Ван дер Вальк с минуту переваривал эту новость.
Вы считаете, что я натолкнусь на молчание?
Я лишь хотел вам намекнуть. Чтобы вы не решили, что я просто препятствую.
Это, подумал Ван дер Вальк, ясно и понятно, но все-таки хорошо бы знать, что он имеет в виду.
Фамилия моего клиента о чем-то говорит, да?
О да. Ваша новость не вызовет особого удивления. Ничего не известно, разумеется. У меня нет никаких бумаг. У меня для вас вообще ничего нет.
А я и не предполагал, что есть. И не надеялся на это.
Это может ударить кое-кого по чувствительным ушам, продолжал голос с выражением «вы же меня понимаете», и заставить их немного покраснеть.
Понял. Он не понял, но упорно надеялся понять.
Вот и все, в общем.
Дайте мне ключ к этому кроссворду хотя бы.
Да, конечно вряд ли стоило ожидать, что вы все поймете. Сейчас подумаем вы по-английски говорите?
Немного.
Подумайте о буквах «dee», «bee» и «рее», а потом напрягите свою память.
Когда я расставлю их в правильном порядке, я закажу две бутылки шампанского.
Послышался смешок.
Заскакивайте в любое время. Да, мадемуазель, но не подгоняйте меня.
Вы закончили разговор со своим собеседником? спросил чопорный голландский голос.
Да, мисс, спасибо. «Dee», «bee», «рее»? В голову ничего не приходило. «Ди», «би», «пи», и понимаю ли я по-английски?
Что? спросила Арлетт.
Это был полицейский босс из того военного госпиталя, в котором работала Эстер. Я запросил обычной телеграммой все имеющиеся сведения я имею в виду, что на нее могло быть заведено полицейское досье или что-то в этом роде. Я послал гражданскую телеграмму, в которой просто спросил, располагает ли он какой-то неофициальной информацией. Он ведет себя в крайней степени загадочно, намекает на то, что мой запрос может вызвать замешательство у каких-то неизвестных лиця понятия не имею у кого и почему, и в конце разговора сообщает что-то и интересуется, знаю ли я английский. «Ди», «би», «пи»что бы это могло значить по-английски?
А при чем тут английский? удивилась Арлетт.
Понимаешь, он произнес эти буквы на английском, чтобы телефонные барышни ничего не поняли.
И ты ничего не понял? спросила Арлетт таким странным тоном, что он пристально взглянул на нее.
Не хочешь ли ты сказать, что ты знаешь, что это значит?
Конечно, знаю, коротко и сухо ответила она.
Включился красный свет, подумал он. Больше от нее ничего не добиться. Это что-то задевающее ее, о чем она отказывается говорить. Поразмыслив немного, он посмотрел на нее, но Арлетт сидела уткнувшись в книгу. Он подумал, что понимает, но так и не сообразил, что означает это «дибипи».
Арлетт создавала ему помехи. Полицейский, особенно офицер сыскной полиции, профессия тонкая. Подобно дипломату, который, взяв в жены русскую женщину, подвергает себя значительному риску быть отправленным на Багамские острова и остаться там, полицейский, состоявший в нетрадиционном браке, имел огромный шанс в течение тридцати лет просидеть в четырех стенах архива. Ван дер Вальк, который время от времени совершал яркие, почти блестящие поступки, не оставшиеся незамеченными его начальством, считался полезным сотрудником, но не совсем надежным. Он знал об этом и смирился с этим. В последнее время бывали проблемы и посерьезнее. Арлетт была в курсе и злилась. Она, как ни старалась, не могла себе простить. Ей было тяжело, он же был настроен почти цинично.
