Мне было тогда немного жалко Коростылева, но сопереживание мое было похоже на Галиноя досадовал, что такой потрясающий человек, как Кольяныч, огорчен из-за ухода никому не нужной крикливой и некрасивой женщины. Ушла и ушла, бог с ней, всем от этого будет лучше и спокойней. Жизнерадостный юношеский эгоизм не допускал мысли, что у Кольяныча может быть иной взгляд на Августину
Я смотрел на медленно поднимающуюся кофейную пенку, думал о Коростылеве и удивлялся неподвижности своей души: я почему-то совсем не испытывал уместной в таком случае скорби, а только тяжелое глинистое оцепенение сковывало меня полностью. Меня пугала мысль встать сейчас, одеться, уехать на вокзал, три часа трястись в электричке, потом еще на автобусе, спуститься с горы к покосившемуся домику, густо заросшему кустами бирючины и ракитника, распахнуть калитку и узнать, что Кольяныча нет дома. Навсегда. Ушел дед.
А когда последний раз провожал меня на автобусной станции, выглядел он совсем плохо, и я предложил устроить его в Москве в хорошую клинику. А он засмеялся своим булькающим тихим смехом, обнял за плечи, наклонился ко мнедед был длинный, в нем была прекрасная тощая нескладность ламанчского бродягии сказал:
Когда человек перестает бояться смертиврачи ему не помощники
Я покачал головой:
Не выдумывай, Кольяныч, смерти все боятся
Наверное, сынок. Только в старости ожидание смерти утрачивает унизительный вкус страха, и остается лишь высокое огорчение оттого, что жизнь истекает
Вот и истекла его жизнь. А мне остался унизительный вкус страха и горечи.
Галя сказала с искренней болью:
Ну что ты все молчишь? Скажи хоть что-нибудь!..
А что мне говорить? Человек должен говорить, когда молчать невмоготу
Она сердито дернула плечом:
Ты, конечно, поедешь туда?
Конечно.
Потом вспомнила о своем долге сопереживать мне и, преодолев раздражение, вызванное крушением всех субботних планов, спросила:
Чем я тебе могу быть полезна?
Налей, пожалуйста, кофе
Горячей воды в душе не былообычная хамская привычка ЖЭКа выключать летом воду без всякого предупреждения. А может быть, зря я злоблюсь на них, может, и висело в подъезде объявление. Когда я возвращаюсь с работы, мне уже не до жэковских известий. И холодный душ не взбодрил, лениво и зябко поливал он меня, как когда-то, очень давно, поливал дождь у школьного подъезда, где отловил меня за шиворот новый учитель Коростылев Николай Иванович, которого, впрочем, ребята уже успели прозвать Кольянычем, устрашающего вида мужчина с ярко-синим глазным протезом и пустым рукавом пиджака, аккуратно загнутым у локтя и пришпиленным под мышкой желтой английской булавкой.
Ну-ка, боец, поведай, чего ты тут делаешь? Что привело?
Ничего, ответил я искренне, потому что по сей день не понимаю, что привело меня после целого дня затравленного блуждания по городу к дверям опустевшей школы: может быть, больше деваться некуда было.
Это я вижу, засмеялся Кольяныч своим булькающим смехом. Меня интересует, почему ты стоишь мокрый около школы, а не сидишь сухой в своем доме?..
Не могу. У меня деньги на пальто украли. Мать убьет
Ну уж прям-таки убьет, обескураженно заметил Кольяныч. Отец заступится
У меня нет отца, у меня отчим.
А отчим не заступится?
Если выпимшизаступится. А если трезвыйвряд ли
Кошмарную ты мне нарисовал картину. Много денег стянули?
Триста семьдесят рублей. Вся материна получка
Ах какие это были огромные деньгитриста семьдесят старых рублей! Сроду я не держал такой громадной пачкидве длинные, как простыни, сторублевки с изображением Кремля, две зеленые полсотни, две красные тридцатки и одна серая десяточкатолстенький сверток, который я трепетно прижимал рукой снаружи кармана, стоя в очереди около промтоварного склада ОРСаотдела рабочего снабжения завода «Станколит». Сокровище было необозримо и лучезарно, оно, видимо, светилось сквозь жидкую ткань моей курточки, потому что вор-щипач безошибочно вырезал его в одно касание бритвой-пиской
Кольяныч глаголем изогнулся надо мной и сообщил:
Поскольку я не могу допустить ужаса детоубийства, придется мне отмусолить тебе из своих несметных запасов триста семьдесят рублей
Я долго отнекивался, неуверенно отказывался, а в душе все ярче разгоралась надежда, что этот очень странный человек спасет меня от ужасного унижения. А поскольку я твердо знал, что у чужих людей денег брать нельзя, то для собственного успокоения спросил:
А откуда же у вас несметные запасы денег?
