Он потрогал заскорузлые лохмотья на бедре покойного. Закусил губу.
Пан Кугель, вам знаком этот человек?
Законник шапкой вытер со лба обильный пот:
Так. Это пан Гивойтос Лежневский.
Пан Тумаш, запишите. Сегодняшняя дата, время,Айзенвальд щелкнул крышкой часов, поморщился от громкого звука,без семи минут пять пополудни. В присутствии панов
Занецкий потер пальцы, зашуршал карандашом, устроив книжицу на согнутое колено.
Теперь давайте его разденем.
П-пан Г-генрих, п-пожалуйста
Пан Тумаш, я не ставлю целью издеваться над деликатностью паненки и ее чувствительностью. Но и просто уйти я не могу. Уведите ее, если паненка захочет.
Но п-пана Г-гивойтоса этим не воскресишь.
Вы совершенно правы.
Ты совершенно прав, мальчик, сухо подумал Генрих. Ты можешь меня ненавидеть и жалеть панну Легнич. Но я не буду чувствовать себя человеком, если не разберусь. Какая тварь, презрев законы гостеприимства, убила хозяина ударом в спину и бросила здесь, лишив права на христианское погребение. Гивойтоса не воскресишь, но кто-то должен заступиться за мертвого.
Кугель божкал и по-бабьи хватался за щеки руками. Вся спина покойного оказалась в беспорядочных глубоких порезах, отчетливо сохраненных изжелта-оливковой кожей, черных от запекшейся крови. Пострадали также левая ягодица и бедро. Кровь просочилась на грудь и въелась в паркет под телом, но спереди ран не было. Складывалось впечатление, что кто-то в смертельных объятиях катался с Гивойтосом по полу, в безумной ярости, опьянении или страхе нанося удары, куда придется, и лишь последний оказался смертельным.
Айзенвальд бережно прикрыл убитого лохмотьями делии, провел ногтем по пятнам на полу.
Он еще пробовал ползти.
С ножом в сердце?
Генерал разогнулся, пожимая плечами.
Это ж так замордовать не по-людски безоружного,вздохнул нотариус.Спать теперь ночью не смогу.
И ничего подобного. Храпел так, что тряслись шибы в мелких окошках. Айзенвальд из-за этого не мог заснуть и сидел, держа ладонь над свечой, наблюдая, как кровь сквозь кожу просвечивает красным. Ладони было горячо. Саднил порез на левой руке и царапина под лопаткойТумаш задел случайно, когда пытались восстановить картину преступления. Они были примерно одного роста и сложенияГивойтос с Ведричем и Тумаш с Айзенвальдом. И имитация с реальностью совпала, косвенно подтверждая вину Алесявот у Кугеля не получилось так ударить, как ни старался: рост не тот. Антося этих попыток не хвалила, но и не препятствовала, даже в меру надобности цедила пояснения. Она еще раз признала при свидетелях нож, как принадлежащий жениху, но был ли он при Алесе в ночь их последнего свидания, сказать не могла. Тумаш сердился на Айзенвальда за его дотошность и потому, когда нотариус отправился спать, остался безмолвным спутником панночке во время ночного бдения. Отставной генерал видел сквозь двери, как молодые люди преклонили колена в домашней часовне по обе стороны алтаря с венцом из горящих свечей и молча молятся за мертвых. Он постоял и тихо ушел, стараясь не нарушить их сосредоточения. Над миром царили звезды. Диаманты, разбросанные по черному бархату над кружевными лапами сосен. Было очень холодно. Вдалеке прелюдией к ночи раздавался волчий вой. Айзенвальд оглянулся на единственное освещенное окно и ушел к сытому теплу конюшни, конскому храпу и запахам лета. К свече, горящей в плошке на полу. Но спать не мог. Невзначай оброненное Кугелем "не по-людски" не шло из головы. Генерал стал ходить по покою: три шага на четыре, запинаясь об угол стола. Сено хрустело под сапогами. Наконец, решительно вылил в чашку остатки водки, а чашку опрокинул в себя, и разбудил нотариуса. Тот заворочался, как ежик в логовище, сел, выпав из шубы, душераздирающе зевнул и перекрестил рот.
Могла это сделать навка?
А?
