Прислушайся к моим молитвам, Матушка, ведь ты взрастила меня!
И хотя зубы Нисы выдают страх и звериную злость, голос у нее становится звонкий, девичий, какого я никогда не слышал.
Небо сходит с ума, а под камнем скрывается богиня. Вот какой у меня сегодня день.
Я, Юстиниан и Офелла не становимся на колени, ведь богиня Нисы нам чужая, мы не знаем, чего она хочет и как говорить с ней, не знаем формул, которыми к ней обращаться.
Мой бог здесь, я чувствую его, но ему, наверное, весело просто смотреть. Ведь, когда у тебя столько глаз, это твое любимое дело.
Я запрокидываю голову, и небо гаснет. Только одна единственная звезда горит ярко и близко.
Я не знаю ее имени, она незнакома мне. Мой бог говорит со мной, а я не знаю его языка.
Офелла хватает меня за руку. Ладошка у нее маленькая, теплая, а лак с двух ногтей немного облез, наверняка, когда она хваталась за поручни, взбегая по лестнице вверх. Ее это расстроит, думаю я, но только если мы будем жить.
А если нет, то и не жалко лак, хотя он розовый и очень красивый.
Не бойся, говорю я и даже нахожу, как это обосновать. Если бы она хотела нас съесть, она бы съела нас уже. Это же богиня.
Юстиниан начинает смеяться, а я смотрю на одноглазое небо. Звезда пульсирует со все большей скоростью, а потом, в какой-то момент, самый лучший из всех, я понимаю, что это самолет. В грудь ко мне проникает воздух сырой и свежий, осенний, настоящий и сладкий до боли внутри.
Небо темное, звездочка самолета движется по нему вперед, такая маленькая. Мы снова в настоящем мире, как нельзя вовремя.
Офелла издает такой вздох, будто сейчас лишится чувств. Ниса встает с колен, оборачивается к нам. Зубы у нее на месте, я знаю, что нужно отдать ей кровь. Так лучше звучит, вместо покормить, потому что онане мое домашнее животное.
Ты знала? спрашивает Юстиниан. Что это твоя богиня?
Не с самого начала, говорит Ниса. Подносит руку к губам, трогает клыки, будто сама удивлена тому, что они у нее есть. Но я догадалась. У нас говорят, что она никогда не поднимется к нам. И я поняла, почему. Нет, все-таки догадалась не то слово.
Я знаю, какое то.
Почувствовала, говорю я. Ниса кивает.
Вот почему нам нужно в Парфию. Я попадаю к моей богине, мой папа жрец, он должен знать.
Но когда она говорит "мой папа жрец" звучит все равно так, словно это "мой папа бросил меня".
Я ложусь прямо на пол, касаюсь рукой своей щеки, и она оказывается обжигающе горячей. Моему примеру следуют Юстиниан и Ниса. Офелла стоит над нами, она похожа на комету, потому что яркая и злая, расхаживает на фоне темного неба.
А когда звезды падают, это в августе и называется персеиды, вспоминаю я. Но глядя на Офеллу понимаю, что лучше не говорить. Рядом со мной лежит Юстиниан, такой же разгоряченный и раскрасневшийся, как я, и рядом со мной лежит Ниса, абсолютно холодная и бледная, мертвая Ниса.
И как мы попадем в Парфию? спрашивает Офелла. И мне отчего-то ужасно приятно, словно Офелла сделала мне лучший на свете подарок, что она говорит так, будто не представляет, как этоне поехать с нами.
А что Юстиниан будет там, я знаю, потому что Юстиниан любит странные вещи, они делают его вдохновленным, даже если для всех они ужасные и опасные.
Вот Юстиниан и говорит:
До того как мы все вынуждены были спасать свои жалкие жизни с помощью кардионагрузок, ты меня спросила, что я предлагаю. У меня есть идея самая лучшая, самая невероятная и самая подходящая одновременно. Я хотел бы эмфазировать, если только есть глагол от слова эмфазис, что эта идея действительно гениальна. Однако, есть нешуточная вероятность, что все это будет очень опасно, поэтому дай-ка мне закурить, я все расскажу.
Глава 4
Я люблю путешествия. Мне нравится, как люди радостны и взвинчены, потому что скоро окажутся в каком-то далеком месте. Мне и самому здорово. Мы сидим в главном зале аэропорта и ждем, когда начнется регистрация. Но у нас билетов нет, поэтому мы не собираемся занимать очередь.
Я не скучаю, потому что у меня есть книга, которую я теперь всегда буду носить с собой. Она толстая, вкусно пахнет бумагой и краской, а на обложке изображено звездное небо, и каждая яркая точка на нем подписана, поэтому не осталось места для заглавия.
