Что плохого в том, чтобы плакать? Ты уже плачешь?
Нет!
Тогда поплачь. Может, ты просто расстроилась, но еще не поняла, почему.
Я ее обнимаю, и она кажется мне еще меньше, чем обычно, как будто под дождем она исчезает. Тогда Ниса рыдает, и я глажу ее мокрые волосы, приятные и скользкие на ощупь, стараясь ее успокоить.
Пойдем в дом? говорю я через некоторое время, когда мои пальцы кажутся мне предметами, совершенно отдельными от меня и не способными сгибаться в принципе. Ты там тоже можешь плакать. Хорошо?
Она, наконец, отнимает руки от лица, и тогда я вижу, почему она не хотела плакать. Почему ей нельзя плакать. Почему все это неправильно.
Дорожки на ее щеках не прозрачные от слез и дождя, а черные. Черный в темноте означает в том числе и красный. Они блестят, и они вязкие. Потому что состоят из крови. И капли, набухающие в уголках глаз Нисытоже кровь.
Я думаю о болезни, как и все другие люди, ощущаю ужас от одной этой мысли, и в голове моей происходит спазм, становится больно.
Только вот все оказывается еще хуже, чем самый большой страх в истории человечества. Я вижу, как в капле крови Нисы, полной и тяжелой, готовящейся скатиться вниз, что-то шевелится.
Я плачу кровью?!
Но я уже не могу ей ответить, потому что из капли ее крови выбирается что-то мерзкое. Оно не толще шерстяной нити, похоже на извивающегося червя или на пиявку. Ниса прижимает руку к глазу, но я ловлю ее за запястье.
Нет, не трогай это!
Что там?! Оно живое!
Я не знаю, живое ли оно, но оно шевелится. Оно покидает ее глаз, растягивая слезный проток.
Что там?!
Длинная и мерзкая штука.
Ниса дергается, но я мотаю головой.
Подожди, пусть она лучше выползет, чем вернется обратно!
Я отрываю одну из астр, красную, подношу к щеке Нисы, предлагаю существу выползти на нее. Мне не хочется, чтобы оно попало Нисе на руки или в нашу землю.
Не закрывай глаза, говорю я. Существо покидает ее глаз, оно падает, извивается между частых, красных лепестков. Нам с Нисой нестерпимо отвратительно, но ни один из нас не успевает этого озвучить.
Потому что меняется все. Я думаю, что мы очень не вовремя оказались в дурацком черно-белом фильме, где оператор совершенно не умеет работать со светом.
Я запрокидываю голову, чтобы понять, почему закончилась ночь, и оказывается, что она не заканчивалась. Небо полно звезд, онирассыпанные по приборной панели лампочки, вспыхивают и гаснут, и снова вспыхивают.
Но не излучают света. У него нет источника, он ниоткуда не идет. Мы то ли в сумерках, то ли на старой фотографии, все неясно и блекло, все смертельно холодно и ненадежно, а еще периодически погружается в темноту. Я встаю на ноги, поднимаю Нису. Мы на том же месте, в то же время. Золотой свет исходит из столовой.
Но астры не имеют цвета, на небе мигают звезды, а луна путешествует по облакам, словно корабль по морю. В секунды, когда все погружается в темноту, я не чувствую своего тела.
Это одно из умений твоего народа? говорю я. Путешествовать в страшноватое и черно-белое?
Ниса только качает головой. Глаза у нее большие, а лицо испачкано кровью.
Я не знаю, что происходит. Так быть не должно.
Мы не должны здесь быть.
Но если мы уже здесь, то что мы должны делать? Раньше Ниса не плакала кровью, поэтому ответа на этот вопрос у меня нет. Звезды на небе мигают, ветер не колышет астры и траву, но продирает меня до костей, и даже со звуками что-то совершенно не так. Полная тишина нарушается вдруг шорохами и каким-то странным хрустом. Бывает такой, если наступить на насекомое.
Только окно в гостинуюзолотое, настоящее. Я беру Нису за руку, говорю:
В дом!
Ты думаешь, в доме все в порядке?
Там горит свет!
Я смотрю на астру, ее лепестки больше не шевелятся.
Оно сбежало! говорит Ниса.
Давай и мы побежим!
Ощущения совсем другие. Нет, мы не в невесомости, но мне кажется, что мой организм и мир взаимодействуют как-то неправильно. Я не могу этого объяснить, ощущение неприятное. Мы оказываемся в доме куда быстрее, чем должны, словно пространство сжимается, как сложенная вдвое бумажка.
