Он кинулся к бочке, обеими руками нагреб серебра и швырнул на пути Юлия. Тусклый блеск сыпанул со звоном и шелестомпо головам И ни единый человек не пошевелился.
Стало жутко.
Кидайте, говорю, что вы! прошипел Святополк ревущим сестрам. Хотите, чтобы вас зарезали, как овец? нагнувшись за узорчатые грядки колымаги, так чтобы не было видно с площади, он ущипнул Раду за ногу. Перестань, говорю, кидай! Юлий ничего не простит!.. Никому Да что!.. Кидай!
Но Рада ревела, не замечая ни щипков, ни оскорблений, и только подергивалась, когда больно было.
Святополк терял голову, не зная, на что решиться. Оставив бесполезных девчонок, он набрался храбрости встать. И увидел головорезов Юлия. А конники Ивора вязли в ревущей толпе и, что хуже всего, распались, не удержавшись единым целым. Окруженные неспокойным морем людей, озлобленным и ревущим, не дерзая уже работать плетками, латники старались только удержаться в седлах. И сомнений не могло быть, что значило бы для них падение.
Юлийэто война! вскричал Святополк во всю глотку. Святополкмир благоденствие надсадный голос безнадежно глох среди ужасающих воплей избитых. Не по своей воле Святополк принял венец! Не по своейнет!.. А Юлийэто голод, разорение!.. разврат!.. Я обещаю!..
И остановился, в отчаянии сознавая, что все не то и не так. Святополк умел говорить хорошо и складно, умел говорить долгонужно было только, чтобы его почтительно слушали. Сейчас он дрожал, ничтожный и жалкий перед необъятной мощью людской громады. А рядом, выматывая душу, прощались с жизнью, голосили три обезумившие, ни на что не годные дуры!
Гони! Пошел! вскричал Святополк и двинул кулаком в толстый кучерский зад.
Куда?! Господи! возроптал кучер, теряясь от необходимости возражать государю. Испуганная ряха его выражала готовность повиноваться, но руки, подбирая вожжи, тряслись. Не говоря ни слова, Святополк несколько раззлобно и частоударил жирную бесчувственную спину.
И-эх! Прости, господи! взмахнул кучер кнутом, зажмуриваясь, чтобы не видеть застрявших в долгой, на сорок шагов упряжке людей, и огреллошадей и народ без разбора.
Сидевшие на каждой второй паре вершники ощущали тесноту толпы своими коленями и не смели погонять, но обеспокоенные лошади, давно уже приседавшие, прядавшие ушами, рванули вразнобой, возбуждая друг друга ржанием и храпом, упряжка дернулась. Кто-то вопил, что-то трещало и хрустело. Ошалев от ужаса, вершники быстро остервенели и пустили в ход плеткипод общий, сплошной стон колымага тронулась, дергаясь и вздрагивая, казалось, от одного только крика. Она не продвигаласьпродавливалась, медленно и жутко, толчками продиралась сквозь живое тело толпы.
Вопила уже вся площадь, по окраинам подавались врозь, разбегаясь; возникшие в толпе прослабины перемежались сгустками давки. Кучер и вершники лупили плетками, ничего не разбирая, и находили себе оправдание в собственном же ожесточении. И тут нашелся молодец, который выдернул из задней оси чеку и навалился на колесо изнутри.
Довольно скоро огромное колесо с широким железным ободом, в котором торчали измазанные кровью шляпки гвоздей, соскочило. С треском колымага перекосилась, поставленные на ковер многопудовые бочки серебра и золота скользнули, проломив ограждение. Все посыпалось вон: бочки, хлынувшие из них монеты, ковры, едва успевшие взвизгнуть княжны и великий государь Словании, Тишпака, Межени и иных земель обладатель Святополктеряя венец и голос.
Это крушение не остановило давки, а придало ей новый размах и ожесточение.
Полновесного золота оставалось в бочках еще больше половины. Солнечные сколки червонцев и получервонцев, рыбья чешуя грошей плеснулись звенящими языками, рассыпались по сбившимся комом коврам, по спинам и головам. Весть о чуде распространилась по площади, догоняя бегущих, опережая их, сбивая тем самым с толку и путая намерения. Возле подломленной колымаги в невообразимой куче деревянной щепы, ковров, юбок, бочек и спутанных конечностей деньги гребли горстями! Впавший уж было в малодушие народ обратился вспять, самые прыткие и скорые умом лезли напролом через перекошенную колымагу, облепив ее до последней крайности, ибо прытких и скорых оказалось по случаю большинство. Раздался зловещий треск. Цепляясь друг за друга гроздьями, и прыткие, и скорые без разбора ахнуликолымага подломилась, провалившись всей средней частью. Козлы запрокинулись и съехал спиной вниз, в общую свалку багровый от переполнявших его чувств кучер.