Название я вижу, когда открываю книгу. Там внушительными черными буквами написано "Атлас небесного бога". Дома такая книга тоже есть. Она, наверное, имеется почти у всех людей нашего народа. По ней мы определяем, кем будут наши дети, гадаем, выбираем благоприятные дни для важных дел. В общем, это важная книга, потому что никто не может сосчитать все звезды на небосводе. Толстая, необходимая книга, где на карте звездного неба отмечены мы все.
В детстве я читал про себя, сопоставлял описания своих звезд, стараясь выдумать другого мальчика, это было весело.
Я бы и сейчас взял ту самую книгу, уголок которой я погрыз, и где до сих пор хранятся мои закладки, но домой возвращаться нельзя. Так что я купил новую книгу и с ней не расстанусь, ведь в страшном мире мой бог говорил со мной.
Я научусь понимать его слова, и он скажет мне снова.
Но это потом, сначала я напишу письмо. У меня в зубах конверт, а на коленях книга и сверху нее лист бумаги. Вот как я неудобно пишу, от этого мой почерк получается еще хуже, как будто дрожит.
Я пишу:
"Милая моя мама, я уезжаю в Анцио с друзьями, потому что мы молодые и хотим веселиться. Я люблю тебя, папу и Атилию, и я рад, что все хорошо. Вернусь через неделю или больше. Очень хочу еще побыть с вами, но молодость скоротечна, об этом все говорят. И хотя как раз для тебя молодость вечна, я уверен, что ты войдешь в мое положение. Передай папе, как я люблю его и сестре, что ее тоже. Не волнуйся за меня, я буду очень осторожен! Люблю тебя, мама".
Я не пишу, что я ее сын и Марциан, потому что это она и без меня знает. Мне не стыдно писать ей о том, что я люблю ее, ведь это правда. Но то, что мы сделали все равно никуда и никогда не исчезнет. Будет болезненной раной, к которой каждый из нас боится прикоснуться. Я почти хочу попросить ее, чтобы она рассказала папе. Может быть, она и сама расскажет. Или я расскажу. Думать об этом так сложно, и я все время прячу эти мысли, сминаю их, как фантики от конфет, и выбрасываю. Но фантики от конфет исчезают навсегда, а мысли возвращаются снова и снова. Вкладываю письмо в конверт, и Юстиниан заглядывает мне через плечо.
Ты серьезно?
Я ничего не сказал, говорю я. Поэтому я не серьезно.
Ты будешь писать родителям о том, что уезжаешь? Они ведь будут тебя искать.
Но не найдут, говорит Ниса. Он же не покупал билет.
В любом случае, письмо это странно. Ты же не барышня из прошлого века. Если бы ты хотя бы объявил в письме о своей помолвке, это показалось бы стилизацией.
Отстань, говорю я. Я не могу позвонить. Потому что они поймут, что я вру. Или я не захочу их расстраивать и сам все скажу. Мне нужно быть стойким.
Да, говорит Юстиниан. Пожалуй, я отстану и схожу за едой. Офелла, ты со мной?
Но Офелла молчит. Она тоже что-то пишет, только ожесточенно и в толстой тетрадке. Ее светлые волосы гладят бумагу, когда она ниже склоняется над текстом. А когда Офелла убирает пряди за ухо, чтобы не лезли в глаза, я замечаю, что у нее по носу рассыпаны едва заметные веснушки, такие светлые, что хочется коснуться их краской.
Она не обращает внимания на слова Юстиниана, словно не слышит.
Хорошо, вздыхает Юстиниан. Ниса, тебе не предлагаю сходить со мной за едой, ведь твоя еда пишет своей мамуле письмо.
Ты обещал отстать, говорю я.
Ты прав, человек моего масштаба должен выполнять обещания.
Когда Юстиниан уходит, мы с Нисой переглядываемся. Вовсе не потому, что хотим порадоваться тому, что Юстиниан нашел себе дело. Я говорю первый:
Ты думаешь, они сестры? Мама говорила, что ее сестра покончила с собой. Они очень любили друг друга, и мама до сих пор не может смириться с тем, что тети больше нет. А если она есть?
Ниса передергивает плечом. Движение выходит слишком дерганное, чтобы показаться безразличным.
Я не знаю, Марциан, говорит она. Моя мама никогда ничего не рассказывала о себе. Она вообще не очень охотно со мной говорит.
А папа?
Он говорил, что мамапарфянка, просто в ней есть чужая кровь, поэтому внешность у нее для наших краев экзотическая.