Доктор Холт, сколько вы уже здесь работаете? спросила я.
Я перешёл сюда в феврале две тысячи восьмого года, ответил Холт.
А где работали до этого?
В Канаде.
А почему перебрались сюда? не унималась я. Наверно детектив всё ещё сидит во мне.
По семейным обстоятельствам.
На секунду мне показалось, что Холт погрустнел, а глаза его заблестели, но в тот же момент он вернул лицу прежнее серьёзное выражение.
У вас есть семья? мне вдруг стало так интересно узнать о докторе, ведь мне о нём почти ничего не известно.
Ну да, Холт смутился. У меня есть сын.
А я думала, что этот докторишка совсем одинок.
Как его зовут?
Кайл.
Он тоже здесь работает?
Нет, его здесь нет, он остался в Канаде. В каком-то роде именно из-за него я здесь, Холт стал говорить тише. Видимо, он не хотел, чтобы его услышала медсестра, которая шла чуть впереди нас. Знаете, его психика была пошатана и он легко поддавался любому воздействию Хм
О чём вы? Мне становилось всё интереснее. Извините, конечно, если лезу не в своё дело
Нет, ну что вы. Я понимаю, вам любопытно, как и мне было когда-то, а потом
Мы на месте, перебила доктора медсестра, а я так заслушалась, что почти и забыла про неё.
Холт окинул взглядом дверь в комнату, рядом с которой висела небольшая прозрачная ячейка с жёлтой папкой внутри. На двери была табличка «Лорен Филберт. Пациент 420».
Вам всё ещё интересен мой рассказ? доктор Холт посмотрел прямо мне в глаза.
Я энергично закачала головой.
Тогда присядем. Это не займёт много времени.
Доктор произнесла медсестра.
Идите, Пэтси. Дальше мы справимся сами.
Холт проследил за медсестрой, пока та не скрылась в конце коридора.
Итак, Эмили, всего рассказать вам не могу, так это слишком личное, но кое-что вы узнаете.
Хорошо.
Вы когда-нибудь слышали о термине «стокгольмский синдром»?
Я задумалась, вспоминая, что что-то об этом рассказывали на внеклассном занятии в десятом классе.
Кажется, это когда жертва влюбляется в своего похитителя, так?
Грубо говоря, да.
И к чему это?
Мой сын, так скажем, был как бы подвержен этому синдрому, поэтому я, как психолог, пытался изучить и искоренить это явление.
У вас получилось?
Можно и так сказать. Взрослого человека всегда сложнее вернуть в нормальное русло, с детьми полегче.
Но вы же справились.
Хм почти, но я сделал немало ошибок. А позже не смог справиться и с ребёнком, который нуждался в моей помощи. Вторая ошибка, последние слова Холт произнёс шёпотом и таким тоном, как будто винил себя в чём-то.
Холт задумался, а я сидела тихо, как мышь, боясь его потревожить, но тот через некоторое время встрепенулся.
Ваша мать ждёт вас, дорогая, доктор улыбнулся и меня передёрнуло. Я никогда не смогу привыкнуть к его улыбке.
Я не спеша подошла к двери и обернулась. Холт кивнул мне.
Я дёрнула за ручку двери и вошла.
Глава 12
Я встала у двери, затаив дыхание. И здесь всё белое, надо же! Я бегло пробежалась глазами по комнате. Помещение довольно просторное, но пустое. Из мебели лишь небольшой стол, светильник, кровать и всё это без острых углов. Я несколько раз оглядела комнату, но маму так и не увидела. Её здесь не было. Что за шутки?
Кто ты? раздался голос у меня за спиной.
Я очень медленно обернулась. Она стояла в углу комнаты, прижавшись к стене. Взгляд её выражал лёгкий испуг и огромное любопытство.
Мама шепнула я себе под нос.
Она отпрянула от угла и опустила свои тёмно-карие глаза. Как же мы с ней похожи! Я как будто смотрела в зеркало, и оно мне показывало, какой я буду через двадцать лет. Не считая маминых растрёпанных волос, тёмных кругов под глазами и мятой сорочке, выглядела она вполне хорошо.
Я сделала шаг ей на встречу, но мама ахнула и снова вжалась в угол. Она обхватила себя руками и поджала губы.
Кто ты? снова спросила мама, но каким-то детским голоском.
Твоя дочь, ответила я. Ты меня помнишь?
Мама задумчиво приподняла брови, разглядывая меня с ног до головы, а затем поморщилась.
