Одна из нихмоя мама, другая жемама Нисы. Такие разные, думаю я, но, наверное, мама Нисы любит ее так же, как мояменя, иначе это было бы несправедливо.
Офелла говорит:
Ладно, ребята. Пора идти, пока та женщина не пришла в себя.
Я не думаю, что она когда-либо приходит в себя, отвечает Юстиниан. Они оба рады поговорить о чем-нибудь другом, Ниса быстро оказывается между ними, обнимает обоих за плечи.
Так что, погуляем?
Офелла быстро, словно ее застали за чем-то непотребным, кладет пепельницу обратно на тумбочку, и я понимаю, что она хотела ее забрать. Хотя пепельница далеко не самая красивая штука на земле, Офелла явно возвращает ее на место с неохотой. Я еще раз смотрю на всем чужой, никому не принадлежащий номер, прячу в карман фотографию и выхожу в коридор вслед за своими друзьями.
Мы идем по уродливому красному ковру, на котором остаются отпечатки наших подошв, недолговечные следы нашего пребывания.
Я думаю, как помочь Нисе, но так как думаю я медленно, мы успеваем пройти три картины с корабликами на вершинах акварельных морей прежде, чем я решаю, что нужно будет дождаться кого-нибудь вербального, кто работает в этом мотеле и спросить про постояльцев и обстоятельства их отъезда.
Но высказать свою детективную идею я не успеваю, потому что Ниса вдруг резко останавливается, прижимает кулаки к глазам, как маленькая девочка, проснувшаяся посреди ночи.
Твою мать, говорит Ниса. Опять.
Юстиниан и Офелла отскакивают от нее, оба ударяются о стены, потому что коридор узкий.
Подожди, говорит Офелла. Ты имеешь в виду, что сейчас нам нужно быть подальше отсюда?
Мы не знаем, отвечаю я, а Ниса проходит вперед, прижимается лбом к стене, отвернувшись от нас. Выглядит она жутковато, шея напряжена, а все остальное тело почти расслаблено. Как девушка из нашего народа, переполненная отчаянием настолько, что движение становится невозможным. Я вижу рубиновую каплю, которая падает вниз и словно бы совершенно исчезает в ворсе красного ковра.
Первая капля, вторая, третьяначинается дождь. Ниса издает звук средний между возгласом отвращения и облегчения. Я кидаюсь к ней, но Офелла и Юстиниан удерживают меня.
Стой. Мы не знаем, как это работает.
Да, поэтому и нельзя ее оставлять, говорю я. Ниса разворачивается к нам. Дорожки крови на ее щеках похожи на потекшую тушь, только цвет иной, а железный запах я чувствую даже отсюда. У нее на ладони извивается существо. Оно не имеет головы, глаз, похоже на линию, одинаковую на всем протяжении, неприродно ровную.
Юстиниан громко ругается, Офелла прижимает руку ко рту. А я ощущаю себя зрителем, и хотя мне хочется помочь Нисе, я не могу пошевелиться, и мне это совсем не нравится. Ниса выглядит, как картинка с музыкального альбома какой-то очень суровой и мрачной группы, а потом существо выскальзывает между ее пальцев, и она пытается поймать его второй рукой, тогда уже она становится будто в черной комедии.
Черно-белой комедии. Все вокруг блекнет еще до этого, как червь шлепается на пол, и это разбивает мою теорию о том, что дело в нем.
Дело ни в чем. Все происходит, меркнет, проваливается в темноту, а потом в густые, серые сумерки. Я вижу, как корабли на картинах качает на нарисованных волнах, они выглядят живее, чем мухи, которые пропадают и появляются, но даже тогда выглядят, как будто это ониплоские изображения.
О, говорит Юстиниан. Не то ретро, которое я люблю, но в этой обстановке выглядит даже естественно.
Губы его, однако, едва шевелятся, получается почти шепот. Мы бросаемся к Нисе, которая пытается удержать червя. Он скользкий и, в конце концов, все-таки плюхается на пол, мы вчетвером, как дети, увидевшие майского жука в песочнице, пытаемся его поймать, падаем на колени, с увлечением стараемся прижать червя, да только он оказывается быстрее каждого из нас, даже быстрее Нисы, чьи руки я едва вижу, настолько неуловимы ее движения.
Офелла говорит:
И что теперь делать? Ждать, пока это пройдет само?
Поняв, что червь ускользнул, мы садимся на пол, вытягиваем ноги к чужим дверям, прижимаемся друг к другу.