Случился однажды один оскорбительный эпизод с участием персонажей из службы безопасности, которые задавали разные вопросы. Арлетт показала одному из них на дверь. Он и в самом деле того стоил. Когда Ван дер Вальк, вернувшись домой, застал жену плачущей и дрожащей, но по-прежнему нисколько не запуганной, он немедленно вернулся в свой офис и бросил на стол заявление об уходе. Он ждал три недели, находясь в подвешенном состоянии, не зная, принята его отставка или нет. У него были причины считать, что отказ принять его заявление исходил с самого верха, по крайней мере с более высокого уровня, чем тот, на котором подонки из политической полиции. Арлетт подозревали в симпатиях к Фронту национального освобождения Алжира, и самое печальное в этом было то, что она действительно симпатизировала ФНО. Она была родом из Южной Франции, из департамента Вар, в Алжире у нее жил брат, и, естественно, Арлетт так же громогласно, как многие, выражала свое отношение к «французскому Алжиру». Когда был сформирован ФНО, когда пластиковые бомбы начали подкладывать в дома врачей, юристов и либеральных чиновников и когда она поняла (еще до того, как дело дошло до баррикад), что Алжир принадлежит, в конце концов, арабам, в ней стали бороться чувства и совесть, и ее совесть одержала победу.
Это не имело значения сейчас. Она больше не питала никаких иллюзий относительно последователей генерала Салана, но зналакожей чувствовала, что несколько лет назад помешала продвижению своего мужа по службе и едва не погубила его карьеру. Это оставило незаживающие рубцы.
Глава 9
Ван дер Вальку показалось, что он все понял. Эстер Маркс служила в Индонезии и общалась с французскими военными. Ее убили из пистолета-пулемета, и в ее прошлом было нечто, известное французским властям. Достаточно легко было предположить, что это нечто имело отношение к секретной армии, но каким образом Эстер, которая в течение десяти лет мирно состояла в браке с голландским кадровым военным, могла представлять интерес для секретной армии? В то же время он понимал, что карьере сержанта Зомерлюста препятствовали те же самые причины, что и его собственной.
Что же ему делать? Напрямик спросить политическую полицию, известно ли ей что-то об Эстер Маркс? Его положение не слишком позволяло обращаться с вопросами в политическую полицию. Предложить, чтобы его делами занялся кто-то другой, сославшись на плохое здоровье? Это бы выглядело тактично. Голландцам бы понравилось. Нет. Никакого такта. Если и существовала какая-то проблема, то ради Арлетт он встретит ее во всеоружии, и черт с ними, со всякими последствиями. Но существовала ли и в самом деле какая-то проблема? Действительно ли этот французский полицейский действовал с тайным умыслом? Он, разумеется, ничего не знал об Арлетт. Возможно, он просто имел в виду, что Ван дер Вальку следует с большой осторожностью задавать свои вопросы, которые могут вовлечь его в политику.
Эстер Маркс была могла иметь отношение к движению, к которому многие французские функционеры проявляли (и таили) симпатии. Это означало, что, раз Эстер Маркс умерла насильственной смертью, было лучше не раздражать определенную часть чиновников в маленьком городке на юго-западе Франции. Возможно, еще недавно они сами относились к числу «неблагонадежных». И их служебная карьера тоже могла быть заблокирована. Существовали судьи (возможно, даже префекты), которым были открыты дороги в Версаль и которые необъяснимым образом все еще продолжали сидеть в Родезе или Менде.
«Похоже, уныло подумал Ван дер Вальк, что я наступил на осиное гнездо.
Отступать поздно. Я получил сегодня утром телеграмму о том, что какой-то «представитель» заедет ко мне завтра утром, и подписана была эта телеграмма ДСТ».
А Арлетт предложила удочерить дочку Эстер. Насколько он знал жену, теперь она будет в своем решении упорствовать.
Арлетт!
Да?
Я кое-что понял.
В таком случае, сказала она с кривой улыбкой, я могу отправляться спать.
Но мне кажется, что нам лучше пересмотреть свое решение. Как еще отнесется к этому Зомерлюст?
Ни в коем случае, сказала Арлетт и встала. Ну вот, он так и знал! Если Зомерлюст согласен, а я понимаю, что это так, я оставлю Рут. Пусть это будет моя скромная помощь армии.
Мы не знаем, кто ее отец. Он увидел, как жена вспыхнула и открыла рот, собираясь сказать: «Да хоть генерал Салан», но она лишь мягко произнесла:
Совершенно верно, мы не знаем.
Ну что ж, прекрасно, так и решили.
Да, между прочим, эта кокарда ни о чем тебе не говорит?
Кокарда?
На берете Рут.
Он бросил на жену взгляд и пошел за беретом, чтобы повнимательнее взглянуть на эмблему. Синий крест Лоррена на гранате.