А сейчас, Нута, я какой? спросил он неожиданно для себя.
Она засмеялась, хитренько глянув, потом посмотрела в землю, на истоптанную траву, опять вскинула взгляд, чему-то улыбаясь, и сказала:
Искушенный. Но не очень. Дикости в тебе много осталось. А Лепель, она оглянулась, он не такой простодушный как ты, но тоже дикий, хотя и понарошку. Ты дикий по-настоящему, а он понарошку. Но я это не сразу разобрала. А когда разобрала, то уж поздно было.
Лепель, вставленный в раму кукольного балагана, засмеялся, не разжимая губ, и почесал макушку. Вопреки обыкновению он был необыкновенно молчалив и сдержан.
Все переменилось, Юлий, сказала Нута, словно желая пресечь надежды. Юлий торопливо кивнул, заранее соглашаясь со всем, что имела заявить его бывшая жена, недолгая государыня и княгиня, ставшая затем кукольницей. Той бедняжке казалось, что она тебя очень любит, но больше всего она любила свою любовь, а значит, саму себя. Теперь же мне кажется, что я люблю весь мир. Но это такой же обман, потому что на самом деле я люблю Лепеля.
Густая толпа, что обступила балаган, выказывала необыкновенную для племени скоморохов сдержанностьне слышалось легкомысленных замечаний, обычного, не сдержанного никакими приличиями и общественными перегородками зубоскальства, скоморохи переговаривались между собой, если случалось, приглушенными, едва ли не благоговейными голосами, и уж никто не вмешивался в разговор. Причиной этому следовало, по видимости, считать не одну только осмотрительность, понятную, когда имеешь дело с государем, но и особенное отношение к Нуте, высокое человеческое достоинство которой имели здесь предметом своей общей ревнивой гордости. Скоморохи словно бы представляли Нуту государю, и, похоже, они едва ли простили бы ему малейшее неуважительное движение.
Не нужно ли тебе чего? спросил Юлий, остро ощущая убожество своей скованной, приземленной мысли.
Нута же отвечала не сразу, и это показывало, что она отнеслась к предложению вполне ответственно.
Я слышала, что оставшийся от правления Могутов древний закон приравнивает странствующих скоморохов к пропавшим бражникам кабацким. И там, в этом законе, будто бы есть такие нарочные слова, в насмешку: а походным скоморохам за бесчестье тень обидчика.
Ропот за спиной Юлия говорил, что унизительный приговор известен был развеселому люду слишком хорошо.
И еще говорят, продолжала Нута, в суде свидетельство четырех странствующих скоморохов приравнивается к свидетельству двух оседлых или одного горожанина домовладельца.
Безобразный закон! воскликнул Юлий с горячностью, которую трудно было от него ожидать в продолжении этого неловкого разговора. Законы нужно пересмотреть. Обещаю!
Не выказывая особенной благодарности, Нута кивнула, удовлетворенная естественным обещанием Юлия. Не удовлетворился однако Лепель.
Государь, напомнил он о себе из балагана, нужны деньги.
Да, живо откликнулся Юлий, конечно! Ему казалось излишним и, может, даже не совсем приятным для Нуты касаться самоочевидных вещей принародно. Он чувствовал, что не вправене скромно это и не вернонавязываться со своими благодеяниями. Да и что он мог дать своей бывшей не долгой жене, растерзанный сомнениями, неудовлетворенный собой и несчастный? Что он мог дать ей теперь, когда она прекрасно без него обошлась?
Но опять, наверное, он поспешил с умозаключениями, ошибся (и осознал это с ощущением вины), не известно почему полагая, что деньги его будут благодеянием. Нута не видела тут благодеяния и ничего такого вообще, что могло бы поставить ее в неравное или неловкое положение, она не выказывала ни малейшего побуждения одернуть мужа, а тот запнулся лишь на мгновение.
Мы с Нутой задумали кое-что. Дворец кукольных представлений нечто небывалое. Дух занимается от одного замысла. И надо бы на первый случай, если скромно
Хорошо, мой друг, перебил его Юлий, не давая Лепелю, по крайней мере, доводить дело до расчетов и сметы. Вы получите сколько нужно.
Мы посчитали
Сколько нужно для самого блистательного замысла, повторил Юлий с нажимом, и Лепель наконец понял, поспешил закруглить разговор благодарностями.
