Увидев меня, он напыжился еще больше и патетически воскликнул:
Вот онмой героический собрат по борьбе за освобождение!
Ну, не кот, а прямо-таки Вильгельм Телль!
Мы приводили себя в порядок в доме Гилберта. Мылись, чистились, скоблились, стирали мою куртку, Кис был Главным Консультантом, расчесывали порядком свалявшуюся шерсть Стивенса. Кис решил отдать свой арбалет младшему сыну Гилберта, потому что «таскаться в мирное время с этой корягойсебе дороже». По-прежнему на боку у Киса красовался кинжал.
Это гораздо лучше арбалета! надрывался кот. Ты погляди только, как он отточен. Бритва!
Кис в боевом порыве размахивал сталью, прыгал, взвизгивал, как черкес, парировал удары невидимого противника, и я всерьез опасался, что он отхватит себе ухо. Кончилось это тем, что Кис устал и, приперев противника в углу, нанес ему последний страшный удар, кровожадно мяукнул, вытер кинжал и небрежно кинул его в ножны, но, как раз в них-то и не попал, а чуть было не пронзил себе заднюю лапу.
ПРИМЕЧАНИЕ СТИВЕНСА: Дьявол! Я пригрел у себя на груди змею!.. Впрочем, я выше этого и в атараксии лишь горько улыбаюсь, бесстрастный философ, взирающий с холодных вершин своего разума на тщетные попытки невежд задеть его честь
Ночью мы спали как убитые. По-моему, если бы по мне всю ночь бегала стая мышей, а за ними Стивенс, то и тогда я вряд ли бы проснулся. Наутро мы хотели покинуть Вольный город, хоть Гилберт и уговаривал нас задержаться на 34 дня. Предстоял суд над Гауном и его головорезами. В Университете должны были начаться срочные работы по спасению библиотеки и отбитых у наемников коллекций. Уже велось следствие по поводу внезапного прорыва Гауна через городские ворота
Но Кис был неумолим. Он твердил, что время дорого и торопил меня. Я же, откровенно скажу, с большим удовольствием отлеживался бы в доме Гилберта. Увы, приходилось уступить Кису и лишь, в тщетной попытке разжалобить непреклонного кота, несколько преувеличенно охая и морщась, страдальчески потирать ногу, причем не всегда одну и ту же. Кис уличил меня в этом и всячески высмеял, после чего все боли почему-то прошли.
Вместе со Стивенсом мы собрали небольшую дорожную суму, куда вошло всё необходимое и чуть-чуть лишнего. Кис заявил, что судьба наказала его, сведя с «таким мелким субъектом».
Будь ты величиной с Гилберта, нахально сказал он, ты смог бы тащить на себе приличествующий запас еды. Теперь же мы будем есть сухие корки, размачивая их горькими слезами
Итак, груз был собран, и чуть свет надо было выходить.
А утром, разглагольствовал перед сном Кис, есть только одно достойное занятиепрощаться. Не надо надрывать душу провожающих тем, что ты, стараясь связно отвечать на прощальные речи рыдающих друзей, лихорадочно собираешь свои шмотки и все-таки, в конце концов, забываешь взять полотенце и зубочистку!
Мы уже укладывались спать, когда в комнату вошел старший сын Гилберта по прозвищу Медведь. Он молча сунул мне какую-то флягу и, потоптавшись, неохотно пробурчал:
Бальзам. Пригодится. Ну, не пуха!..
Он неуклюже похлопал меня по плечу, пожал коту лапу и вышел, еле-еле проходя своими широченными плечами в узкую дверь. Улыбаясь, я тщательно упаковал драгоценную флягу, а Кис, дуя на лапу, поведал радостно, что бальзамштука страшно дорогая и редкая; действие его поразительно и что он, Кис, желал бы, чтобы меня проткнули мечом в шести местах или оторвали бы мне голову, дабы потом я убедился сам в чудесной силе этого лекарства. Я кинул в Киса подушкой и пообещал, что испробую непременно этот бальзам на его мохнатой башке
Только вот с чинным прощанием у нас ничего не вышло
Проснувшись отлично выспавшимся и бодрым, я обнаружил, что лежу укрытый своей курткой на каменистом плоскогорье, а вокруг расстилается диковатый, почти марсианский пейзаж. Того и гляди, из-за скалы высунется синяя голова любопытного аборигена и прекрасная Аэлита в серебряной крылатой машине торжественно спустится с небес
С минуту эти мысли лениво бродили в моей полусонной голове, но потом я увидел в двух шагах крупного скорпиона, деловито ковыляющего в полуметре от моей руки, и вскочил, как ошпаренный. С дрожью в сердце и руках я обследовал себя и долго опасливо тряс куртку, но ничего, кроме пыли, не вытряс.
