Больно потянуло в низу живота. Майор сполз по конскому крупу, кинул поводья подвернувшемуся солдатику и захромал подальше от людей с их проблемами, в лесную глушь. Залез в кустычтобы бесшумно не подкрался ни конный, ни пешийи там испытал неизмеримое облегчение. Да так и застыл с расстегнутой ширинкой под насмешливое хмыканье.
Соображай, Кит, думай, уговаривал он себя. Неоткуда было взяться всадникам. Деревья стоят тесноконь и без ноши застрянет. И шипастые плети ежевики с набухшими почками курчавятся в рост. Батурин на своих-то двоих через них продрался едва-едва. Так нет же, сидят на бурых высоченных фризах в двух шагах от него, скалятся, бл морды. Повевает конским потом, взрытой землей и кожей амуниции. Скосившись, Никита едва не уронил штаны. Первого всадника, рыжеватого, стройного, в старинном княжьем уборе, он прежде не видел. Зато второй
Э-э, па-ан майор,с укоризной сказал тот.Вы что, дьявол?
Батурин моргнул.
Незнакомый же хмыкнул снова, отвечая на слова Стахато ли чудом воскрешенного, то ли призракахотя какие призраки с утра? И кони не боятся! Никите захотелось протереть глаза: славные верховыезлятся, взрывают землю подковами, храпят, падает с удил пена, но сквозь корпулентные тела смутно просвечивают кусты и деревья
Да откуда ему? Так вот, пан, слушайте и между тем одевайтесь. Всякому примерному христианину известно, что дьявол, сиречь Люцифер, был низвергнут с неба. Упал он где-то в наших местах, то ли чуть южнее, неважно. Только вот во время падения свалился в кусты ежевики. Ай-яй, мундирчик-то порвали
Батурин судорожно оглянулся на собственный рукав.
Вот и с нечистым то ж самое. Крылья ободрал, и морду, и
Остальное,издевательски дополнил Стах.
Киту даже не страшно было видеть его ожившим, как приспичило заглянуть за спину: торчат ли там еще крестьянские вилы.
Обозлился,меж тем вел парень в княжьем уборе,нечистый жутко. А естество того же самого требует,он покосился на Батуринские штаны.Вот и справил на ежевику свои дела. С тех пор на ней такие ягоды черные, потому как
Божья роса!буркнул Стах. Рыжий покосился на него даже как бы с неодобрением.
Вы спрашивайте, пан майор, спрашивайтевижу ж: глазки бегаютоткуда мы здесь, да по какой надобности, да как сквозь чащу продрались
Кит опустил голову. Стреляли бтак уж сразу. Стерве Ташиньке все имущество достанется. Он закрыл лицо ладонями. Пробовал молиться, но в голову все лезла байка о дьяволе и ежевике.
Ну?Стах грубо оборвал тишину.
Нет,сказал с насмешкой рыжий.Жалко. Родственники как никак. Ведрич, Александр Андреевич,стянув шапку, представился он.
Кит от неожиданности открыл глаза и рот.
Моя любка,сощурился Александр,евойной родная сестра. Поженись мы с нейкем бы он мне приходился?
Рогоносцем.
Рыжеватый со смехом откинулся в седле. Вот странно, мелькнуло у Батурина, не боится, что прибегут на звук. Илиих он один слышит? В голове помутилось после боя от усталости?
Князь точно мысли прочел:
Вы не сумасшедший, пан майор. Не совсем, по крайней мере. Просто мы, как бы это, не совсем А впрочем, не ваше дело.
Так он он,Никита Михайлович по-простому, пальцем, ткнул в Стаха.
Покойник,полные губы Ведрича растянулись в недоброй усмешке.Но это неважно. Так вот, по-родственному. Кем мне вы были бы, женись на Юльке?
Что?
Зятем,опять вмешался Стах.
Сов свояком.
Рыжий устало потер переносицу.
Так стрелять?Стах погладил старинную, с перламутром на прикладе ручницу, лежащую поперек седла. Почему-то в критических ситуациях подробности четко видятся и насмерть врезаются в память. Точно это единственное, что можно унести с собой на тот свет. Батурин начал, наконец, молиться.
