Погруженный в невеселые мысли, я добрел до Осинового переулка, свернул к остроконечной ратушеи ошеломленно остановился. С ратуши, самого высокого в Светлом городе здания, варварски сдирали портрет Воина Вадима. Несколько гномов, повиснув в строительных люльках, облепили кирпичную стену и, вооружившись кривыми, бандитскими какими-то ножами, вспарывали плотный тканевый плакат. Лицо портретного рыцаря исказилось, скривилось, будто в острой печали, но он по-прежнему крепко держал меч.
Командовал этим действом градоначальник эм Бобрикус. Низенький, толстый, взбудораженный, он, задрав голову, визгливо покрикивал на нерасторопных гномов: «Живей, живей! Не жалейте! Рвите, режьте! Дело высокой важности!» Меня он не заметил, поэтому, когда я шагнул к нему и поздоровался, подпрыгнул, как резиновый мячик.
Что это вы делаете? стараясь оставаться сдержанным, поинтересовался я.
Эм Бобрикус взглянул на меня, как на выплывшего из небытия призрака, но, покашляв, справился с собой и принял привычную надменную позу: живот вперед, подбородок вверх, руки скрещены на пухлой груди.
Молодой человек, вы с главой города разговариваете! высокомерно пропищал он. Прошу почитать чин и не мешать делу высокой важности! Если желаете обратиться, запишитесь у Лауры. Я вас приму. Если посчитаю нужным. Возможно, в четверг. Если не будет дел. Высокой важности! припечатал он и закричал на гномов: Действуем без пауз! Без пауз! И снова обернулся ко мне: Не стойте, юноша, рядом со мной, не стойте! Идите, куда шли. А с обращениямив четверг!
После дождичка в четверг угрюмо буркнул я. Еще вчера я не решился бы даже приблизиться к городскому главехоть городок наш мал и все знают друг друга, но эм Бобрикус считается крупным чином.
Ступайте, ступайте! Он махнул в мою сторону чистеньким носовым платочком. Почему-то именно этот жест придал мне решимости.
На плакатемой отец. Я имею право знать, почему вы его изрезали!
Не отеца образ! Порезали не его, а картинку! Так решил совещательный орган! Важный орган! выпалил градоначальник и, опасливо оглянувшись, сделал пару шажков в сторону ратуши.
Я с изумлением понялэм Бобрикус меня боится! Поверить в то, что многоопытный градоначальник трясется при виде печального, тощего, измученного тревогами пацана, было невозможно. Но я уже не сомневался: эм Бобрикус с радостью отошел бы от меня подальше, а лучше тогоподхватил длинные фалды черного сюртука и помчался переулкамида так, чтобы искры от ботинок отскакивали!
Но он не мог придумать, как, позорно улепетывая, сохранить достойный вид, и оттого мучился. Его щеки побагровели, на лбу проявились крупные капли, но он из последних сил пыжился, изображая респектабельного господина. Чем, интересно, я так его напугал? Секунду помедлив, я спросил об этом вслух.
Вы забываетесь, молодой человек! Я первый начальник! Я ничего не боюсь! отступив еще на пару шажков, заявил эм Бобрикус. Он снова вскинул кругленький подбородоксначала один, потом второй и третий, но все равно выглядел не представительным чиновником, а жалким пузатым птенцом.
Беспомощно оглянувшись, он с ужасом понял, что гномов в строительной люльке нет, исчезли, негодяи! Дрожащей рукой градоначальник выудил из-за пазухи облакопухлого синего Пингвина, поспешно прислонил его к вспотевшему лицу, как салфетку. Пингвин не обиделся такому обращениювидно, для него это было обычным делом. Юркнув на мостовую, Пингвин вырос в человеческий рост, и эм Бобрикус, плюнув на респектабельность и чин, торопливо спрятался под его нелепыми крошечными крылышками.
Наверно, градоначальникптица высокого полета! хотел, чтобы ему досталось другое облакомогучий орлан, например, или отважный беркут. Но мы не выбираем облако, что прилетит к нам в момент рождения, ибо судьбу свою тоже не выбирают.
А про плакат ночью совещательный орган решил! выкрикнул градоначальник, высунув нос из-под пингвиньего крыла. И про все остальное!
Мне даже жалко стало эм Бобрикусачеловек пожилой, полный, нервный. Того и гляди удар хватит. Но я посмотрел, как беспомощно колышется на ветру истерзанный отцовский портретварварские прорези на нарисованном лице походили на рваные раныи с горечью произнес:
Не знаю, что там решил ваш орган и какой именно орган. Но Воин Вадим не заслужил, чтобы с ним так обращались.
