Давиде лежал один в особой палате, оборудованной сложнейшей аппаратурой, за ним велось строжайшее наблюдение.
И вот, наконец, рядом с ним была Сильвия. Крепко держа его за руку, она рассказывала:
Мне очень жалко было расставаться с областным прокурором, мы с ним неплохо понимали друг друга. Но с Палермо покончено. Теперь я вновь в Милане, рядом с тобой
Давиде слушал ее, пока еще молча. Губы были крепко сжаты. Глядевшие из-под бинтов глаза оставались холодны, не выражая ни волнения, ни радости встречи
Вскоре Давиде начал вставать с больничной койки, осторожно двигаться по палате. Ему не хотелось ни смотреть стоящий в палате маленький телевизор, ни слушать радио. Он мог подолгу стоять, застыв у окна, и глядеть на деревья в окружающем больницу парке. Потом все с таким же бесстрастным, равнодушным видом, он опять ложился на постель. Казалось, его покинули все чувства, неизвестно чем были заняты его мысли. Его не радовало ни постепенное, медленное, но неуклонное возвращение к жизни, ни встречи с Сильвией, которая теперь была опять рядом с ним, здесь, в Милане.
Однажды, когда Сильвия после работы приехала в машине навестить его (клиника находилась довольно далеко от города), ее ждал неожиданный сюрприз.
В холле больницы, подойдя к барьеру, за которым сидела дежурная медсестра, Сильвия, как обычно, назвала номер палаты, в которую идет.
Но вместо обычного «Пожалуйста», услышала в ответ от дежурной:
Мне очень жаль, но нельзя. Я не могу вас пропустить.
Почему? ЯСильвия Конти, иду навестить Давиде Ликату.
Знаю. Но пациент просил его не беспокоить, категорически запретив кого-либо к нему пускать.
Но в чем дело, что случилось?
Не знаю. Состояние больного удовлетворительное, но его желание для нас закон.
Не слушая больше дежурную, Сильвия схватила трубку стоящего у медсестры на столике служебного телефона.
Нельзя звонить по этому аппарату! закричала дежурная. Не смейте его беспокоить!
На помощь дежурной устремились другие медсестры.
Но Сильвия успела набрать номер палаты Давиде. В трубке раздались гудки, но к телефону никто не подходил. Наконец Давиде молча снял трубку.
Давиде, это яСильвия! Мяня к тебе не пускают! В чем дело? Я хочу тебя видеть! кричала Сильвия, но на том конце провода никто не отвечал. Потом Давиде не спеша повесил трубку.
Сильвию душили гнев и обида, но главноеона не понимала, в чем дело. Наконец, осознав, что он не хочет с ней говорить, Сильвия отошла от телефона и, ничего не понимая, все также, словно во сне, побрела к выходу, распахнула дверцу, села в машину, включила зажигание
Сверху, в широкое окно своей палаты, Давиде долго бесстрастно смотрел вслед отъехавшей машине, пока она не достигла конца аллеи и не скрылась за воротами клиники.
Так, в состоянии полнейшей апатии, мрачной подавленности Давиде пребывал целые дни. Ел, спал, ходил на бесконечные процедуры, изредка смотрел телевизор и спалспал охотно и подолгуорганизм сам восстанавливал утраченные силы.
А в те минуты, когда он не был чем-то занят и не спал, Ликата думал о своей жизни, о Стефано, и думы его были не веселые. Действительно, было от чего прийти в уныние. Давиде думал о том, что мафия дважды сломала его жизнь: первый раз, когда он был вынужден скрываться долгие годы в Америке от ее мести второй разтеперь, когда он вновь обрел свое место в борьбе, чуть не убив его и, во всяком случае, хотя он и остался жив, надолго выведя из строя. Его, наверно, ждет через какое-то время еще одна страшная операция. Не исключено, что во время нее он может умереть или остаться полным инвалидомстать паралитиком, потерять зрение или что-нибудь в таком роде. А жить с пулей в голове тоже мало радости. Поэтому не стоит связывать свою жизнь с Сильвиейона молода, умна, хороша собой, перед ней блестящая карьера. Что может дать ей он, пятидесятилетний, сломленный человек, простой полицейский, который и своим-то ремеслом теперь вряд ли сможет заниматься так, как прежде? Сильвия однажды уже немало пережила из-за своей любви к бедняге Каттани, зачем заставлять ее вновь страдать? Хватит с нее полицейских, убитых или едва живых от ран
Так продолжалось до того дня, когда Давиде однажды не наскучило смотреть телевизор; он взял валявшуюся рядом вчерашнюю нечитанную газету.