Нет, Сташе,повторил князь раздумчиво,он нам живой полезнее будет. Проводи его до Вильни. А у меня еще дела тут есть.
Лейтава, Приставяны, 1831, апрель
Гайли спала, как спят очень усталые люди: упав там, где сморил их сон. Не обращая внимания на перепачканную одежду. На то, что, отекая сыростью, холодит тело замшелый колодезный сруб, к которому она привалилась. Вздрагивая, то вытягивая ноги, то поджимая их к груди, точно защищаясь. Сверху сперва неуверенно, а потом все сильнее пригревало солнце. Превращая грязь на одежде в жесткую корку. Заставляя Гайли жмуриться, морщить нос и вскидывать брови, но так и не сумев разбудить. Сквозь сон доносились до гонца скрип очепа, шлепанье ладоней по гладкой жердине, быстрый перестук пустого ведра о бревна сруба, плюх воды в глубине, частая капель сквозь рассохшиеся клепки вздернутого наверх ведра. Шум переливаемой воды. Кто-то наполнял ведро за ведром и бегом уносил: земля подпрыгивала под торопливыми шагами, хрустела трава, шуршали камешки. Воду таскали споро и молча. И даже сквозь сон мучило Гайли любопытствона что ее столько: полк поить?
И все носют и носют,ворчливо сказали над ухом. Зашуршала трава, заскрипела лавка под грузным телом. Гайли сделала усилие и наконец вынырнула на поверхность яви: солнечную и непривычно яркую. У ее глаз оказались грязные босые ступни, выглядывающие из-под лавки, вышесогбенная спина в темной жакетке и верткая голова, подпертая корявой ладонью.
А зачем им столько?
Бабка подскочила, подхватывая коричневый плат с серой полосой по краю, съехавший с лохматой седой головы:
Ты чего?! Ты откель? Пьяная, что ли?
Нет. Не знаю.
Ты вставай, девка,не приближаясь, посоветовала старуха.Поморозишьсядеток рожать не сумеешь.
Схватившись за скамейкуположенную на столбики половинку бревна, черную от старости,застонав от боли в правом запястье, Гайли точно приподняла себя из омута. Навалилась на бревно животом, а потом и села, ощутив щекой еще один взгляд.
А кони у них там,ехидно объяснила бабка.Да мно-ого. Никак не упьются
Пожалел волк кобылу!в поле зрения Гайли, заслонив сруб и расплескавшее хрусталь воды и резко подпрыгнувшее ведро, вошел молодой, куда моложе Гайли, парень. Серая свитка его была перепоясана алым шарфом с накрест заткнутыми пистолетами, сбоку висела сабля-зыгмунтовка. За проволочные кудри уцепилась серая конфедератка с "Погоней", а в руке, обильно кропя водой штаны и сапоги, болталось второе ведро.
Гайли моргнула. Рукой с грязным бинтом, перетянувшим запястье, отодвинула со лба волосы. Парень охнул. Его лицо по-детски вытянулось, пухлый рот округлился. Как у ребенка, которому вдруг разрешили прокатиться на настоящей "взрослой" лошади.
И чаво?поинтересовалась бабка из-за спины.
Не обращая на нее внимания, парень поклонился Гайли, перекинув ведро в левую, а правую руку прижав к сердцу:
Мирек Цванцигер, к услугам панны гонца.
Игде?!встряла неугомонная бабка.
Гайли прыснула.
Дурень,припечатала старуха.
Мир перед Гайли вдруг резко расширился, вместив пустошь, поросшую лозняком и вереском. Над серо-желтыми "котиками", обсадившими красные ветки, сыто гудели пчелы. Пустошь незаметно переходила в лесную опушку с чахлыми кустами малины и сухими стеблями прошлогодних крапивы и бурьяна. А дальше, синими уступами поднимаясь к ясному небу, начинался настоящий лес. Мирек оглянулся на шевельнувшиеся на опушке кусты:
Панна идет со мной. Пожалуйста. Панне помочь?
Рехнулся,проскрипела старуха.
