Но скакуны гонцов не падают замертво по прибытии!
То скакуны гонцов. Впрочем, и они вряд ли живут долго. Человеку свойственно приносить в жертву всё вокруг ради собственного удобства. Не замечал? Что, никогда?
Ты снова городишь чушь. И слушать её я не намерен.
Ой ли? Чтобы строить города, вы рубите леса. А леса тем временем были домом для множества тварей. Или взять ту же охоту. Одно дело, когда охотник охотится ради пищи. Только для людей это часто забавное развлечение. Я совсем не понимаю, что тебя удивляет. Жизни этих коней принесли в жертву времени, да. Среди многих людских поступков этот хотя бы оправдан.
Ганс хмуро взял сумки и сделал пару неуверенных шагов в сторону города. Но затем поднял взгляд на Энши. Взгляд, в коричневой глубине которого плескалась бессильная злость.Знаешь, Энши. Позволь, я признаюсь: чем больше ты говоришь, тем сильнее мне хочется отсечь тебе голову. Уж не сочти за грубость.
Знаю. Даже знаю, почему. Но, прости,я действительно бессмертен. Заткнуть меня трудно. Пошли. У нас есть дела поважнее личных разборок, не так ли?
Солдаты местного гарнизона уже отдавали честь, что-то вопя на ходу.
Что же пришло время для Энши поработать на благо империи и проклятого императора. Только поднявшись на городскую стену, оторопел даже он. Энши знал, что печать уничтожена не полностью. Но судя по количеству тёмных, упрямо пытавшихся пробиться сквозь солнечный барьер, брешь гораздо больше, чем бессмертный мог себе представить.
Будь Ганс настоящим полноценным ключом, Энши бы справился. Но на деле в голову так и не пришло ни одного мирного способа заставить паладина не просто поверить в магию, но и искренне её поддержать. Без этого ничего не выйдет.
Время вышло.
Скоро битва откроет Гансу глаза. Болезненно, силой. Его вера и весь его мир расколется ровно по той трещине, что оставили слова Энши. Вопрос лишь в том что с ключом станет дальше?
Глава 5
Стены Арсэма полыхали, объятые пламенем. Раскаленные языки факелов бесполезно скалились со стен, огрызались искрами и рвались в небо. Энши спиной чувствовал их силу и такой родной, драгоценный жар.
Но пустить внутрь себя не мог.
Ганс. Старался, изо всех сил тараторил скороговорку и по-прежнему не верил ни единому слову из сказанных в пути. Сомневался, гадал, думал Но не верил. Усыплённая оковами магия едва теплилась, не желала отзываться на слабые потуги отвергающего её дурака. Факелы, приказом Энши установленные по всей стене, помогали неохотно и слабо. Первый из тёмных погиб сразу, испарившись бессильным пеплом. Второй выдержал. Атаковал. И лишь потом отправился в небытие.
Третьего пришлось встретить клинком.
Пока люди на стенах заново зажгут огонь. Пока Ганс приведет в порядок охрипший голос. Пока Энши сможет поймать едва слышный отголосок, напитать силой стихии, атаковать
Этот план был обречен с самого начала.
Врагов слишком много. Каждый знает, кто перед ним. Каждый хочет разорвать на куски, отомстить за столько лет в заточении. О, Энши понимал их как никтоведь в нём тлели угли того же костра. Только и ждали императорского отказа, нужной искры, чтобы вспыхнуть ослепляюще и смертельно.
Бессмертиевсего-то дар не умирать. Оно не даёт бесконечной выносливости, не спасает от усталости, не прячет боль. В бою «один против многих» оно лишь продлит агонию, когда силы защищаться иссякнут.
Энши уставал.
Уже не осталось сил радоваться необычной покорности Ганса. А ведь паладин действительно подчинился: скрипнул зубами, услышав приказ, но засунул свою гордость поглубже в доспехи и держался под защитой жрецов. Не отставал ни на шаг. Энши чувствовал его за спиной точно так же, как глупую готовность шагнуть за черту, разделяющую безопасность и верную гибель. О, до этого мгновения осталось совсем немного. Что Ганс сделает потомЭнши не знал. Вопреки всему, надеялся на удачу и случай.
Момент, наконец, настал.
Чтобы испепелить очередную безликую тварь, не хватило мига. Но боль так и не пронзила неудачно подставленное плечо. Энши зло зашипел, выругался, увидев перед собой широкую спину паладина.
Вылез! Проклятый дурак, следующий никому не известным законам чести! Вылез и подставился под удар, рискуя теми ошметками свободы, что Энши ещё мог получить от ключа. Из всех жизней, которые сейчас приходится защищать, нельзя потерять только эту одну!
