Степь, конечно, не лес и не пиктские джунгли, и среди трав труднее укрыться от конных стрелков, но о подобных мелочах он пока не тревожился. Ему случалось бывать на гирканских равнинах, и он помнил, что встречаются там и овраги, и пересыхающие заболоченные реки с поросшими камышом берегами, и большие валуны, след древнего ледника, отступившего к северу. Словом, в степи хватало мест, где удалось бы подстеречь погоню и расправиться с хаббатейскими всадниками.
Сейчас о том задумываться не стоило; сейчас Конан мечтал лишь завладеть своими драгоценными клинками и выбраться из каземата под ристалищем. Но пока что мечты оставались мечтами; он просто сменил одну тюрьму на другую.
Солдаты, сторожившие его на пути к арене Митры, растворили клетку, передав пленника с рук на руки местным стрелкам; затем распахнулись двери в коридор и в темницу. Не успел Конан досчитать до двадцати, как очутился в разгороженной решеткой каморке, вроде той, в которой он отсидел последние дни. Правда, другая половина его нового узилища выглядела обитаемой: кувшин с брандом был опустошен на треть, и рядом с ним стояли два блюда – с фруктами и с медовыми лепешками.
Где же находился сосед? Вне всяких сомнений, на арене, ибо за окном гудела и грохотала колотушками многотысячная толпа и слышался звон металла. В три шага Конан оказался у зарешеченной бойницы и приник к ней, пытаясь разобрать, что творится за клубами взметенного песка. Не в пример голытьбе, посещавшей ристалище Нергала, зрители тут были облачены в богатые или даже роскошные одежды, многие – в белых плащах с широкой синей или зеленой каймой, знаком отличия кинатов, кое-кто – при мечах и в сопровождении слуг. Вдоль рядов сновали разносчики прохладительного и горячительного, торговцы фруктами и сладостями, продавцы амулетов, трещеток, соленой рыбы и жареного мяса; над нижними скамьями были растянуты пестрые тенты, а сидевшие наверху укрывались от жарких лучей послеполуденного солнца зонтами. Но, если не считать всех этих признаков богатства и знатности, нобили в амфитеатре Митры ничем не отличались от черни в амфитеатре Нергала: и тут и там стоял привычный для Конана вой, рев и грохот.
Не обращая внимания на шум, киммериец всматривался в происходящее на арене. Там бились два великана, не уступавших ему ростом. Один, светловолосый и сероглазый, был, похоже, из плененных рыцарей Немедии или Аквилонии, ибо грудь его, плечи и бедра прикрывал доспех, над шлемом с опущенным забралом развевались перья, а в руках сверкал длинный меч. Клинок этот, прямой и обоюдоострый, действительно относился к разряду самых длинных – длинней на свете не было. Немедийские и аквилонские всадники обычно рубили им с коня, ворочая обеими руками, и могли, не наклоняясь, подсечь пехотинцу колени.
Светловолосый тоже держал свой огромный меч в обеих руках и действовал им с отменной ловкостью. Это являлось свидетельством немалого искусства, выносливости и силы, поскольку он не мог передохнуть, положив тяжелое оружие на луку седла; он бил им и колол, наступал и защищался, используя то на манер секиры, то словно копье, то принимая удар противника на прочную гарду, откованную в форме чаши. Казалось, его сверкающий клинок вот-вот вонзится в грудь или плечо врага, снесет ему голову напрочь либо оставит хотя бы кровавую отметину на ребрах.
Но светловолосому попался достойный соперник! Этот полунагой гигант был, конечно, ваниром или асиром – с рыжей бородой и огненной гривой, с мощными мышцами, бугрившимися и перекатывавшимися словно морские валы в бурю, с ногами, напоминавшими дубовые стволы. Он дрался тяжелым молотом на длинной, окованной сталью рукояти с острым шипом внизу. Головка молота с одной стороны была плоской, с другой – вытянутой и слегка изогнутой, как клюв ворона.