С первой полосы на него глянула хорошо ему знакомая физиономия и бросился в глаза жирный заголовок над фотографией: «Эспиноза выпущен из тюрьмы по состоянию здоровья». Отсидев всего несколько месяцевровно столько, сколько он, Давиде, провалялся на больничной койке, этот негодяй оказался на свободе! Давиде ни на минуту не забывал о той клятве, которую дал сам себе, когда в последний раз видел Эспинозу: Надо думать, что и тот не забыл его слов: «Я буду ждать тебя, когда ты выйдешь из тюрьмы, я достану тебя, где бы ты не был. Я не дам тебе больше приносить вред людям. Твое время кончилось!».
Говорят, что людям помогает выздороветь, выжить любовь. Давиде помогла выжить единственная владевшая им мысльпокончить с ненавистным Эспинозой. Ему помогла выжить не любовь, а ненависть.
С той минуты, как Ликата увидел это сообщение в газете, в нем словно сработала какая-то пружина. От апатии, безразличия не осталось и следа. Дело быстро пошло на поправку. Он сам установил себе строгий режим дня: ежедневные занятия гимнастикой, пробежка вокруг клиники по парку. По нескольку раз в день отжимался на коврике в своей палате. Он чувствовал, как мышцы наливаются былой силой, глядя на себя в зеркало, видел, что кожа приобретает здоровый цвет, лицо свежеет, потухшие зеленоватые глаза загораются прежним огнем.
Когда Давиде вспоминал брошенные ему с издевкой слова Эспинозы: «Не пройдет и года, как я буду свободен!», кулаки его сами сжимались и он про себя повторял: «Я достану тебя, сукин сын, я тебя еще достану, где бы ты не был!».
Первые шаги на воле
Выйдя, наконец, из больницывесь его багаж составлял полупустой пластиковый пакет, Ликата ощутил такое чувство свободы, будто вышел из заключения. «Вот я, как и Эспиноза, вышел на волю», подумал он. Никто не знал о его выписке из клиники, никто не встречал у ворот. По пустынной улице он направился к автобусной остановке и вскоре был в центре города.
Никуда не заходя, никому даже не позвонив, Давиде немедленно отправился по адресу, который давно уже держал в голове. Эспиноза после выхода на свободу жил не на своей роскошной вилле «Паузония» в Швейцарии, близ Локарно (ее, наверно, конфисковали, или он ее продал), а на городской квартире в центре Милана.
Здание было внушительноестаринное палаццо с красивым подъездом, но это был обыкновенный жилой дом, на первых этажах которого находились различные конторы. Названия их украшали массивные двери парадной. Теперь у Эспинозы не было ни охраны, ни сторожевых псов у ворот.
Беспрепятственно поднявшись на второй этаж, где находилась квартира, она жеи офис Эспинозы, Ликата увидел, что дверь полуоткрыта.
Когда Ликата вошел в переднюю, до него донеслись два голосамужской и женский. Женщина говорила:
До свидания, папа. До завтра. У меня уже скоро поезд в Бергамо. Прошу тебя: не забывай аккуратно принимать лекарство. Я тебе тут все оставила и написала. Принимай строго в определенное время.
Да, да, не беспокойся, я все помню, отвечал мужской голос, по-видимому это был Эспиноза.
Давиде вошел в гостиную. Большая комната напоминала зал музея. Она была уставлена стеклянными витринами и горками с экспонатами коллекций Эспинозыстаринные часы, старинные куклы, дорогой фарфор и прочие раритеты. Видимо, все эти предметы старины, дорогие сердцу их владельца, были перевезены сюда с его швейцарской виллы.
На пороге Ликата столкнулся с высокой девушкой, спешившей с дорожной сумкой в руке к выходу.
Провожая дочь, в гостиную из соседнего с ней кабинета вышел и Эспиноза.
А, вот и вы, увидев Ликату, спокойно произнес он вместо приветствия. Я ждал, что вы появитесь, добавил он с таким видом, словно и впрямь ожидал с минуты на минуту его прихода. Познакомьтесь. Это моя дочь. А это синьор Ликатапоистине незаурядный человек. Второго такого не найти, в голосе Эспинозы звучала обычная ирония.