"Не яно пусть хотя бы мой сын" Как матьМатери, да, Схетта? Ты же не могла забыть прозвище высшей! -выбора между борьбой и смирением на заре бытия у тебя было не больше, чем сейчас у нас с Рином. Не так ли?
"Да".
Коротко и однозначно.
- Тогда ещё один вопрос. Много ли выбора ты оставила,не столько движение, сколько намёк на него: жест, каким приподнимают младенца, чтобы показать миру,ему?
Ответ последовал без промедления. Не составляло труда предвидеть такой вопрос
"Сын моей дочерине мой сын. Спроси себя, как мать, сколько свободы ты готова ему дать. Сколькои какой именно?" Кажется, кривая ухмылка зазмеилась по нашим со Схеттой губам одновременно.
Горение. Тление. Гниение. А если первое, то лучше заранее смириться с шансом однажды узнать, что твой ребёноксгорел. Ушёл, пусть и со славой. Потому что ты его не уберёг. И права такого не имелберечь ведь забота старшего о младшем, перейдя предел, удушает. И наши дети, наши ученики, наши живые надежды и драгоценные шансы на самом деле не наши. (Так я и Схетта, двое достигших вершины из неизвестно, скольких тысяч пытавшихся и не добравшихся до неё, уже никогда не попросим Сьолвэн о защите. Детство кончилось) Принцип свободы выбора. Принцип осознанного риска.
Ах, Экклезиаст, Экклезиаст
- Я дам ему столько, сколько смогу, Мать. Но что делать, если окажется, что я ошиблась? Если окажется, что данного слишком малоили слишком много?
И опятьни малейшего промежутка меж вопросом и ответом:
"Ты знаешь ответ. Приходится смириться, жить дальше и растить новую смену".
Девяносто тысяч лет лежали в основании сказанного, как тяжкая базальтовая плита. Как тёмное, древнее, великое и страшное надгробие. Сколько раз Мать "смирялась и жила дальше"? Скольких пережила, скольких похоронилачтобы пытаться снова? Медленно, ощупью, шаг за шагом, оплачивая каждый выдох, каждый сантиметр на пути вверх нет. Не только своей кровью. Свою не так жалко. А вот кровь чужая
Говорят, на полях былых сражений трава растёт особенно густо. А если на них вырастают маки, то особенно крупные и алые.
Мы идём вперёд, потому что не идти не можем. Мы выбираем и платим. Бросаем в топку свершений всё, что подвернётся под руку: себя, своих ближних и дальних, друзей и врагов. Ради чего это всё? Ради призрачного шанса однажды остановиться и сказать: всё, пришли! Во имя мечты, во имя памяти павших, во имя тех, кто придёт нам на смену?
"Идущий за мною сильнее меня". Но минует ли его необходимость жертвовать?
Тяжко быть тобою, Сьолвэн Мать
- Что ж,я тряхнул головой в заранее обречённой попытке избавиться от лишних мыслей.Будем считать, что с тобой мы поговорили. И выразили свою благодарность за всё, что ты для нас сделала. Мы не забудем о своём долге. Но как насчёт разговора с Манаром и Ладой?
"Говорите. Я удаляюсь".
Центральное тело Сьолвэн, не разворачиваясь, попятилось в сторону Древотца. А я, глядя на это, подумал, что недалёк уже момент, когда продолжающийся рост лишит её естественной подвижности уже не частично, а полностью. И ждать осталось недолго.
Теффор, это олицетворение жестокого порядка, держал супругу в форме. Не давал ей "растолстеть". Смешная, глупая, вредная даже аналогия, но никуда от неё не деться. Хоть тысячу раз повтори себе, что новые размеры её центрального тела вполне отвечают выросшей Силе и нуждам совершившего очередной рывок сознания. Если бы Сьолвэн не была так тесно привязана к магии Жизни, она не превратилась бы в супергусеницу. А сейчас она неким парадоксальным, изнаночным образом напоминает мне Фартожа Лахсотила, перешедшего предел своей Силыдо того как я убил его, даруя шанс на новую жизнь
Полыхнуло. Качнул реальность тихий гром. Возникли в воздухе и без спешки опустились на траву кольцевого поля две фигурызнакомые и одновременно чужие.
Первое, что приковывало вниманиеизломанный, сложно выгнутый и одновременно гармоничный ореол. Частичное воплощение Тихих Крыльев в реальности преломляло свет и само местами излучало его. Никакого буквального сравнения этого с какими бы то ни было крыльями не существовало и существовать не могло. Продолжение ауры? Нет, тоже не то. Видовой признак риллу, окружающий Манара и Ладу, ускользал от любых определений. Да, похож на колебания нагретого воздуха, на целлофановые листы, на призму жидкого хрусталя, на оптический обман, непробиваемый магический щит и ещё много на что.