Воин Вадим всегда был против этой бессмысленной картинки! выдохнул эм Бобрикус, вжавшись в облако. Пухлый Пингвин еще немного подрос; обнимая своего человека, он нависал над ним синей колышущейся глыбой и смотрел на меня с печалью и укоризной. Воин Вадим требует не возвеличивать его! Мы пошли навстречу! Эм Бобрикус, ступая в ногу с Пингвином, сделал еще несколько шаговтолько не навстречу, конечно же, а назад.
Ну ладно, не возвеличивайте. Но зачем полотно-то рвать? Красивая же работа. Нам бы отдали. Или художнику.
Не положено! Надо уничтожить! Так решил совещательный орган!
Да какой орган, в конце концов?! не выдержал я.
Самый важный! Я и Колдун! выпалил эм Бобрикус и, видно, догадавшись, что ляпнул лишнего, зажал рот розовыми, до нелепости крохотными ладошками. Он мотнул головой, с лысины слетела шляпа, а с неюошметки былой солидности.
Проглотив горький комок, я махнул рукой и, в последний раз глянув на то, что осталось от величественной картины, побрел куда глаза глядят.
Но далеко не ушелчерез два поворота наткнулся на Грона с ватагой парней в черных накидках. Это были хамоватые типы, всегда готовые затеять бурную свару или жестокую драку, и я понял, что мои неприятности только начинаются.
Глава 7
Их было пятероя один. Пожалуй, можно было скользнуть в ближайшую арку и, перепрыгнув через низкий забор, дворами проскочить к своему дому. Бегал я отличнолучше многих ровесников, и еще вчера, наверное, не раздумывая, удрал бы. Какой в этом позор? Ведь у этих типчиков нет ни одной доброй мысли! Но сегодня я был так опустошен и раздавлен, что меня уже ничего не пугало.
Эти парни не учились и не работали, только охотились с арбалетами на уток в ближайших болотах. Любителей пострелять, поразмяться в кулачных боях и побездельничать Учитель презрительно называл лоботрясами, так их стали именовать и другие. Правда, за глазалоботрясов в городе опасались. Я удивился, что с ними шагает Грон, мне казалось, что он никогда не стремился в эту компанию.
Вот это встреча! загорланил, тыкая в мою сторону толстым пальцем, старший из лоботрясовкрупный, как носорог, Грюзон. Это же он! Это он!
Он-он! Лион! подтвердил невесть откуда взявшийся гном Дарлик. Он выскочил передо мной, как чертик на пружинке, грозно показал серенький кулачок и поспешно втесался в гурьбу.
Да какой он Лион! выкрикнул Грюзон. Был Лион, стал мертвяк. Нет облакане жилец. Вали в преисподнюю, сволочное привидение!
Сам ты приведение, хмуро сказал я. Дай пройти.
Но лоботрясы не расступилисьвыстроились кольцом. Они глядели на меня во все глаза, точно видели впервые, но, когда и я смотрел на них, почему-то отворачивались.
Зрачки у него кошкины злобно буркнул Грюзон. Ничего, мы тебе, мертвяк, зенки-то выцарапаем!
Да ладно тебе, Грюзон! плотно сбитый Банни, подкинув на плечо облачную Лягушку, решил быть справедливым. Такой большой, а в сказки веришь. Я смотрю, он обычный пацан.
Все-таки неплохой он парень, этот Банни.
А ты у Колдуна спроси-ка, сказки или нет, Грюзон пытался сверлить меня носорожьими глазками, но отводил взгляд. Ты что, ночью на Овальную поляну не ходил?
Больной я ночами шастать? Спал я.
А нечего дрыхнуть, идиот, когда такие дела! Колдун на площади всем сказал: раз к парню облако не прилетело, значит, онбродячий покойник! С виду живой, а внутрипыль, земля да труха. Жмурик он, ясно тебе?
Мертвяк, как есть мертвяк! поддержал Грюзона глупый Дарлик. От волнения он даже колпак с головы стащил. Ходит, как мы, смотрит, как мы, поет, как мы, плюет, как мы, а все ж не живой! Колдун-то зна-ает!
Да ты, Дарлик, совсем дурак, оказывается, с горечью констатировал я, а сердце уже заливала соленая вода безграничного ужаса.