Навка могла это сделать? Убить Гивойтоса?
Нет, они боятся янтаря.
И тут же захрапел снова. Айзенвальд не стал ему мешать. Оделся и вышел на воздух с непокрытой головой. Окно часовни все так же светилось. Сквозь стекло виднелись коленопреклоненные фигуры. Но генерал из вестибюля свернул в другую сторону и, светя под ноги прихваченным фонарем, по лестнице, где они нашли Ульрику, прошел в левое крыло. Знакомую анфиладу наполняли смутные тени, пепельный свет низкого месяца разложил кресты от рам на пыльном полу. Красный свет фонаря заставил тени потесниться по углам. Пройдя до конца, Генрих не стал спускаться к портретам, а еще раз свернул налево, в коридор, вдоль которого тянулись двери, похоже, гостевых комнат. Пожалев, что не взял у Кугеля ключи, Айзенвальд наугад подергал ручку одной из дверей. Та была не заперта.
Стоило смахнуть с вещей пыльи показалось, что хозяйка покинула комнату минуту назад. Вот натянутая на пяльцы вышивка с воткнутой иглой, а рядом шкатулка для рукоделия с инкрустацией. Вот заткнутый за зеркало черепаховый гребень, на столешнице щетка с перламутром, а тут высохшие стебельки в вазе, готовые рассыпаться от дыхания. На стене на распялках, аккуратно прикрытые кисеей, два платья шерстяные и одно ситцевое. Две шляпки с бантами одна на другую сложены на комоде. Похоже, ненадеванные. Постель застланани единой морщинки на покрывале. Здесь жил очень аккуратный и замкнутый человек. Жила.
Прикасаться к вещам казалось кощунственным. Словно Ульрика могла потребовать с Айзенвальда расплаты за любопытство. Жила панна Маржецкая схимницей, так и не отвыкнув от лишений в пуще. Вещей совсем мало, и роскоши никакой. Генрих одна за другой перебирал их, удивляясь и радуясь, что нашел ее жилище так сразу, точно за руку привели. И горюя: потому что присутствия Севериныкакой он помнил, и догадывался о нейздесь не было.
Так вы еще и вор!
Не иначе, панна Антося желала проделать то, что не удалось за двадцать лет патриотам Лейтавывыставить немца из домупусть даже одного единственного. Эта мысль так насмешила Айзенвальда, что он хохотал, икая и всхлипывая, и никак не мог остановиться. Лишь когда секретарь ухватился за раму, вознамерившись сунуть снежок за шиворот хозяину, истерика прошла.
Спасибо, Тумаш.
Парень широким жестом зашвырнул ненужный снежок за окно, захлопнул его, отряхнул одна о другую рукавицы.
Как хотите, панове, а яспать. Вас проводить, панна Антося?
Рыжая ухватилась за подставленный локоть и удалилась с гордо выпрямленной спиной. Айзенвальд потянулся и вытер заслезившиеся глаза.
Холера ясна, подумал он. Я чувствую себя кошкой, раздирающей клубок. Или котом, неважно. Важно, что нитки торчат из него во все стороны, а я не знаю, за какую тянуть, чтобы не запутаться окончательно. Верпея прядет людскую судьбу. Нитки спускаются ниже, и кошка, путая и обрывая их, прыгает за звездами. И метания глупой ничуть не похожи на строгий Узор гонцов.
Я проиграл панне Антониде, проиграл ее фанатизму и молчанию. Я так и не знаю, поднял ли Ведрич навку, была ли она одной из "богомолиц", исчезнувших из фольварка, когда панна Юля проявила чрезмерное любопытство. Я не знаю достоверно, был ли гонцом Гивойтос, и что заставило Ведрича так жестоко его убить. Если это Ведрич убил. Я не знаю, почему погибла Ульрика. Я знаю, что ни Антося, если она знает, ни Алесь ничего мне не скажут. Даже под пытками. Северину тоже
Генерал подошел к окну и долго смотрел на серебряные звезды над черным гребешком леса. Затем решительно сунул за пазуху щетку с перламутровыми накладкамичтобы в Вильне спросить Юлю Легнич, эту ли подарила два года назад Антося одной из неизвестных, привезенных Гивойтосом в Волю через день после того, как Алеся Ведрича подобрали возле пустой могилы.