За нами погоня. Будет тут. Скоро.
Гайли оглянулась. Напротив леса оказался распаханный огород, обведенный изгородью из жердей, а далеко за ним и за ручьем, который можно было угадать по густым кустам вдоль берега, виднелись между старыми деревьями бревенчатые постройки с соломенными крышами.
А там знают?
А то,Мирек смешно почесал затылок.Вон, сочит, чтоб всю воду не унесли.
А зачем вам столько?
Коней поить,насупился шляхтич.
Глядя на его румяные, покрытые легким пушком щеки, оттопыренные уши, пухлые губы и синие добрые глаза, Гайли не чувствовала угрозы. Лишь хитринку по отношению к въедливой старухе да искреннюю и немного наивную, подкупающую заботу к себе. Гайли оторвала от скамейки грязное усталое тело. Мирек бережно поддержал ее под локоть:
Панна ранена?
Не знаювздохнула она, приноравливаясь к широким шагам спутника. Рассуждать и думать Гайли будет потом: как оказалась у этого колодца и леса, что делает здесь, и вообще похоже, к беспамятству ей не привыкать. Разберется.
В бору, выпутавшись из малины и бересклета, к ним подбежала пухлая девушка, одетая точь-в-точь, как спутник Гайли; оленьими серыми глазами уставилась на гонца.
Та оттянула давящую зеленую низку на шее, подумав, что ружанец за зиму вырос вдвое. По крайней мере, так ей показалось.
Мирек хмыкнул:
Э-э, сестренка. Это не привидение! Да! Панна Франциска Цванцигер, моя кузина. Панна
Гайли.
Франя отважно улыбнулась, покосилась на руки Мирека. Тот, окропив молодую крапиву, отбросил ведро:
На загон мы напоролись, вот. Часа на три всего опередили. Так раненые у нас и кони устали.
Это повод лес поливать?
Услышав вопрос Гайли, к ним подошел еще парень, упитанный, вальяжный, но такой же русый и сероглазый, как Франя с Миреком. Хотел выговорить сердито, но разглядел звезды гонца. Несколько опешив, протянул девушке руку:
Цванцигер Михал, можно Мись.
Похоже, отрядом командовали эти трое, остальные семеро, хмурые бородатые мужики в серых свитках: кто сидел в стороне, привалившись к стволу, кто возился с конями,лишь косились в их сторону.
Просто так немцы в лес не полезут,докончил Михал за брата.Непременно спросят на хуторе, сколько нас. А нас там не видели, зато ведра бабка считала. Много ведермного конеймного повстанцев.
Мирек с Франей захихикали.
Мись протянул Гайли плащ и сухую попону:
Завернитесь. Потом Франя с вами запасной одеждой поделится. Мирек, веди Мишкаса.
Толстяка послушались беспрекословно.
Буланый красавец-конь, похоже, из-под убитого, артачился, стриг ушами, хлестал по крупу длинным хвостом, даже пробовал Мирека укусить. Но при гонце успокоился, положил ей голову на плечо, нежно подышал в ухо. Гайли погладила атласную шкуру, осмотрела упряжь с серебряными бляшками, высокое удобное седло, подтянула стремена:
Бедный мой. И яблочка для тебя нет, и жаль грязным задом на красу такую садиться. Но мы с тобой поладим, правда?
Мишкас фыркнул, соглашаясь.
Куда теперь?пухлая Франя держалась в седле мешковато, но прочно.
К Волчьей Мамочке,отозвался Мись.Оставим там раненых.
Гайли про себя подивилась странному прозвищу, не вызвавшему в других ни смеха, ни недоумения. То, что гонец едет с инсургентами, обсуждению не подлежало. Даже теперь, когда Узор походил для нее на выцветший, расползающийся под пальцами ручничок с деревенского кладбища, Гайли чувствовала врагагустое облако злости и азарта песьей своры, взявшей след. Но у хутора, где девушка очнулась от зимы, свора заметалась, запуталась и остановилась.
Мирек, углядев, что Гайли придержала коня и руки расслабились на поводьях, поставил скакуна рыжей свечкой:
Эге-ге-гей!!