В столовой все снова черно-белое, хотя квадрат окна и изнутри кажется золотым. Мама и папа здесь, но после того, как мы все попадаем в темноту, их уже нет. И все же я слышу их голоса, доходящие до меня, словно сквозь воду.
Любовь моя, все закончилось. Помнишь, что говорил мой бог? Он едва не разрушил все, мой милый, но Марциан спас тебя. Мы можем больше не ждать наказания. Мы можем жить дальше.
Они снова появляются, и я замечаю, что родители словно их отражения. Бестелесные изображения. Мама сидит на стуле, папа стоит рядом с ней, положив руку ей на плечо, и она гладит его пальцы.
Мама! Папа! кричу я.
И Ниса вторит мне:
Госпожа Октавия! Господин Аэций!
Папа говорит:
Мне кажется, ты все равно чем-то обеспокоена. Это из-за Нисы? Я тоже заметил, как они похожи.
Это невозможно, говорит мама. Я видела ее тело. Я видела ее сердце вне ее груди. Просто совпадение, правда?
Без сомнения. Комбинации генов, ответственные за наш фенотип, это лотерея. Есть шанс, что им выпали билеты с похожими цифрами, вот и все. Так бывает.
Я не волнуюсь об этом.
Но волнуешься о чем-то другом.
Папа тянет ее за руку, и она встает, прижимается к нему.
Я беру со стола тарелку и швыряю ее на пол. Она разбивается, но осколки не останавливаются, дробятся и распадаются, превращаются в фарфоровый песок, но не замедляются в разрушении, пока я не перестаю видеть их.
Ниса ругается, я беру вилку и прокалываю ближайший шарик. А папа начинает петь. Голос у него прекрасный, глубокий и мелодичный, но сейчас кажется, будто его передает дурное радио. Оно хрипит, срывается в тишину, и снова пускает его в эфир.
Папа прижимает маму к себе, и они, не сговариваясь, начинают танцевать.
А мы с Нисой стоим и смотрим, не в силах ничего сказать. Они не слышат нас, не видят нас, и у нас нет идей, как выбраться, хотя вот они, мои родители, мои родные, которые всегда помогут мне.
Папа поет песню "О, моя дорогая Клементина". Он часто поет ее маме, и их обоих это забавляет, хотя смысл у песни жутковатый. Такая забавная, фривольная песенка из прошлого века с узнаваемой мелодией.
Папа рассказывал нам ее историю. Один варвар влюбился в дочь принцепса, который владел шахтой, где ему случилось работать. Он любил ее так сильно, а потом, может, потому что они не могли быть вместе, а может, потому что она не хотела, утопил ее.
В тот же вечер он отправил письмо в полицию и пришел в кабак. Там он исполнил веселую песню о том, как утонула его дорогая Клементина, и о том, как ужасно жаль, что теперь ее нет.
Из кабака его и забрала полиция. То ли потому, что мотив у песенки был привязчивый, а слова простые, то ли из-за запоминающегося ухода исполнителя, песенка, исполненная лишь один раз, прижилась в народе.
А больше, чем столетие спустя, песенка о желанной принцепской девушке, которую утопил влюбленный варвар, превратилась в гимн Безумного Легиона. Так Клементина стала Империей.
Мне песня никогда не нравилась, потому что она жестокая. Мне всегда было жалко Клементину, и я не понимал, чем эта бедная девушка заслужила смерти.
Еще, наверное, мне казалось, что маму должно обижать такое сравнение. Но в этой песне словно был тайный смысл для них двоих.
Вот и сейчас они танцуют, и когда столовая пропадает в темноте, а потом выныривает из нее, кажется, что они перемещаются с места на место каким-то волшебным образом. Они двигаются слаженно, и как я ни стараюсь шуметь, звать, ничто не может нарушить их танца.
Папа перестает петь, и мамин шаг тут же сбивается, а потом она прижимается к нему и начинает плакать.
Любовь моя, говорит она. Я так боялась, что больше не увижу тебя, я
Я не понимаю, скажет ли она про нас или про что-то другое, я лишь вижу, как они влюблены друг в друга. Им понадобилось много времени, чтобы этому научиться, но и через столько лет эта любовь кажется мне совсем юной.
Папа склоняется к ней и осторожно целует ее скулы, чтобы успокоить.
Мне становится ужасно неловко, даже больше от того, что это видит Ниса. Ниса, похожая на кого?
Я не смотрю! говорит она. Еще хуже, чем увидеть эротическую сцену, когда смотришь кино с родителями, правда?