Езус-дитятко, тебя ожидаю,
Тихо шепчу в небес синеву.
Свет поднебесный тебя окликает,
Сердцем горячим тебя зову
пропела паненка тоненько и очень чисто.Или я глупости говорю?
Гайли улыбнулась, тоже напела:
Ночка цiхая зарыста суд-часiна
Нарадзiла Дзева чыста Бога-Сына
Не глупости,сказала тихо и веско.Это тоже Узор. Искаженный, войной покалеченный. Но если бы памяти о мире с нами не былото что тогда защищать? Самое яркое, что я помнюБожья Матерь Остробрамская. День вроде никакой, серенький, но выские окна над воротами распахнуты, и икона горит чистым золотом.
Тихая ночь, святая ночь,
в край Родной приходи
легким шепотом пришло из углов. Франя, пискнув, прижалась к Гайли.
Кто здесь?
Слабое эхои тишина.
Не надо бояться,Гайли, как давеча Франя, подобрала ноги, завернулась в кожушок, глядя на мерцающий в печи огонь.Злой такого не споет.
Цавнцигеровна отстранилась, затрепетала рыжими ресницами:
Я и не боюсь! Я уже многое видела. Мне кажется иногда, что я прожила сто лет. Только ты не смейся
Я не смеюсь.
Тогда скажи мне. Вот ты гонец, ты должна знать. Имею ли я право любить человека обрученного? Человека, что любит свою невесту? Зная, что своей любовью причиню ему боль
Франя
Была такая королева Хуана,зашептала девушка себе в колени,ее возлюбленный муж умер, а она все никак не давала его похоронить, всюду возила с собой его тело, за что была прозвана Безумной. Так вот я, как та гишпанская королева, возила с собой тело чужого жениха. Правда, он не умер, он спит. А теперь я здесь, а он в Вильне, и я все себя уговариваюона вскинула кудлатую голову и почти выкрикнула:Но когда любишь безнадежно, все же не стоит выпрашивать взаимности. Даже когда есть надежда получить. Любовь всегда должна быть сильной. Всегда!!
Гайли с досадой дернула сдавивший шею зеленый ружанец:
Пан Бог в людях не разберется, а ты с меня ответа требуешь
Яхонт, выпав из гнилой оправы, закатился под полок. Толстушка радостно ойкнула, хватаясь за щеки:
Это ты! Ты в Краславку прошлым августом камешки кидала?заулыбалась.А то все думаю-думаю, откуда тебя знаю, а вспомнить не могу Да,Франя сбила нагар с лучинки, в поярчевшем свете снизу вверх заглянула подружке в лицо,и на медальоне. Не ты, конечно, но похожа. Очень!
На каком медальоне?вдруг охрипнув, спросила Гайли.
Писателя,заморгала панна Цванцигер.Из Блау. У него еще имя такое смешное
И морозом, продирающим кожу:
"Генрих Айзенвальд".
Лейтава, Строчицы, 1831, апрель
Хутор стоял на холме, на семи ветрах. Воротами кланялся речушке с мягким названием Узейка да трем озерцам, поросшим мясистыми листьями кувшинок, задомокунался в рощу диковинного манчжурского ореха и раек, цветущих по весне цыгановатой розовой кипенью. Роща эта медленно и почти незаметно переходила в Крейвенскую пущу.
Построен хутор был "покоем", копирующим старинные укрепления. Просторный квадрат двора с одной стороны замыкал вытянутый дом под крышей из дранки, с мезонином и галереей, подпертой точеными столбами, с двух другихслужбы и мастерские из толстых почерневших от времени бревен. С четвертой в бревенчатый тын врезаны были ворота из дубовых плах. Сверху навес, сбоку калитка.