А говорит ли это сходство что-либо о сути Тихих Крыльев? Нет, не говорит.
- Рин, бродяга! Схетта! Вы вернулись!
Когда-то, проснувшись в "родильном бассейне" и услышав голос Сьолвэн, я был поражён тем, сколько в его шлейфе магии. Так вот: голос Манара в этом плане побивал высшую с огромным отрывом. Пожалуй, простой смертный на моём месте оказался бы счастливчиком, если б отделался кровавой испариной по всему телу и трещинами в костях. Мог бы и умереть на месте.
А ведь Манар просто слегка повысил тон от радости
Могущество впечатляет. Куда там Мифрилу, "мальчику-мажору"! В энергетике риллу Хуммедо и полноценным собратьям мало уступят могуществода.
А вот контроль над нимувы, не особо впечатляет.
Лада выскользнула из объятий Тихих Крыльев. И я замер, заворожённый её пластикойснова, как когда-то в недрах туши Квитага, во время и сразу после обряда Обретения. Лада двигалась, как танцевала, танцевала, как жила и дышала, а жила и дышалакак колдовала. Ей не досталось большого могущества, как Манару. Зато гармония пребывала с ней всечасно.
И совершенная нагота её не оскорбляла взор. Более того: далеко не сразу доходила до сознания. Хилла, сроднившаяся с Тихими Ладонями, нуждалась в дополнительных покровах не больше, чем дикий зверь или, лучше сказать, не больше, чем божество природных сил.
Объятия Лады предназначались в равной мере всем троим: мне, Схетте и младенцу. Как она сумела поделить дружеское тепло с такой безупречной точностью, не имея дополнительных рук и не обладая способностью растягиваться, как резина? Но сумела ведь. Хотя меня и Схетту разделяли полтора шага. Очередное мимолётное чудо, сотворённое с небрежностью истинного мастера
- И вам всех благ, трансцендентные вы мои,хмыкнул я.Несказанно рад снова видеть вас и потому не стану об этом говорить.
- Ты приблизился к цельности,объявила Лада.А ты,взгляд, предназначенный Схетте,приблизилась к множественности. Вы с Риномхорошая пара.
- Как и вы с Манаром, не так ли?
- О, у нас всё иначе.
Отвечая, риллу понизил голос и многократно убавил давление своей мощи.
Я высоко оценил то, что он не решился подойти ближе. А ещё запоздало испугался за сына зря. На руках у мамы-высшей ему даже осколки власти риллу, вплавленные в звуки манарова голоса, не стали угрозой.
Да что таммладенец даже не проснулся!
- У нас иначе,хрустальным эхом откликнулась Лада, отодвигаясь.
Моё сердце пропустило удар.
- Ты что, до сих пор?..
- Да, Рин. Я бесплодна.
- Но ведь Сьолвэн
- Даже высшие маги не всесильны,а вот эти слова Манара прозвучали глухо.К тому же этот изъян имеет не чисто физическую природу. У истинно бессмертных всегда так. А потом, после обретения Тихих Ладоней
- Но хотя бы надежда у тебя есть?тихо спросила Схетта.
Лада повела плечамикак волну по речной глади покатила, только изящней:
- Да. Если я смогу исцелить себя, бесплодие останется в прошлом. Вот только, кроме меня самой, никто не сумеет помочь. Здесь требуется такой уровень териваи, что но оставим это. Скажи лучше, Схетта, ты уже открыла его имя?
Я хмыкнулмысленно. Совсем мы зашились, однако, если вопрос об имени для моего сына всплыл только теперь
23
К вопросу о вопросе. Лада воспользовалась наиболее точным, по её мнению, глаголом. И значение его находилось существенно ближе не к слову "назвала", а именно к слову "открыла". С таким же оттенком, как, например, в выражении "Джеймс Кук открыл Гавайские острова".
Схетта, не ответив, посмотрела на меня. А я понял её безо всякого ламуо.
И ушёл в транс. магия имён. Nomen est omen. "Как вы яхту назовёте" Суеверияили всё же реальность? Перед моим взором поплыли тысячи теней будущего, отдалённого и не очень, отличающиеся в основном тем, какие имена в этих версиях реальности носил наш сын. Имён было много, очень многои спустя время, потребовавшееся для сбора статистики, я уже мог утверждать, что имена действительно влияют на судьбу отмеченного ими. Вывести чёткие и ясные законы этого влияния не представлялось возможным, но сам факт воздействия, что называется, налицо.