Лейтава, Вильно, 1831, февраль
Завернув скатерть и поставив на столешницу перед собой миски с маслом и толченым кирпичом, Айзенвальд чистил суконкой лампу, привезенную из Лискны. Следовало сделать это давно, но как-то все руки не доходили. Отставной генерал сунул лампу в шкаф и начисто о ней позабыл. А когда вернулся из Ясиновки, вспомнил. Подобрал стекло, выправил погнутый венчик, а теперь натирал основание. Суконка двигалась по круглому боку, очищая жесть от ржавчины и копоти. Руки были заняты, а голова свободна; мерные движения упорядочивали мысли.
Тогда с утра Айзенвальд с Тумашем и Кугель с большего осмотрели дворец. Антося довольно точно указала, где располагаются кабинет покойного, спальня и библиотека. Но опять, как в Лискнездесь не нашлось ни документов, ни дневников, ни хотя бы завалящего счета или долговой расписки. Словно кто-то тщательно подчистил все следы.
Дело о двубое между Лежневским и Ведричем, затребованное из Полицай-департамента сразу же по возвращении в Вильню, состояло из пяти бумажек в коленкоровой обложке. Первым шло свидетельство арендатора из Воли, уже известного Айзенвальду Костуся Крутецкого, о факте двубоя, а также лист допроса этого самого арендатора; распоряжение наместника главы департамента по уезду начать расследование и акт закрытия дела "в связи с гибелью главного обвиняемого" с приложением копии свидетельства о смерти из блау-роты. Фактически расследование продолжалось ровно два дня. Допросный лист и акт были подписаны Винцентом Баранкевичемтем самым, кто занимался смертью князя Омельского. Присвистнув, Айзенвальд решил пригласить его в блау-роту, и почти сразу об этом пожалел. Лучший сыщик столицы оказался похож на испуганного хорька. Всем хорош: каштановый, кудреватый, худой, и глаза умные,и при этом вонял и, словно в агонии, дергал длинными пальцами, хватаясь за все, до чего способен был дотянуться. Отставной генерал поспешно убрал со стола несколько документов и выставил мерзавчик с анисовкой и граненый стакан. Лекарство возымело действие, и вскоре уже Винцусь с удовольствием повествовал, как лез в болото, пытаясь добраться до тел Омельского князя и его слуги. Речь была живой, а описания точными, но к известному Айзенвальду мало что прибавили.
Как пан думает: не могло ли князя убить нечто таинственное?
Баранкевич выдернул нос из стакана и вскинул ровные брови:
Пан?и уразумев, что собеседник не шутит и не издевается, ответил:Я следователь, пан Айзенвальд, прежде всего. И должен рассматривать факты, а не суеверия. С другой стороны, могло быть и так, если Господу то угодно. Но ведь пан позвал меня не для теологического спора?
Генрих достал и придвинул к Баранкевичу коленкоровый переплет. Винцусь вдумчиво перечитал бумаги. Гибкие пальцы пробежались по корочкам.
Почему двубой не расследовали? А никакой тайны нет. Просто до замка добраться не было возможности. В ночь после смерти пана Лежневского был такой ливеньточно умер Ужиный король. Видели бы вы, что здесь творилось! Крыши ветром срывало, вековые деревья с корнем выворачивало. Воды было по колено. На Лукишках подмыло кладбище, и гробы по улицам поплыли. И назавтра было не лучше. Когда ко мне привели того арендатора, Крутецкого, с него лило, как с собаки.
Вспомнив кличку агента, Айзенвальд невольно хмыкнул. Баранкевич обиженно заморгал:
Да вы у любого спросите: все так и было!
Было!писарь Прохор Феагнеевич на мягких войлочных подметках вплыл тихо, как кот, с горячим чаем и мягкими булками, и, похоже, какое-то время подслушивал у двери. Сыщик, дождавшись кивка хозяина, жадно вцепился в булку зубами.
А потом сразу листья облетели, даже какие зеленые. Просто вороха легли. И скользко стало, я чуть лодыжку не сломал.
Винцусь закивал с полным ртом.