Хутор назывался Строчицы и принадлежал чете Ковальских, доставшись от тетки по наследству. Пан Ковальский, знаменитый ковенский врач, переехал сюда вместе с супругой по деликатным причинам. Поскольку другого доктора в округе не было, да и специалистом пан Йозеф слыл отменным, скоро и здесь у него появилась обширная практика и немалый доход. Кто не мог платить деньгамиплатил натурой: яйцами, молоком. Так что хозяйства можно было вовсе не держать. Благодарные родственники и сами исцеленные быстро привели в порядок службы и заброшенный дом, оштукатурили, побелили стены, выкрасили в яркий голубой цвет ставни и разрисовали их "золотыми шарами". Как-то незаметно в хлеву замычала корова, захрюкали свинки, куры пошли бродить по двору и рыться в клумбах к досаде пани Каролины, оказавшейся неплохой садовницей. Именно ее стараниями за низким штакетником под стенами дома буйно цвела сирень, начинали распускаться шпалерные розы и шиповник, а под их густыми ветвями тянулись кверху пестрые тюльпаны и синие и желтые ирисы, которые здесь любовно назывались "касатиками". Созерцая эту идиллию, трудно было поверить, что на хуторе расположился штаб Кароля Залусскего, принявшего на себя управление уездом Крейво и чин генерала повстанческих войск Лейтавы.
Был тезка хозяйки дома личностью в своем роде замечательной. Побочный сын старого герцога Урма ун Блау и панны Гонораты Залусскей, законной супруги посла Лейтавского в Блаунфельде, считался он тем не менее патриотом и среди шляхты был весьма популярен. Пока Лейтавский Головной Комитет обсуждал в Вильне, как и когда устраивать восстание, пан Кароль воевал. И замашки великого пана и уездного начальника ему охотно прощали.
Апрель оказался удачным месяцем для партизан. Малые и большие победы; стекающиеся со всех сторон мелкие партизанские группы и отдельные добровольцы; надежда на оружие, купленное комитетом Стражи (партию из Лондиниума ожидали в Полангене, хоривская должна была пройти в Омель по Словутичу и Нирее). Надежда на военную помощь Балткревии и на то, что Лейтава станет наконец свободной Соединению Залусскего удалось перехватить несколько идущих на Вильню обозов с оружием, снаряжением и провиантом и связать значительные силы немцов, что поднимало дух и заставляло верить в близкую победу.
Среди инсургентов, примкнувших к новоиспеченному генералу, был и отряд Цванцигеров.
Увидев среди партизан девушек, пан Кароль схватился за голову. Если присутствие гонца он еще мог так-сяк стерпеть, то Франциску стал энергично отговаривать оставаться в войске. Весь из себя дамский угодник, пан Кароль и представить не мог, чтобы женщина была полноправным солдатом. Полагал, что надо ее опекать и на нее оглядываться, а сама она никак о себе позаботиться не сумеет.
Иначе восприняла явление девушек пани Каролина: рассыпалась в любезностях и готова была слушать о боях и походах бесконечно. Хотя Гайли заметила, что хозяйка Строчиц разочарована. Должно быть, она мечтала увидеть у себя на пороге бряцающих доспехами Девиц Орлеаньских или Боболин, вместе с Гарольдом Байроном тонущих в Эгейском море за освобождение еллинов.
Но чувства свои пани Кароля держала при себе и обращалась с гостьями вежливо и очень мило.
Была пани Ковальская очаровательной толстушкой лет двадцати пяти или около того: пышные формы под капотом голубого муслина, полные, до плеч нагие руки, горящие жаром глаза, белестящие кудри, яркий улыбающийся рот. Вдобавок к внешности и Рубенсовой Афродиты пан Бог одарил ее острым умом, знанием людей, живостью и юмором, а некоторое вполне невинное злоязычие было как бы пикантной приправой к блюду.
Супруг пани доктор Йозеф, Ежи по-простомуеще не старый мужчина, пышнотелый, круглолицый, кровь с молоком, с мягкими очень белыми руками, показался Гайли похожим на счастливого кота. Еще в молодости выбрал он себе девиз: "Спеши медленно",и следовал ему свято. Дома ходил доктор в просторных кюлотах и бархатном жилете поверх льняной рубахи с атласным галстуком, заколотым булавкой с моховым агатом. Но ради гостий изменил своей привычке и обрядился кроме того в табачного цвета сюртук. Поддергивая манжеты с агатовыми запонками и любуясь на звезды гонца, он звучно шепнул девушкам:
Пану Богу хвала, что вы у нас гостите. Наконец-то аманты постыдятся голосить под окнами, и для меня наступит блаженная тишина.