Вставайте, скиталец, избранник богов! толкнул я Киса, уютно посапывающего рядом. Он свернулся бубликом настолько по-домашнему, что хотелось немедленно налить молочка в блюдечко и нежно чесать соню за ушками.
Кис долго и вкусно потягивался, не размыкая очей, затем перевернулся на другой бок, открыл один глаз, шумно вздохнул и уверенно пробормотал:
Сказки всё это! после чего опять задрых.
То, что мы очутились не на том месте, где уснули, начал Кис, меня мало удивляет, ибо сей субъект (он жестом прокурора ткнул в меня лапой, паршивец, мол, пакостник этакий!) из другого, так называемого физического мира, своей массой вносит непредсказуемые флуктуации в течение пространственно-временного континуума, при каковых, понимаете ли, и возникают спонтанные возмущения окружающей среды
А где это мы? я невинно вклинился в драматическую паузу, видя, что кота «понесло».
Кис с неудовольствием замолчал, а затем сухо сказал, что «прерывая его стройную логическую речь, рыцарь уподобляется некоему домашнему животному, перед которым, увы, ни к чему метать мелкие украшения».
Пришлось проглотить эту пилюлю, поскольку перебранка не входила в мои планы
Ярко-синее, открыточное, прямо-таки курортное небо, лохматое огромное солнце, низкие причудливые скалы, шорох теплого ветра и ни травинки вокруг!
Может быть, это те самые горы?
Нет.
Почему ты так уверен в этом?
Потому, что потому, ответил всё ещё нахохленный Кис.
Начался однообразный путь. Более всего эта равнина походила на ледяное арктическое поле; только вместо торосов, льда и снега вокруг громоздились гранит и кремний. Идти было почти легко. Все боли прошли, и тело вновь стало ловким и окрепшим. Неплохое настроение омрачала не столько мысль о том, что идем мы черт его знает куда и, может быть, даже в противоположную от цели сторону, сколько грусть от разлуки с только что обретенными друзьями.
Слушай, Кис, а что будет с Гауном? Повесят?
На кой ляд его вешать? Посидит в городской тюрьме, столько, сколько присудят, а когда из него труха посыплетсяпусть мотает на Фронтир, на Север.
Спасибо, объяснил. Во-первых, если из него посыплется труха, то он от старости помрёт
Извини, но я употребил это выражение в несколько ином смысле. Помнишь, я учил тебя тому, что магом Гауну стать не даноспособности ниже средних, а вот нечисть на него давно лапу наложила. Черный маг из Гауна не получается, а по-простому, по-мясницкион Дьяволу весьма пригодился. Ну, ничего! Наши, что могут, вычистят. Магия, то да сё, в келье, сам понимаешь, чертям места нет. А когда удастся его хоть немного в чувство привестина Фронтир, нехай живёт.
А если он опять за своё? И вообще, «кровь убитых вопиёт о мести» и прочие дела
Рыцарь, рубака ты мой простой и незатейливый, думай, что говоришь. С Фронтира назад дороги нет, да и Чезаре Донатти там не живёт. Там уж Гаун пусть сам выбирает, к какой стороны Бог, а с какойВраг его парнокопытный.
Стивенс внезапно развеселился:
Ты что, братец, всерьёз думаешь, что процесс перевоспитания Гаунаэто молитвы, пост, схима и иже с ними? Вот уж не было печали!
Слушай сюда, студиозус, старый добрый Кот Ирвинг Стивенс поведает тебе общеизвестное: никаких душещипательных бесед! Где-то Гауну глаза откроют, если их бесовщина отвела, а самое главноепомогут ту Бездну увидеть, куда он уже почти целиком въехал. Ты когда-нибудь задумывался о том, ЧТО там, внизу? Я конечно же, имею в виду не недра земные думаю, у Гауна сердце не выдержит и отбросит он копыта, и последним его земным ощущением будет дикий ужас при мысли о том, что ни черта не успел герцог Гаун сделать, чтобы Бездну ту от себя отвратить и теперь ему в ней хор-р-о-о-ошее местечко уготовано!
Ты же сам сказал, что у него на Фронтире всё-таки будет выбор: илиили
Говорил и сейчас говорю! Моё мнение, что прогнил-таки Гаун по самые уши, и к Свету ему пути уже нет. И получится из него в итоге некий мелкий бес. Знаешь, из тех в аду мучимых, кои свои мучения намерены на всех и вся переложить, вот и пакостят.