А что, начала Нута, перебивая мужа, правду говорят, что Золотинка сейчас в Колобжеге?
Вопрос застиг Юлия врасплох, он осекся. Нельзя было соврать и правду нельзя было говоритьне мог он врать, глядя в ясные, чистые глаза Нуты.
А вы едете в Колобжег? спросил он вместо ответа.
Да.
Нута выбрала Колобжег, мы все туда едем, заметил кто-то в толпе непонятно зачем.
Я еду с вами.
Скоморохи как будто только и ждали этого: грянуло общее ура! Завопили жалейки и дудки, вышел из себя, рассыпался грохотом барабан, и заревел медведь, замолкший было по причине неестественной тишины.
Так что Юлий не скоро сумел заговорить, чтобы добавить несколько слов:
Не так шумно, друзья мои, заметил он, улыбаясь. Не надо шума. Оставим это все между намиесли вы умеете хранить тайну. А я буду называться я приму имя
Раздериш, неожиданно мрачным голосом подсказал Лепель.
Ну да, вскинул глаза Юлий. Пожалуй. Именно так: Раздериш.
Новое имя Юлия удивительно подходило к его раздерганным чувствам.
Государыня оставила собеседниковна взгляд Юлиева посланца это было презабавное собрание колбасников и других подобного рода общественных деятелейи перешла в смежную комнату, где остановилась возле окна с нераспечатанным письмом в руках.
Вы, значит, только что из столицы? спросила она второй раз подряд, как отметил смешливый молодой человек.
Только что, государыня, подтвердил он с поклоном. Кудрявый малый с легким пухом на детских розовых щечках.
Княгиня глядела недоверчивым взглядом, который предвещал как будто тот же вопрос по третьему разу. Она словно перещупывала каждое слово гонца на достоверность, взвешивала и глядела его на свет. Пронизывающий взгляд этот напоминал смешливому молодому человеку, что прекрасная Золотинка, как бы там ни было, волшебница. Молва приписывала княгине между прочим способность видеть насквозь и глядеть на три сажени под тобой в землю. И то и другое было бы сейчас весьма некстати, ибо Юлиев дворянин Мухорт имел точное поручение государя, которое обязывало его пройти неуловимой тропкой между правдой и ложью.
Государь здоров? Как вы его оставили? сказала она, поворачивая письмо обратной стороной, внимание ее привлекли большие печати красного воска.
Милостью божьей совершенно здоров, заверил Мухорт с очередным поклоном. Я имел честь сопровождать государя на охоту. В числе нескольких доверенных спутников.
А где он сейчас? спросила Золотинка мимоходом, не особенно как будто настаивая на вопросе.
Но здесь-то и подстерегала Мухорта опасность. Он поскучнел лицом и осторожно, стараясь не глядеть по бокам, где открывались равно опасные пропасти правды и лжи, произнес с полной ответственностью за каждое свое слово:
Я имел честь оставить государя под столицей. Севернее Толпеня, полдня пути будет. Государь изволил отправить меня в Колобжег с письмом. Это заняло девять дней, государыня. Сначала верхом до столицы, потом на ладье великокняжеского боевого флота.
В искусно составленном ответе не было ни слова лжи, хотя не было, по сути дела, и правды. Золотинка вскинула карие глаза и словно не слышала, не поняла и молчала, заставляя гонца теряться в сомнениях относительно ожидавшей его участи. Потом она взломала печати и остановилась, не решаясь развернуть лист. Светло-серый шелк гладкого платья с двойной, открытой в шагу юбкой, неправдоподобно белые, как снег, по-девичьи схваченные темной лентой волосы, которые светились против окна, придавали облику государыни нечто призрачное, непостижимое и ненадежное, что заставляло посланца повторять про себя: свят! свят! чур меня!
Да! спохватилась она, нарушив тишину. Вы с дороги устали. Отдохните пока, я позову вас.
Это было первое письмо Юлия за все время разлуки.
Когда нарочный удалился, Золотинка поспешно, с несдержанной уже никакими условностями жадностью развернула ломкий, шуршащий лист и, не догадавшись сесть, схватила глазами строчку: «Милостивая государыня моя Золотинка, многолетно здравствуй! Пишу тебе в поле на коротком привале. У меня все в порядке»