Накрытый скособоченной крышей, Святополк тщетно терзал задыхающуюся под ним княжну, тщетно тащил ее за волосы, давил и уминал локтемскоро он смог установить, что такой образ действий нисколько не помогает выбраться наверх кучи. Он подался назад, остервенело выдергивая себя из зацепившегося за гвоздь кафтана, и, наконец, выполз из кафтана вовсекак змея из собственной кожи. Немедленно пришлось ему тут пустить в ход и локти, и ногти, и зубывсе, чем располагал. Извиваясь, великий государь бодал и брыкался, чувствуя каждое мгновение, что влекущая неведомо куда волна вот-вот опрокинет его на мостовую, не спросив звания и чина.
Ободранный, лишенный золотого кафтана и венца, он ничем не отличался от мужчин и женщин, молоденьких девушек и мальчишек, что отвечали ему пинками. Однако деньги нисколько не занимали Святополка, проблеском разума он все же понимал, что нельзя поддаваться соблазну и подражать устремившейся к золотому мареву толпесколько хватало злости, он пытался выбиться из толчеи вон.
На ногах Святополк не устоял и, очутившись на коленях, получил по пальцам кованым каблуком, в отместку укусил чью-то тугую голень под задравшимся подоломомерзительно противную в шерстяном чулке.
Отброшенный потом за переднее колесо колымаги, Святополк поймал нечто вроде чужих волос без головыэто оказался меховой околыш Святовитового венца. Озабоченный спасением, малокровный потомок Святовита сообразил все ж таки, что не лишним будет прихватить венец, раз он сам идет в руки, и пролез на карачках под осью, перебравшись под не обвалившуюся часть кузова. Здесь было достаточно просторно, чтобы собраться с мыслями, но недостаточно безопасно, чтобы на этих мыслях задерживаться. Перекошенный настил над головой потрескивал, колымага вздрагивала под тяжестью обвисших на ней людей и в непродолжительном времени обречена была обрушиться окончательно, похоронив под собой самые лучшие догадки и соображения Святополка, если таковые имелись.
Он сохранял еще достаточно разума, отваги и предприимчивости, чтобы оставить сомнительное убежище и отдаться превратностям взволнованного человеческого моря.
Четверть часа спустя, помятый и задыхающийся, Святополк все еще держался на ногах, влекомый возникающими в толпе течениями. Последний всплеск страстей выплеснул его вблизи здания земства, где разредившаяся толпа оставляла достаточно простора, чтобы пробираться в самостоятельно выбранном направлении.
Миновав открытую сводчатую галерею, никем не узнанный и не узнаваемый, государь оказался на прилегающей улочке, но не мог приметить здесь ни одного значительного лица. Не видно было кольчуги или бердышей, сияющих доспехов витязя или пышных усов какого завалящего стражника на худой конецни единого стоящего человека, чтобы обременить его государственными невзгодами и заботами.
Близоруко оглядываясь, Святополк обнаружил, что сжимает в горсти сильно помятый венец, золотую Святовитову шапку с покривившимся шестилучевым колесом на макушке. Венец он водрузил на голову и тут же поспешно его сдернул, уловив взгляды подозрительных молодцев, у одного из которых был подсунутый за сумку на поясе, как бы припрятанный нож с грубой рукоятью, а у другого зловещий нос крючком и необыкновенно острый подбородок. Святополк понял, что отнимут.
Тогда он почел за благо упрятать венец на грудь под расхожий полукафтан монашеского покроя и быстро пошел вдоль закрытых и запертых лавок, удаляясь и от ножа, и от крючковатого носа, а потом резко (с рассчитанной хитростью!) нырнул в какую-то щель и побежал, заслышав шаги. И еще раз внезапно свернул, протиснулся и перелез, перелез и протиснулся, обдираясь о щербатые камни, сокрушая под собой трухлявые доски, оскальзываясь на облитом помоями косогоре.