Он был первый из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.
Каков будет щит? спросил художник и тут же начал рисовать.
Кавалерийский треугольник.
Цвета: Один? Больше?
Два. Голубой и белый, отвечал кавалер не задумываясь.
Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурьнебо, верность, честность. Сереброблагородство и чистота. Как рассечем?
По горизонту, белыйсверху.
Мех, пояса, перевязи?
Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.
Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.
Да? Кавалер на миг задумался. А вороны часто встречаются?
Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, воронсимвол мудрости и течения времени.
Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.
Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, закончил рисунок художник.
Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:
Сделайте ворона пострашнее.
Сделаю ему рубиновое око.
Ёган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.
К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.
Волков молча достал монеты.
Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? предложил художник. У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.
Да, мне это нужно, согласился кавалер. Штандарт и пару сюрко.
Попоны для коней в ваших цветах.
Лишнее.
Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.
И ни днем больше, сказал Волков и снова полез в кошель.
Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча, и от Пилески. Особенно его радовала ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
Чертов мошенник, после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
Чертов ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот что значит дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на кавалера уже не столь злобно, как совсем недавно. А Ёган и вовсе гордился так, словно это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так, отпивал для вида. Он ощущал беспокойство. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.
«Ничего, ничего, уговаривал он себя, главное в любой кампанииэто правильно подготовиться к ней».
Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.
Велено передать вам, господин кавалер, с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады и принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?
Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:
А что за монахи были? Какого ордена?
Мне этот орден неизвестен, отвечал трактирщик. И повторил: Велите открыть?
Нет, сухо ответил Волков.
Как нет, давай, Фолькоф, отведаем монастырского винца! крикнул Скарафаджо.
Нет, еще тверже отвечал кавалер.
Господин сказал нетзначит, нет, хлопнул по столу нетрезвый Ёган, не надо, вот так вот Нас уже один раз пытались отравить вот так же Мы уже все знаем насчет вина, которое дарят какие-то непонятные монахи Мальчишка один выпил вот такого винца и фить Ёган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе, и на небесах.
Трактирщик, явно не ожидавший такого развития событий, опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнес:
А на вид такие приличные монахи были.
И ушел.
Фолькоф, неужто ты испугался, храбрился Роха, хочешья попробую это вино первым?
Ёган, сказал кавалер, отнеси вино в мои покои.
Ёган пошел наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо, почти шептала:
Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях, ждет вашей смерти. Стекло сказало.
Волков кивнул в ответ, погладил ее по волосам и спросил:
Есть будешь?
Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.
Ступай, спасибо тебе.
Вам спасибо, господин, отвечала Агнес, вставая.
Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении, и, встав, закончил праздник:
Хватит, у всех на завтра дела есть, идите спать. Трактирщик, еду, что не доели, собери, доедим завтра.
И все засобирались. А Роха стал прятать за пазуху сыр и колбасу, кавалеру было не жалко.
Он вдруг понял, что все эти люди, зовущие его господином, ему не ровня, даже Роха, с этой колбасой за пазухой, еще больше не ровня. Волков еще раз обругал себя за то, что ума не хватило, или не смог, пригласить рыцарей с церемонии.
Все расходились, а он вышел на улицу и увидал, как в сумерках юный пекарь за углом трактира обнимает Брунхильду, что-то шепчет ей.
Ни секунды не размышляя, он подошел к ним и, схватив девушку за руку, потянул за собой, а опешившему пекарю сказал:
Сегодня моя очередь.
Пекарь возразить не смел, только вздохнул в ответ и пошел восвояси. А вот Брунхильда возражала от души, ругалась, но кавалер ее не слушал, тащил за руку в покои, как пришли, выгнал оттуда монаха, Сыча и Ёгана, те пошли спать в покои к Агнес.
Что ты бесишься, дура? ласково сказал он Брунхильде, когда они остались наедине.
А то, что не жена я вам, ясно? злилась девица. И нечего меня как овцу пользовать.
А пекарю, значит, можно?
А может, он мне люб.
А я, значит, нет?
А вы, значит, нет. Иной раз противны, аж выворачивает.
По-твоему, пекарь лучше рыцаря?
А может, и лучше, раз пекарь любит.
А я тоже, может, люблю. Он чуть не силой усадил ее на кровать, держал ее руки в своих.
Ой, что ж вы врете, девушка попыталась вырваться, врут и не краснеют даже.
Ну что ты, бешеная, он не выпустил, поцеловал ее в шею, ты хоть раз проводила ночь с рыцарем? Пекарей-то у тебя будет хоть сотня. Только подмигни.
Ой, прям, важность какая, отвечала Брунхильда, но уже не так рьяно, я рыцарей поманю, и тоже сотня будет.
Да, согласился кавалер и потянул подол платья вверх по стройной ноге. Тут я с тобой не спорю, ты прекрасна. Самая красивая.
Ой, прям, так и прекрасна без зуба, недоверчиво взглянула девушка, но руку кавалера уже не убирала со своей ноги, я когда говорю, так иной раз и шепелявлю.
Это тебя не портит, а он и рад был, уже дотянулся до самого верха бедра, ты и без зуба красивее всех, что я видал в этом городе.
Врете, уже тихо-тихо сказала Брунхильда, дыша вином ему в лицо.
Не вру, отвечал Волков, задирая ей юбки и целуя в губы. Слово рыцаря.
А она как ждала этого, впилась в его губы своими, обвивая его шею руками. И дозволяя его рукам касаться там, где ему вздумается.
Как только в зале появился канцлер, так сразу кавалер направился к нему, хотя монахи и шипели на него и пытались остановить, но он не обращал на них внимания; подойдя к столу приора, он остановился и, не кланяясь, не здороваясь, водрузил на стол неоткупоренный кувшин вина с монастырской печатью:
Говорят, то вино драгоценное неизвестные монахи даровали, даже поблагодарить их не смогушли. Мне, простому рыцарю, такое вино не по чину, решил вам его принести. Спасибо вам, монсеньор, за то, что помогли получить рыцарское достоинство.