Остатки былого, засмеялся Кольяныч. Хочешь верь, а хочешь не верьнесколько лет назад я сжег восемь тонн денег С большим трудом
Ско-о-о-олько?
Восемь тонн. Пульмановский полувагон. Намучились как бобики
А зачем же вы сжигали деньги? потрясенно спросил я.
Так я со своим батальоном попал в окружение под Харьковом. А на запасных путях остался банковский вагон с деньгами, не успели вывезти. Ну не оставлять же его немцамвот мы и жгли. А они, деньжищи эти проклятые, в пачках, как кирпичи, не горят ни за что, да дождь в придачу хлещет
И вы там набрали себе несметные запасы? с восторгом поинтересовался я.
Нет, сынок, снова засмеялся Коростылев. Когда жизнь почти смыкается со смертью, деньги вообще ничего не стоят.
Почему?
Мне сейчас объяснить тебе это трудно, у тебя в жизни стаж коротенький, про войну, про людей, про деньги ты еще знаешь маловато. Хотя дело, конечно, не только в возрасте. Мой солдат, Гулыга была его фамилия, набрал тогда потихоньку целый вещмешок денег. А утром мы пошли через линию фронта, и он взорвался на мине
Из-за того, что деньги взял?
Может быть Кто это точно знает?..
Кто это точно знает? Любимое присловье старика. Знак осмотрительной, настрадавшейся мудрости. Может быть, старик Кольяныч научил меня ухмыляться, когда возглашают прописные истины вроде «дружба и деньги несовместимы»? Ведь теперь, глядя в бесконечный колодец нашего с ним прошлого, я вижу на самом дне, под темной водой забвения, триста семьдесят рублей. Две сотни, две полсотни, две тридцатки и одна десяточкатриста семьдесят рубчиков, превратившиеся со временем в жалобные тридцать семь, реформированные, истаявшие, истлевшие, сгоревшие в костре убежавших лет так же бесследно, как восемь тонн деньжищ на запасных путях под Харьковом. Да и был ли этот пульмановский полувагон? Существовал ли он в природе? Кто это точно знает?
Кольяныч мог все придумать. Я и сейчас не могу разобраться, что действительно происходило в его странной жизни, а что он выдумал. Я ведь своими глазами видел у него дома завещание Колумба
Вылез из душа, растерся полотенцем и стал быстро одеваться. Стараясь не думать о Кольяныче, я инстинктивно гнал от себя воспоминания о нем, потому что с каждой минутой во мне медленно, как алкоголь, растекалось ощущение, что больше старика нет. Тяжело ныло под ложечкой.
Я открыл секретер и достал старую, пожелтевшую фотографию5-й класс «Б».
На сером фотографическом картонетри десятка шкодливых школьных физиономий, помещенных в белые овалы, каждый в своем ровном вытянутом кружочке, отчего весь фотоснимок похож на стандартную сетку с польскими яйцамитолько зародыш в форменной курточке и галстуке ясно виден сквозь меловую муть скорлупы. В волшебном инкубаторе времени все прошли положенный цикл развития, вылупились в жизнь нормальными курами, петухами, некоторые расправили крылья и взлетели орлами, а двое стали крокодилами.
Сейчас, рассматривая наши зародыши через микроскоп четверти века, пробежавшей с тех пор, как фотограф разместил нас в овальных скорлупках правильными рядами на картоне, я удивился тому, как ясно виден характер каждого яйца, как легко он угадывается.
Я не верю, что с годами люди сильно меняются. Мне кажется, что люди изменяются только количественно. Все уже написано было на наших физиономиях, когда «пушкарь» рассаживал нас перед своим черным ящиком на штативе.
Кольяныч был старше меня на это знаниеон уже тогда предчувствовал, догадывался, понимал, из какой скорлупы вылупится маленький симпатичный кровожадный крокодильчик Генка Жижин, он ощущал, угадывал, что Сашка Греков полетит соколом, а Надя Тетерина станет доброй, заботливой курицей.