- жалобно заскулил парень. - Вы же не знаете, что этот китаец...
- Выметайся! - Бургер привстал и рассерженно ткнул пальцем в мальчишку. Быстро!
На минуту о Билли забыли, и он отошел в сторону, боясь улыбнуться.
До парня наконец дошло, что делать ему здесь больше нечего, и он ушел, злобно взглянув напоследок на Билли. Бургер вытер одну из дощечек для посыльных.
- Отлично, парень, похоже, ты получишь работу. Как тебя зовут?
- Билли Чун.
- Мы платим по пятьдесят центов за каждую доставленную телеграмму. - Он встал и подошел к Билли, держа в руке дощечку. - Ты оставляешь в залог десять долларов и берешь телеграмму. Приносишь дощечку - получаешь десять пятьдесят. Ясно?
Он положил дощечку на стойку. Билли взглянул на нее и прочитал написанные мелом слова: "Минус пятнадцать центов".
- У меня все будет в полном порядке, мистер Бургер.
- Отлично. - Он ладонью стер надпись. - Садись на скамейку и заткнись. Никаких драк, никаких разборок, никакого шума, а иначе получится как с Роулзом.
- Да, мистер Бургер.
Билли сел. Мальчишки посмотрели на него с подозрением, но ничего не сказали. Через несколько минут маленький смуглый парнишка наклонился к нему и пробормотал:
- Сколько он с тебя снимает?
- Что ты имеешь в виду?
- Не будь идиотом. Или ты отдаешь ему часть бабок, или больше здесь не работаешь.
- Пятнадцать.
- Говорил я тебе, что он так и сделает, - громко прошептал другой парень. - Говорил я тебе, что он не остановится на десяти... - Он резко осекся: диспетчер посмотрел в их сторону.
День покатил по своей горячей наезженной колее, и Билли был доволен, что сидит вот тут и ничего не делает. Некоторые парни уходили с телеграммами, но его ни разу не вызывали. Соево-чечевичные бифштексы оказались тяжелой для желудка пищей, и ему дважды пришлось выйти в темный, убогий туалет во дворе здания. Тени на улице удлинились, но в воздухе по-прежнему висела все та же удушающая жара, что держалась последние десять дней. В шесть часов пришли еще трое мальчишек и с трудом уместились на скамье. Бургер сердито посмотрел на них: похоже, только так он и мог смотреть.
- Некоторые могут быть свободны.
На первый день вполне достаточно, подумал Билли и ушел. От долгого сидения у него затекли ноги, а бифштексы, кажется, рассосались. Можно было подумать и об ужине. Черт! Он состроил кислую гримасу. Он знал, что у них будет на ужин. То же, что и каждый вечер уже много лет подряд.
В порту с реки дул легкий ветерок, и Билли медленно шагал по Двенадцатой авеню, с удовольствием ощущая прохладу. За сараями, убедившись, что поблизости никого нет, он размотал проволоку, которой была привязана к сандалиям подошва из покрышки, и сунул две купюры в образовавшуюся щель. Они принадлежали ему и только ему. Он закрепил проволоку и по трапу поднялся на "Уэйверли Браун", который стоял у шестьдесят второго причала.
Реки не было видно. Соединенные друг с другом измочаленными канатами и ржавыми цепями, ряды допотопных "Викторий" и "Свобод" создавали фантастический пейзаж из причудливых надстроек, болтающегося, как белье на веревке, такелажа, мачт, антенн и дымовых труб. За всем этим возвышался один-единственный пролет так и не достроенного Вагнеровского моста. Эта панорама не казалась Билли странной; он здесь родился, после того как его семья вместе с другими беженцами с Тайваня обосновалась в этих времянках, на скорую руку построенных на судах, гниющих и ржавеющих за ненадобностью у Каменного Мыса со времен второй мировой войны. Больше негде было разместить многочисленных приезжих, и суда показались в то время блестящей неходкой. Они должны были стать временным убежищем, пока не найдется что-нибудь получше.