Вы что-то сказали, мой ангел?протянула Кароля зловеще, снимая с каминной решетки вскипевший кофейник. Ее прическа слегка растрепалась, прикрыв безупречный лоб; щеки разрумянились, тонкое домашнее платье с голубой лентой под грудь обрисовало фигуру, и была пани Ковальская безумно хороша.
Ничего, право же,закатив глаза, подмигнул девушкам Ежи. Кароля застыла с кофейником, возведя очи горе. Точно призывала небо в свидетели мужского коварства.
Нет, ну надо же быть таким злопамятным.
Да ничего подобного!доктор ловко свернул крахмальные треугольники салфеток, расставил на бархатной скатерти чашечки с пастушками, сливочник, креманки с медом и вареньем, бокалы и высокий графин валашского вина.
Совершенно невинное увлечение! Просто дружба!пани грохнула кофейник на деревянную подставку. Испуганно звякнули хрусталь и тонкий фарфор.
А какие траты на бинты! Бедный кавалерийский полковник
Франциска с Гайли недоуменно переглянулись.
Так вам бинтов было жалко?засопела Кароля, наливая черный напиток.
Нет, великой поэзии,флегматично отозвался муж.
В каплях чело ее мягче сияет
Роз белоснежных завоя.
Легче тумана покров обнимает
Тело ее неземное.
процитировал он с доскональным знанием предмета и сделал глоток.Хороший кофе, душенька В остроге он бы такого не написал.
Кароля уперлась руки в боки:
Ну, знаете
Это же Адам!молитвенно прошептала Франциска.
Разумеется,пан Ежи плеснул себе вина и залюбовался игрой красок в хрустальных гранях, делая вид, будто не замечает, как кипятится супруга.Юный бакалавр года два-три прожил напротив нас и волочи хм ухаживал за моей женой.
Он был другом дома!
А я разве спорю? Но это не повод швырять подсвечники в другого хм друга дома,пан Ежи рассмеялся и, отобрав кофейник, силой привлек к себе пыхтящую Каролину.Впрочем, потом они сумел договориться. Стоило появиться на пороге одному, второй немедленно сигал за дверь. Но, надо заметить, здесь, в Строчицах, намного спокойнее.
Если супруга и была не согласна, то хранила несогласие про себя. Тем более, что многочисленные гости и хозяйство совсем не оставляли времени.
Ночьмамка для партизана. Днем же стоит отоспаться, отъесться, или тюкать потихоньку молоточком и тянуть дратву, приводя в порядок хлебающие кашу сапоги, или чистить оружейный ствол, или предаваться еще каким-либо сугубо мирным занятиям в закутках, оставляя обширный двор фольварка на откуп котам и курам. Именно такой двор и застали приезжие со своей телегой. Сопровождавший их дозорный сказал пару слов часовому и немедленно развернул коня.
В развесистом гнезде над стрехой защелкал аист, поднимая ветер, взмахнул крыльями, и тут же хрипло гавкнул дворовый пес. Взбрехнул лениво, по обязанности, уронил на лапы мохнатую башку и вывалил слюнявый язык. Заскрипели под рукой отворяемые настежь ворота, и телега вкатилась во двор, разгоняя всполошившихся кур, давя колесами простроченные коровьими лепехами лебеду и бурьян. За телегой медленно оседала пыль. Пестрый, рыже-белый, с пышным хвостом петух, возмущенный вторжением, вскочил на плетень и заорал важно, точно полковник. Дзынькнули, закачались на шулах обливные горшки, метнули солнечные зайчики. Босоногая девчушка в сером летнике, не хуже собаки вывалив язычок, уставилась на гостей, затем же кинулась к приокрытой двери хлева, где добродушно вздыхала корова и звякало в доенку молоко.
Чужие, пани Каролю!