Выглядим мы, наверное, совершенно невозмутимо, только вот на самом деле мы все в ужасе от места, где оказались.
Просто когда не знаешь, что делать, никуда не спешишь.
Я достаю из кармана фотографию. Мама на ней не меняется, та же улыбчивая девчушка с кривым нижним резцом. Санктина же совершенно меняется. Фотография становится влажной от капель крови, которыми испачканы ее руки в перчатках, а накидка разрезана, и я вижу дыру, будто оставленную сигаретой, там, где должно быть ее сердце.
Изображение изменяется странным образом, словно проникает в реальность, смыкается с ней, и суть, и смысл его влияют на материю. Я протягиваю фотографию остальным. Юстиниан говорит:
Фотография это реальность, ставшая знаком.
Там что, кровь? спрашивает Офелла. А Ниса говорит:
О, мама красотка, правда?
За окном в конце коридора мигают яркие звезды. Словно свет в том окне, думаю я.
А потом звезды вдруг замирают, только одна продолжает гореть и гаснуть. Я понимаю, это одна из моих звезд. Глупость.
Глупость, глупость, глупость. Мне кажется, словно эти слова раздаются в моей голове.
Значит, мы заперты здесь? Пока за нами не придет толстая подземная чушь?
Идеальная формулировка, Офелла. Но я не знаю, связано ли то, что мы попали обратно с подземной чушью.
Ниса не говорит вот чего: мы не знаем, выберемся ли мы отсюда на этот раз. Не было ли наше спасение просто случайностью?
Я смотрю в другой конец коридора. Мне кажется, коридор много длиннее, чем был в реальности, а в конце темный-темный, словно впадает в пустоту и темноту, такой тоннель, где еще не видно света. Звезды с другой стороны наоборот близкие, как будто заглядывают в окно.
Мы поднимаемся и оказывается, что это тяжело. Меня качает, будто мы на корабле во время шторма, кажется, что пол и потолок сейчас поменяются местами. Я успеваю схватить Офеллу прежде, чем она упадет.
Похоже на фильм, который я снял в восемнадцать лет, говорит Юстиниан. Только фильтры лучше.
Я понимаю, что не ощущаю температуры. Мне не холодно и не жарко, я могу смотреть, как качаются кораблики из краски на красочных волнах, а коридор уходит в бесконечность.
И нам даже некого позвать на помощь. Но Офелла все равно зовет:
Помогите!
Ты правда думаешь? спрашивает Ниса. Что это поможет?
Я прохожу мимо нее, открываю окно. Звезды так близко, что стоит протянуть руку и можно будет коснуться их. Глупость, говорит одна, глупость.
По пустынной и сумеречной улице несется пыль. Я вижу нечто большое, словно асфальт передо мной течет, как река.
Оно внизу, говорю я. Так огромное, я не вижу, где его конец, вся улица занята им. В прошлый раз это существо казалось много меньше.
Я дергаю Юстиниана за рукав, показываю на существо.
Видишь? говорю я. Глаза у Юстиниана делаются большими, но цвет их не виденвсе черное и белое. Я снова ощущаю, как холодно. Все здесь изменчиво до полной неповторимости.
Офелла, дорогая, глянь-ка сюда, говорит Юстиниан голосом очень спокойным, уступает место Офелле, и она издает визг, который в самое мое ухо проникает, что-то сжимает в черепе, что-то разбивает. Я зажимаю уши, Офелла говорит:
Что нам делать?!
Не паниковать, говорит Ниса. Оно сюда не доберется.
Она не говорит, что мы будем надеяться. Но на самом деле нам остается только надеяться. Оно ползет внизу, волна огромной реки.
Загораются еще звезды, снова и снова, и я чувствую себя так же, как когда смотрел на горящее и затухающее окно в доме. Словно мне хотят что-то сказать. Звезды в сумеречном, не вполне темном небе кажутся такими странными.
Мой бог говорит со мной. Я смотрю на непривычно яркие звезды, но не понимаю ничего. И все же мой бог не оставляет меня здесь, от этого становится легче.
У меня такое чувство, что бог со мной говорит.
У меня такое чувство, говорит Офелла. Что я сейчас сойду с ума.
Потом она замолкает, смотрит, как змеится по потолку трещина. Движение ее сродни чему-то живому, она сворачивает в сторону, отступает назад, продвигается вперед. Здесь нет границы между живым и неживым.