И ею так охотно жертвуют, лезут в заранее проигранный бой.
Тупица!
Два голоса слились в один. Эншираздосадованный и злой. Он дернул Ганса назад, подставляясь под удар: зачарованные доспехи не преграда сотканным из тьмы клинкам. Гансаошарашенный и неверящий. Ведь он увидел пронзенную насквозь грудь бессмертного.
Но бой не замер.
Не замедлился ни на миг.
Энши ударил наотмашь, не обращая внимания на кровавую горечь во рту и боль, рвущую когтями грудную клетку. Голова очередного тёмного слетела с едва обозначенных плеч, развеялась чёрным туманом. Этот не мёртв и скоро воскреснет, вольётся назад в бесконечный поток атакующих.
Голодный ветер бросил в лицо пепел второго.
Чихнули и погасли факелы на стенах, вновь оставляя без сил. Зажегся первый, второй слишком медленно. Снова боль, теперь уже по спине. Тьма не дает ранам затягиваться, боль вгрызается в тело с новым голодом. Кровь насквозь пропитала одежду, и теперь она мешается, липнет, ещё больше замедляет движения. Когда же этот идиот очухается и отползет обратно под щит?!
И словно ответом на немую мольбу Энши почувствовал. То, что ждал всё это время. То, по чему так скучал все века заточения. Магии не нужно слышать, она знает.
Пламя факелов взметнулось ввысь. Не бесполезный оскалсияющее раскаленным солнцем торжество победителя. Ганс не успел договорить заветное слово, как тёмные вокруг обратились танцующим пеплом. Что они для стихии? Что весь этот мир для разъяренного пламени, века, года, минуты, мгновения ждавшего своей свободы?
Да! Да-да-да-да!
Энши кричал в голос, полностью отдавшись пьянящему чувству. Казалось, навеки забытая радость до краев наполнила душу и вылилась в мир бесконтрольно и жгуче. Что там тёмные? Вокруг Арсэма не осталось ничего: лишь раскаленная земля и сажа. Река зло шипела горячим паром. Щит жрецов не выдержал, лопнул, как мыльный пузырь. Но пламя не тронуло город. Лизнуло жаром запуганных людишек и свилось в тугие кольца вокруг своего повелителя.
Ганс не ожидал.
Слишком многого не ожидал. И слишком многое ему пришлось осознать, когда смертоносный клинок пробил грудь Энши. Словно во сне паладин смотрел, как на легкой куртке расцветает тёмный кровавый цветок. Расползается кляксой, тянет щупальца вниз, срывается каплями с ровно обшитого края.
И эта кровь пролита из-за него.
Паладин, один из лучших, доверенное лицо самого императора, Ганс не справился. Снова. Из защитника стал подзащитным. Из охраныспасённым. Уже дважды обязан жизнью тому, кого поклялся беречь до последней капли крови. Своей. Не Энши.
Но такой ли большой за ним долг? Наверное, для бессмертного жертва жизнью не значит ничего. И слово за словом, фраза за фразой всплывало в голове Ганса всё сказанное раньше, все насмешки, издевки и подколки. Все сказки, которые паладин считал не более, чем сказками. Кто теперь скажет, по какую сторону жизни искать правду? Историю пишет победитель, но как существа такой силы и власти могли проиграть? И главное, от чего Ганс теперь отмахнуться не мог
Император солгал.
Да, только в этом. Возможно. Да, на благо народа. На благо империи Нэш, её спокойствия и процветания. Но всё понимание и вся логика не вернут осколков прошлого мира. Так может, стоит хотя бы на миг довериться юнцу со странными глазами и сказать «огонь» по-другому?
И тут мир взорвался.
Ослепил, словно тысячи солнц, заставил взмокнуть от страшного жара. Гул пламени ворвался в уши, и ему вторил безумный незнакомый смех. В голове остались лишь молитвы. Нет, не такой Ганс видел победу. Не таким свое задание и не такимсамого Энши, который снова смог удивить. Огненный поток схлынул, оставив за собой пустые берега и мертвую землю. Но не исчез, нет. Ластился послушной гончей к Энши, лизал ему пальцы, отражался в глазах багряным безумием. Никогда еще Ганс не видел такой искренней беззаветной преданности. Больше, чем хозяин и верный слуга, больше, чем возлюбленные, больше, чем дитя и родитель. Энши и пламя были едины, сливались в высшую сильнейшую сущность, и в Гансе отчетливой струной выла необходимость их вновь разлучить.