Которая плохая? спросила она.
Плохая? Нет, думаю, что я не очень плохая.
А какая ты?
Я я не знаю.
Ты моя хорошая дочь?
Ну, ведь дугой нет.
Мама, нахмурившись, вышла из своего «домика» и внимательно заглянула мне в глаза.
У нас с тобой один цвет глаз, произнесла она.
Да, я слегка улыбнулась.
У моей хорошей дочери были мои глаза. Я её очень люблю. Другую дочь я не люблю, а вот Эмили, мою девочку, очень люблю.
Мама подошла ко мне вплотную и дотронулась кончиками пальцев до моего лица, потом потрогала мои волосы, а затем свои. Я положила руки ей на плечи, потому что очень хотела дотронуться до неё, почувствовать и убедиться, что она настоящая. Мама выглядела как ребёнок: такая маленькая, тоненькая и беззащитная. Мне захотелось взять её на руки и унести домой, закутать в плед, напоить горячим шоколадом и положить Моцарта ей под бочок, чтобы он согревал её и мурлыкал на ухо свои песенки.
Мама улыбнулась, тёмно-карие глаза заблестели. Её милое личико вдруг стало серьёзным и уставшим.
Эмили! мама разрыдалась и заключила меня в свои объятия. Я положила голову ей на плечо и тоже тихо заплакала.
В этот момент я вспомнила своё детство, как завидовала своим друзьям, когда их со школы забирали мамы. Я помню, как сидела на школьном крыльце и ждала свою мамочку, как перед сном всегда смотрела на дверь, мечтая, что она зайдёт, поцелует меня в лоб и пожелает спокойной ночи, как за какое-нибудь достижение мама крепко меня обнимет и скажет, что я у неё самая лучшая. Я ждала это так долго, но все ожидания стоили этой минуты.
Мама. От неё пахло таблетками и больницей, но она всё равно была мамой. Моей мамой.
Я злюсь на отца за то, что он лишил меня моей маленькой радости. Пускай мама болеет, пускай её болезнь не излечима, но этот человек был мне нужен. Не верю и не могу поверить, что она могла меня обидеть. Не могла, я знаю, что не могла. Никакая любящая мать не причинила бы боли своему ребёнку. Меня обидели жизнь, папа и лучший друг, но не как не мама, только не она.
Эмили, я так скучала, шептала мама мне в шею, но Оливер говорил, что будет лучше, если мы с тобой не будем видеться, а я так мечтала о том, чтобы ты пришла ко мне.
Вот и я. Я здесь.
Мама немного отстранилась от меня, приглашая сесть на кровать. Она уселась в позе лотоса и накинула на себя одеяло, я же присела на краешек постели.
Мама устремила взгляд в окно. Её лицо стало другим, нежели несколько минут назад. Она выглядела вполне нормальной и уравновешенной.
Знаешь, я не больная, мама повернулась ко мне. Они пичкают меня какими-то таблетками, после которых я становлюсь овощем и сплю дни напролёт.
Я взяла мамину руку в свою. Её кожа была бледной, но тёплой и немного шершавой.
Это ничего, ласково сказала я, значит так нужно, особенно после того, как ты напала на медсестру.
Мама хмыкнула.
Поверь, милая, она это заслужила. Она пыталась накормить меня вонючей кашей, после которой меня выворачивает наизнанку. Зато теперь она сюда не ходит, но теперь мне не дают карандашей, и я не могу рисовать.
А ты рисуешь?
Да, смущённо ответила мама.
Покажешь?
Её глаза загорелись. Она быстро соскочила с кровати и прыгнула к ящику в столе. Оттуда она выудила целую кипу разрисованных бумаг.
Вот, смотри.
Мама кинула на кровать охапку листов так, что большая часть вылетела и разлетелась по всей комнате. Мама рассмеялась.
Я такая неуклюжая.
Я стала рассматривать рисунки один за другим. Сначала мама показала мне пейзажи, некоторые из них я узнала, затем пошли групповые портреты врачей и пациентов.
Мам, у тебя талант.
Подожди, подожди, я тебе сейчас покажу мой любимый рисунок.
Из всей горы бумаг, мама не глядя вынула пожелтевший лист и протянула его мне. Это был единственный рисунок, сделанный цветными карандашами, и на нём были изображены две я. Я долго разглядывала этот портрет: одна я была в точности похожей на меня настоящую, только в подростковом возрасте; другая я тоже была мной, но только глаза у неё были светло-зелёного цвета.