Совсем сдурел?Мись повертел у виска кнутовищем.
Так нет погони. Былада вышла. Правда, панна гонец?
Она кивнула.
Мирек, порехватывая поводья, с удовлетворением оглядел ладони.
Лентяй за работумозоль за палец,ехидно прокомментировал старший Цванцигер. Пухленькая Франя с сомнением оглянулась через плечо.
Не сумлевайтесь, панна,подал хриплый голос один из мужиков,гонцы чуют.
Мирек подмигнул:
Не обижайтесь, панна. Наша Францискакак тот Фома неверный.
Тот не лейтвин, кто руками не потрогает,басом заключил Мись.
Гайли скакала, раскинув руки, откинувшись в седле, по лесной дороге; убегали по обе стороны сосны, обрамленные свежей рябиновой порослью. И было ей удивительно легко. Жаль только, что сразу, на месте, не вылечишь раненыхнельзя вмешиваться в чужой Узор, если ранен сам, болеешь или хотя бы устал. Хотя едва ли раны серьезныв седлах крепко держались все.
Вы из лисовчиков?спросила Гайли Мирека, имея ввиду молодых людей, что зимой служили, занимались науками либо барственно убивали время, ностоило первой зелени тронуть кусты и деревьядоставали оружие и уходили в лес, напоминать завоевателям, что Лейтава не сгинула.
Что вы, панна!Цванцигер вежливо приподнял конфедератку.Мы загон, то бишь, отряд регулярного повстанческого войска.
Франя хмыкнула, но восторженному кузену было начхать.
Две примерно недели тому в деревне Случ-Мильча немцы застрелили гонца. (Гайли вздрогнула, запахнувшись в плащ). Мужики пошли в топоры. И полыхнуло. Пусть знают, что мы не скоты бессловесные. Душу Богу, жизнь отчизне, честьникому.
Юный весельчак сощурился, губы сжались.
Тогда Франя в воскресенье вышла на костельное крыльцо.
Толстушка сперва зарделась, но тоже гордо вскинула голову.
Я у братьев, в Дусятах, гостила. Вышла, и сказала. И мужики пошли с нами. А штуцера еще с прошлого восстания в погребах прятали.
Ох, как мы фельдъегерскую почту взяли! Песня!
С тех пор за нами и гоняются,трезво завершил Мись.Ладно, доберемся до Воли, там поглядим. Панна дальше с нами?
Гайли посмотрела на небо. Но обратилась не к Господу, а к Ужиному Королю:
"Ты учил меня милосердию. Лечить, учить, наставлять Но если я сейчас не буду с ними, то после смерти, у райских ворот, мне будет стыдно смотреть тебе в глаза. Пан Бог,прошептала одними губами,спасибо тебе, что дал искупить мой грех".
Лейтава, Воля, 1831, апрель
Ворота были сняты и прислонены к низкой поленнице во дворе. Их заменяла длинная березовая жердина, которую Мирек одолел конно, а затем спешился и убралчтобы могли проехать девушки. Сучка с громким брехом вылезла из будки, волоча отвислые соски по земле, цепь, лязгая, поехала по проволоке, натянутой над двором. За сучкой, смешно копируя движения матери, выпал толстолапый щенок. Переваливаясь, заковылял к гонцу. Стал передними лапами на ногу. Гайли подхватила черно-белый шарик под раздутое брюшко, розовый язык немедленно прошелся по носу и щеке. Щенок восторженно заикал. Сучка ластилась к коленям, настороженно оглядываясь на остальных пришлецов и переступающие в опасной близости конские ноги.
Звоночек Оглохли они там, что ли?Цванцигер заколотил в запертый ставень.
Гайли разглядывала разлапистое строение перед собой, жидкий дым, тянущий в скошенную трубу. Стены, похоже, лет сто не чинили, из-под осыпающейся штукатурки выглядывали почерневшие бревна. Крыша, наполовину крытая дранкой, наполовину соломой, светила прорехами. Ветхие крылья, где жить стало опасно, стояли заколоченные досками поперек безглазых окон. Печные трубы над ними словно промялись внутрь.