Что этому Ведричу удалось оттуда вернутьсяэто промысел Божий. Мы, было, поехали в Ясиновку эту,сыщик, звякая ложкой, размешал в стакане сахар.Замок сам на острове стоит, вокруг озеро, и одна сухая грива с дорогой до ворот. Так еще при Жвеисе задумали, чтоб обороняться легко было. Уровень воды в озере поддерживали плотины и запруды, но потом за ними смотреть стало некому. Стенки обветшали, озеро обмелело, и почти все превратилось в верховое болото. Народу и скота утонуло! Отсюда и дурная слава, и болтовня про Гонитву. Да еще пуща этаВинцусь с Прохором одновременно перекрестились. Прохор взглянул неодобрительно. Сыщик не обратил на это внимания, запил булку чаем, погрел пальцы о стекло.Сперва ничего так ехали, терпимо. А дальшехуже. Дождь моросит, дорогу развезло, мы больше возок вытаскиваем, чем едем, перемазались в грязи по уши. А откуда-то из-за деревьев, не поймешь, откуда, волки воютровно зимой. Просто душу рвут. На сухую гриву выехали все же. А версты через триее точно ножом обрезало. И грязная вода ключом бьет. Заехали к Крутецкому обсушиться и лодку взять, чтоб хоть через озеро в Ясиновку добраться, а он нам: "Ведрич погиб!"
Айзенвальд выдохнул, стиснув пальцы в замок. Вот она, странная смерть, далеко ходить не надо. И обстоятельства сцеплены так красиво и правильно. В самом деле: зачем ездить далеко, тонуть в болоте, пересекать бушующее озеро, когда главный обвиняемый мертв.
Баранкевич будто ощутил его недовольство. Длинные пальцы зашныряли по зеленому сукну стола. Опрокинули плетенку с булками. Винцусь стал виновато и неловко укладывать их на место.
Что это за примета: "точно Ужиный король умер"?добродушно спросил Генрих.
Асыщик словно очнулся, кинул выковырянную изюмину в рот, сгреб крошки и отправил туда же. Отряхнул ладони.У вас считают, лягушек нельзя убиватьдожди пойдут. А у насУжиного короля. Вы про Сдвиженье что-нибудь слышали?
Перехватив недоуменный взгляд Айзенвальда, вмешался Прохор:
Погодите, пан генерал, сейчас объясню. День это такой особенный, в середине октября. Когда змеи в зимние норы переползают. Тогда лучше на лесные дороги не ходить: ногу подымешьа ставить будет некуда. Как речка, ползут: и гадюки, и медянки, и ужи. И упаси Боже задавить хоть одну. Всего змеи искусаюти помрешь.
Винцусь хмыкнув, потер свербящий висок. Удостоился от писаря очередного сердитого взгляда.
Так вот, пане генерал. Самый главный у нихУжиный король. Узнать его можно по золотой короне между ушками. И если ему низко поклониться и вежливо поздороваться, то он одарит
А если убить
пойдет дождь,Айзенвальд вдруг пожалел, что так и не показал Тумашу Занецкому портрет Жвеиса в короне в виде свернутого ужа.Я понял, спасибо.
Перехватил голодный взгляд Баранкевича:
Заберите с собой. Прохор Феагнеевич, заверните булки пану.
Когда пан прочтет и подпишет,сощурился писарь, резво заполняя бумаги.
Айзенвальд позавидовал его умению, выстраивая на гербовом листе строгую готическую вязь:
"Прилагая улику в качестве ножа лидской работы с наборной рукоятью из янтаря, длина клинка одиннадцать и половина дюйма, извлеченного из тела пана Гивойтоса Лежневского и опознанного при свидетелях панной Антонидой Легнич как принадлежащего пану Александру Ведричу, что подтверждено оружейным мастером, и протокол осмотра покойного и места происшествия, подписанный двумя свидетелями, а также выписку из материалов следствия о двубое, меж панами Ведричем и Лежневским якобы состоявшемся, и о виде Александра Андреевича после оного (окровавленная одежда и прочее), прошу ротмистра Виленского общества по борьбе с политической заразой пана Матея Френкеля ходатайствовать перед Полицай-департаментом Вильни о возбуждении дела об убийстве пана Гивойтоса Лежневского, владельца имения Ясиновка, против пана Ведрича с взятием оного под стражу по факту пробуждения".