Звон молока прекратился, простоволосая хозяйка в серой рубахе и клетчатой юбке с фартучком показалась на пороге, сложенной в лодочку ладонью прикрывая глаза. Задержалась всего ничего и метнулась в сени. А через пять минут вместе с Залусским встречала на крыльце гостей уже как панив городском бархатном платье цвета бордо со шнуровкой и шелковой шемизеткой; вороная, в руку толщиной косища короной была уложена на голове. Пан Залусскийпод стать тезкедержался важно, в юфтевых сапогах с загнутыми носами, в кунтуше, перепоясанном слуцким поясом, с медвежьей шапкой на бритом черепе: точь в точь пан, чинящий суд и расправу. За спиной у него сгрудились штабные офицеры. Из служб притянулись еще любопытствующие, у кого не было дела и кто сумел проснуться.
Впрочем, приезжие не сильно генерала испугались.
Было приезжих двое.
Молодой парень, назвавшийся Домейко Игнатом, из виленских студентов, с синим прозрачным взглядом и рыжей бородкой клинышкомвидно, пытался придать себе солидности, да пухлые щеки с золотистым пушком выдавали юность. Братья Цванцигеры радостно замахали Игнату руками из-за спины командующего. Они учились вместе и дружили, и особенно радовались встрече.
Да сутулый ксендз покивал с облучка. Был он едва ли намного старше спутника. В темной рясе, худой, плохо выбритый. Но руки с сильными длинными пальцами напоминали о Шопене.
В Комитете этом ихнем Главном мелют, как мельницы,бухтел Домейко, скинув простецкую крестьянскую шапку перед генералом.Что ни языкпомело, а проку нет Ну, мы и решили с хлопцами,он озорно подмигнул. Зачастил скороговоркой, имитируя мужицкий говор.Собрали вот карабинов, сколько могли, да штуцеров, да двустволок лидской работы Пули, порох Под Вильней две захоронки уже сделали. А третьючего ужпрямо до вас решили отвезти. Много о вас хорошего говорят, так хоть глазком бы глянуть
Залусский расправил плечи.
Голодные вы, а?широко улыбнулся.Так пожалуйте в хату, пани накормит.
Кароля кивнула, поедая взглядом новых гостей. Но Домейко, невольно облизнувшись, замахал руками:
Нет, вы послушайте сначала. А то пану Горбушке домой пора.
Так как же вы мимо часовых пронырнули? Их что на рогатках городских, что на каждой ростани
Игнат посопел:
Да вот Ящик под телегой сделали, а бронь гремитух, и натерпелись же страху! А патрули так и роятся, и каждому втолкуй, куда да зачем Как у ойче Казимежа рука не отвалилась колокольчиком махать Так каждому немцу и объясняем, что соборовать едем, али к больному, али от больного. Выбираем, что пострашнее: холера, да тифус, да скарлатнаяи называем деревню поближе. Тут они начинают от нас шугатьсязаразы немец особенно боится. Хорошо, еще не выстрелили вдогон да в канаве не прикопали. Обидно было бы не довезти. И вот еще,он полез запазуху серой свитки, достал мятый желтый конверт с сургучными печатями.Даром, считай, достался. Одинокий вестник едетпочему не попугать. Вспомянул пан ксенже Волчью Мамочку да и завыл
Партизаны легли покотом. Домейко скосил веселый глаз:
Так я теперь с вами?
Боже мой, опаздываю!взглянув на часы, всплеснул пестоваными руками пан Йозеф, замешавшийся среди партизан. Умоляюще поклонился ксендзу:До Воли не подкинете? Пациенты у меня там.
Горбушка кивнул.
Сгружай оружие, парни!заорал Игнат.Пану доктору ехать нужно!
Его послушались. Ящик выколотили из-под телеги и понесли под навес. Доктор, раскланявшись, поцеловав ручку пани Каролине, уехал со священником. Прочие вернулись в дом. Снова заняли места за длинным столом с разложенными стратегическими картами. В длинной зале воняло потом и табачным дымом, не помогали даже распахнутые настежь рамы.