, а наяву. Доберется, хотя бы для этого пришлось разрушить стены проклятой Хаббы, перебить всех ее конных стрелков и всех собак, шандаратских мастафов, которые ринутся за ним в погоню. У него была цель, и Митрахоть светозарного бога о том и не просилипомогал ему.
Этот вывод представлялся Конану неоспоримым, ибо в основе его лежали каменные глыбы фактов, сцементированных варварской верой. Конечно, их можно было толковать так и этак, но кое в чем киммериец не испытывал сомнений. Предположим, черноокая Лильяла и ее подружки сами решили бросить ему пирог с драгоценной начинкойпредположим! Но что тогда сказать о Сайге? О Сигваре Бешеном, недавнем враге, заключившем с ним союз? Тут явно ощущался след божественного влиянияибо кто, кроме великого Митры, мог одарить капелькой разума тупоголового асира?
* * *
Для побега они выбрали безлунную ночь. Небо над Хаббой было ясным, звезды сияли аметистовым, изумрудным и рубиновым светом, с моря задувал легкий ветерок, и его свежее дыхание касалось лиц асира и киммерийца, замерших в тревожном ожидании у окна. Сборы их были окончены и заняли недолгое времякроме одежды, курток, штанов и сапог, у них не имелось ничего.
Пора! шепнул Сайг, тронув Конана за локоть. Тот кивнул и начал осторожно вытаскивать железные прутья, складывая их на пол. За спиной киммерийца слышалось неясное бормотаниеасир молился своим богам, Иггу и ледяному великану Имиру, обещая им и всем их потомкам по вражеской голове, насаженной на копье. Конан усмехнулся и подтолкнул Сайга в бок.
Ну-ка, подсади!
Он змеей выскользнул сквозь узкое оконце, стараясь не зацепиться за остатки железных прутьев, торчавших сверху и снизу словно клыки в огромной каменной челюсти; потом протянул руку Сайгу. Асир, тяжелый и крупный, лез следом за Конаном, двигаясь столь бесшумно, что нельзя было расслышать его дыхания; казалось, он тоже прошел воровскую школу в Шадизаре и Аренджуне и научился двигаться словно тень. Едва выбравшись наружу, беглецы приникли к песку у самого окна, высматривая часового.
Перед ними простиралась вытянутая овалом арена, достигавшая тридцати шагов в длину и двадцатив ширину. Ее окружала стена в полтора человеческих роста; понизу шли темные зарешеченные отверстиятакие же, как то, что вело в покинутую беглецами каморку, а над верхним краем стены поднимались гладкие ступени ярусов, сливавшиеся с темным безлунным небом. Кое-где торчали факелы, и их рыжие языки окрашивали бледно-розовый камень в алые и пурпурные тона, так что казалось, будто стенка покрыта пятнами свежей крови. В западном конце каменного овала была проделана дверь, ведущая в кольцевой коридор под скамьями амфитеатра, в восточномврата, через которые служители вытаскивали погибших праллов. По слухам, их вывозили на ближайшие виноградники, закапывая прямо между лозами; таким образом, живым невольникам полагалось забавлять Хаббу, а мертвымспособствовать плодородию ее земель и, в конечном счете, богатству.
Ворота амфитеатра запирались изнутри на засовы, дверь же всегда была открытане столько из-за подневольных бойцов, попадавших сквозь нее на ристалище, сколько для удобства охранников. Сразу за дверью, слева, находился арсенал, а справакараульная, где коротали время стрелки. Днем они поочередно выводили праллов на аренудля поединков либо на прогулку, а ночью дремали, пили по маленькой и развлекались игрой в кости. Снаружи дежурил лишь один часовой, и стоял он как раз у двери, откуда мог обозревать темные щели окон и всю посыпанную песком арену. Обычно для этого хватало света месяца и звезд, но в безлунные ночи, вроде сегодняшней, вокруг ристалища горели факелы.
К счастью, у окошка киммерийца их не было. Ближайший пылал над дверью, рядом с охранником, и Конан пополз туда, извиваясь в песке, словно огромная ящерица. Часовой стоял к нему в пол-оборота, задумчиво разглядывая небеса, и яркие южные звезды стали последним, что довелось ему повидать в жизни. Конан прыгнул, сбил его наземь, ухватил левой рукой за челюсть, правой уперся в затылок и повернул. Раздался чуть слышный хруст шейных позвонков, и тело стража обмякло.
При нем нашлись меч, копье, нож и лук со стрелами. На взгляд Конана, хаббатейские клинки были коротковаты, хоть н довольно тяжелы, но выбирать не приходилось; он взял себе меч, подтолкнув кинжал и копье подползавшему Сайгу.
Готов поганец? пробурчал асир.
Готов, ответил киммериец. Теперь нарежем лапши из тех жаб, что дрыхнут в караульной.
Они поднялись на ноги. Сильная рука рыжебородого стиснула плечо Конана; на одном дыхании он шепнул:
Как войдем, ты стань у двери, чтоб ни один шакал не вылез наружу. Ну, я сверну им шеи всем, до кого доберусь.
Ладно, киммериец кивнул и, пропустив вперед Сайга, перешагнул порог. Беглецы миновали недлинный прямой коридор, свернули направо и очутились еще перед одной дверью, распахнутой настежь. За ней, в просторном помещении с низкими каменными сводами, сидели и лежали на покрытых коврами скамьях семь человек: трое, с мечами у поясов и луками за спиной, метали кости, а четверо, безоружные и полуголые, дремаливидно, их очередь нести стражу приходилась на вторую половину ночи.
Сайг переломил копейное древко о колено. Послышался треск, три воина подняли головы, но не успел Конан прошипеть «Тихо, рыжий болван!», как асир уже ворвался в караульнуюс наконечником копья в одной руке и обломком древка в другой.
Да, его не зря звали на родине Сигваром Бешеным! Он действовал стремительно и безжалостно: копье тут же воткнул в глаз одному из солдат, второго уложил могучим ударом кулака, а третьего, успевшего выхватить меч, огрел палкой. Череп хрустнул, брызнули кровь и белесая каша мозгов, четверо дремавших стражей вскочили, но в руке Сайга сверкнул меч, и Конан, покинувший свою позицию у двери, уже стоял наготове за его спиной. Раздались звуки глухих ударов, и охранники, один за другим, упали на залитые кровью ковры.
Пора сматываться, произнес Сайг, поспешно забрасывая за спину лук и набитый стрелами колчан.
Но Конан не торопился. Подобрав связку огромных ключей, он изучал их, пока не выбрал один, отмеченный серебряной насечкой.
Похоже, от кладовой, буркнул он, поворачиваясь к асиру. Идем туда, приятель, я должен забрать свои клинки.